Главная > О "ДИАЛОГЕ" пишут > Валентин ОСКОЦКИЙ (Россия)

Валентин ОСКОЦКИЙ (Россия)

ПАМЯТЬ И БОЛЬ

Первый номер литературного российско-израильского альманаха «ДИАЛОГ» вышел в 1996 году. Спустя 12 лет, в текущем, 2008 году, издан 9-10 номер, как и предыдущие - 3-4, 5-6,  7-8 - в двух томах. Поэтому, прежде всего, от души поздравляю авторов и читателей «ДИАЛОГА» с этим юбилеем. Поздравляю тем горячее, что убежденно считаю: альманах не пассивно заполняет нишу, существовавшую до него, а сам создает себе нишу, из номера в номер расширяя и углубляя ее, став самостоятельным духовным и художественным явлением культуры конца ХХ - начала ХХ1 веков, взаимно плодотворных литературных связей России и Израиля.

Юбилей обязывает и диктует, этим обострена постоянная для альманаха, как, впрочем, и для всей разноязычной еврейской литературы тема памяти, вылившаяся в ведущие мотивы поэзии и сюжеты прозы. Если позаимствовать у Амоса Оза символику незаряженной и неразряжаемой батареи - неиссякаемой фундаментальной связи современного еврейского самосознания с историческими истоками еврейства, то спрашивается: что, как не неотступная память, непрестанно заряжает и бесперебойно питает эту батарею?

В вышедшем номере «ДИАЛОГА» память многомерна, многослойна, полифонична.

Начать с памяти о постоянных авторах альманаха, которых сегодня нет с нами, но которые совсем недавно или не так давно жили и творили рядом. Их поэтическое и прозаическое, а зачастую то и другое вместе, наследие приближено нам публикациями Юрия Давыдова, Юлия Крелина, Цви Прейгерзона, Бориса Володина, Александра Немировского, чья, к слову, подборка, отлично составлена поэтом Германом Гецевичем. В этом ряду блоки материалов к 80-летию Генриха Сапгира (здесь я снова не могу не назвать благодарственно Германа Гецевича, как автора послесловия), к 95-летию Семена Липкина, чья подборка своего рода малая антология, объемлющая стихи поэта с 1942 по 1995 год сопровождена эссе Рады Полищук, к 100-летию Льва Разгона и 110-летию Михаила Козакова-отца (с проникновенным послесловием Михаила Козакова-сына). Возвращаемая сегодня, спустя семь десятков лет, отцовская повесть «Человек, падающий ниц», размышляет сын, настоятельно нужна всем, у кого «болит душа за наше будущее, и потому они помнят о прошлом».

Акцентирую слово «помнят» как производное от слова «память», пожалуй, самого частого в лексике «ДИАЛОГА». В юбилейном номере сквозную тему памяти многократно усиливают такие хронологически совпавшие с изданием исторические даты, как 110-летие Всемирной Сионистской организации, как 60-летие Государства Израиль, или такие культурные, как 90-летие театра «Габима». Тут же скорбная дата расстрела Еврейского антифашистского комитета, находчиво отмеченная приемом сдвоенной памяти - и о деятелях «культуры, расстрелянной в упор», и о повествующем об этой трагедии Льве Озерове, чьи поэмные «Портреты без рам» воскрешают самобытные фигуры Переца Маркиша, Давида Гофштейна, Льва Квитко. Льву Озерову принадлежит и обжигающее сближение расстрела ЕАК в августе 1952 года, и массовых убийств 1941 года в Киевском Бабьем Яру.

«Эти даты, - подчеркивал писатель, - не только в календаре есть место не менее,  а более прочное и надежное, чем календарь, - сердца людей...»

Смертоубийственная осень 1941 года в Бабьем Яру - мост в «Сороковые, роковые» Второй мировой, Холокоста и Катастрофы. Об этом кровоточащие строки Семена Липкина:

Меня сожгли,

Как мне добраться до Одессы?

Из стихотворения, датированного - обратим на это особое внимание - 1967 годом: неослабная память войны не признает временных разрывов.

О том же строки Александра Городницкого:

Если здесь бы мы с папой и мамой

Оказались себе на беду,

Мы бы тоже легли в эту яму

В том запекшемся кровью году.

Автобиографическая их достоверность подтверждает последующее разъяснение:

Нас спасла не Всевышняя сила,

Ограничив смертельный улов, -

Просто денег у нас не хватило

Для поездки в родной Могилев.

И еще строки того же поэта:

Судьба наших предков, как пепел, черна и горька

Не дай моим внукам, Всевышний, ее повторить.

Снова предлагаю обратить внимание - на этот раз на то, как непреходящая память прочно состыковывает разножанровые произведения, вступающие в тематические переклички одно с другим, созвучные одно другому. Говоря так, я имею, в частности, в виду цитируемое стихотворение «Идиш» Александра Городницкого и художественно совершенный притчевый рассказ Йорама Канюка «Твоя жизнь с печальным концом», герой которого, «маленький человек» по фамилии Рабинович потому и уплывает в безоглядность моря, откуда недостает сил вернуться на берег, что страшится повторов общееврейской судьбы с ее сокрушительными ударами и невосполнимыми утратами в судьбе единственного сына. Попутно замечу: и этот рассказ, и другие, которые я еще выделил, достойно отнести к новеллистическим шедеврам.

В «Сороковые, роковые» погружена повесть Льва Дугина «На безымянной высоте», представленная отрывком из нее. «Сороковыми, роковыми» озвучен рассказ Григория Кановича «Кармэн с третьего этажа», где память о прожитом и пережитом подана как «Любовь к тем, кто ушел и никогда не вернется, ни на проселочную дорогу, ни на скамейку под липой, ни за сапожный верстак, ни за свадебный стол» (отмечу в скобках: с этим блистательным рассказом органично перекликается мемуарная проза Григория Кановича «Сон об исчезнувшем Иерусалиме» - Вильно-Вильнюсе детства, юности, послевоенного начала жизни и творческого пути).

Из полыхающей смертоносным огнем, окутанной непроглядным дымом дали «Сороковых, роковых» пришел рассказ полувековой давности Иона Дегена «ПМП», воссоздающий всего один фронтовой день, как «скопище боли, крови»,  и воссоздающий, что примечательно, в неисчерпаемых, стойких традициях сталинградских «Окопов» Виктора Некрасова и днестровской «Пяди земли» Григория Бакланова. Автор рассказа, ветеран Отечественной, состоялся после нее как многоопытный хирург, но на долгие десятилеетия оставался неопознанным, неузнанным, как талантливый поэт и прозаик, умеющий непрекрашенно доносить до жути неприглядную правду. Странное, однако, необъяснимое для меня дело: не зная этого писателя, до переезда в Израиль не печатавшегося, я неведомо откуда знал его потрясающее стихотворение «Мой товарищ в предсмертной агонии...», обнародованное сейчас в послесловии Аркадия Каплана. Стало быть, писатель существовал в не признававшейся литературе и тогда, когда оставался безымянным. Поистине радостный случай!..

Еще раз настоятельно взываю обратить внимание: содержание выпуска составлено так, что ведущая в его стихах и прозе, очерках, статьях и эссе, тема памяти, представленная, в частности, воспоминаниями Лидии Либединской, Елены Аксельрод, Марка Розовского, биографическим повествованием Виктора Радуцкого «Страницы жизни Рахели», обретает, укрупняясь, все большие и большие масштабы, единящие через века еврейской истории Катастрофу ХХ столетия с библейским Исходом. Таковы исторические рамки, в каких реализует себя национальное еврейское самосознание, накрепко привязанное к тому заветному и сокровенному уголку земли, который Давид Авидан вдохновенно поэтизирует в стихах «Страна последняя моя»:

Поездить по миру и вернуться

и снова поездить и вернуться повторно

туда где страна первая и последняя

что ждет тебя на берегу морском

                         Перевод Савелия Гринберга

Повторяя рефренную строку другого знакового ивритского поэта Иегуды Амихая, чей долгий путь скульптурно впечатан автором творческого портрета и переводчиком Виктором Радуцким в многовековую историю ивритской литературы, скажем так: его страна, тоже первая и последняя, одна на всех, свято чтит память о том, как не кто-то сторонний, а «я пал в бою на подступах к Ашдоду», «я упал в мягкий песок под Ашдодом», «мы с другом упали в мягкий песок Ашдода». И потому

С тех пор я воюю против боли,

против своей памяти, которая и есть боль.

Я иду против памяти, против ветра,

гашу ее, как пламя,

и обретаю покой -

с тех пор, как я пал за независимость под Ашдодом.

                                                  Перевод Андрея Графова

Память, таким образом, выступает ближайшим синонимом боли, но если память - боль, то как не понять, не сострадать, не сопереживать - вот нам еще одна впечатляющая перекличка поэзии и прозы - героине рассказа Шуламит Лапид «Гей-Óни» (тоже новеллистический шедевр!), которая здраво сознает: не ей суждена благодатная «милость сойти с ума и ни о чем не помнить»?

Стихи Иегуды Амихая - болевой свиток неумолчной памяти, что бесперебойно «гудит в кустах, как маленький мотор». О чем гудит? О том, к примеру, как

Мне минуло 40 лет.

Теперь я уже не всякую работу

получу. В Освенциме

меня бы не принудили к «радостному труду»,

а сразу втолкнули бы в газовую камеру.

Или о том, как некий

Господин Беренджер, чей сын

пал в бою у Суэцкого канала......

...........................................

Встретился мне у Яффских ворот.

Он очень исхудал - потерял столько же,

сколько весил его сын.

Потому он легко плывет по аллее -

как лес, сплавляемый по реке...

                           (пер. Анатолия Кудрявицкого)

Высказываются ли тем или другим автором «ДИАЛОГА» позиции, которые вызывают читательское несогласие, настраивают на спор? За всех читателей, разумеется, не поручусь, но лично у меня проявляется искус несогласия - спора с некоторыми очерково-публицистическими и литературно-критическими публикациями.

Так, для примера, я иначе смотрю на общемировой процесс и острые, больные общечеловеческие проблемы глобализма, нежели Александр Кирнос в его раздумьях о прозе альманаха. «В очередной раз, - считает он, - мы оказались перед культурным вызовом, на этот раз, перед вызовом мира глобализации, масс-культуры, низводящим человека из мира Сима и Яфета в мир Хама, где господствует культ секса, силы и насилия, материального комфорта, беспамятства и душевной лени. И мы сможем сохраниться как народ и цивилизация, если сумеем ответить на этот культурный вызов...»

На мой же взгляд, разрушительная массовая культура - не то же самое, что глобализм, скорее, она - оборотная сторона глобализма, который к повальным эпидемиям века не сводится и или ими одними не исчерпывается. Ибо не оборотная, а лицевая сторона медали - это мировое информационное поле, это Интернет, в орбиты которого вовлекаются многомиллионные разноязычные массы людей, это инновационные технологии в экономике, на производстве, в строительстве, науке и культуре, в армии. Одним словом, во всех сферах человеческой жизнедеятельности. Такими воистину глобальными процессами охвачен весь цивилизованный мир, поэтому проблемы, какие переживает, скажем, Россия, «мало чем отличаются от тех проблем, которые характерны для всех развитых стран». Сказано это недавно с полос «Известий» (14 февраля 2008 г.) известным ученым и популяризатором науки Сергеем Капицей о России, но приложимо не к ней одной - в той же мере это справедливо и в отношении Израиля...

Или такой пример: не воспринимая литературу ристалищем тяжеловесов, я не могу принять несколько прямолинейного противопоставления Льва Разгона Александру Солженицыну, на чем строится «Слово памяти» Юрия Кувалдина. Вырвавшись, «невзирая на Солженицына, в лагерную тему, - рассуждает он, - Разгон сформулировал более высокий уровень... этот уровень исследования связан не с пристальностью анализа, т.е. с извлечением исторического обобщения из больших масс фактов, ...а из немногих судеб, образов и эпизодов... Разгон выражает одним очерком то, что, например, Солженицын пытается передать сотнями страниц, а то и целыми томами. Солженицын строчковат, Разгон строфичен».

Отмечая разность индивидуальных личностных подходов, отказываюсь взвешивать на неких, не существующих в природе, весах, чей талант «более», а чей «менее». В каждом конкретном случае все решают сверхзадачи писательского замысла и особенности его художественного воплощения. Допуская афористично броское, но нескрываемо условное разделение на «строки» и «строфы», замечу, что «Архипелаг ГУЛаг» с достаточно вольной натяжкой можно назвать «строчковатым», но «Один день Ивана Денисовича» явно строфичен, как и «Непридуманное» или «Плен в своем отечестве»...

Подрывают ли такого рода частные, в общем-то, мелкие пометы на полях доверие к «ДИАЛОГУ», равнооткрытому, как метко определила писатель Елена Ржевская, и иудею, и эллину, а по определению создателя и издателя, не говоря уже об авторстве в этом издании Рады Полищук, писателя и эссеиста, - альманаху «серьезному, цельному, концептуальному»? Ни в коей мере. Неоценимое достоинство этого выпуска, как впрочем и всех предшествующих, в том, что ведущая тема трагедийной памяти-боли - это та многоаспектно живая, напряженно пульсирующая, полифоничная мысль, которая требует ответных откликов, так же непременно разнообразных, непосредственных, живых.

Москва, март 2008

Напечатано в газете "Литературные вести", Москва, 2008 г.

Назад >