Главная > Выпуск 13 > ДИАЛОГ > Елена Аксельрод
Елена АКСЕЛЬРОД
ЗАПАСНЫЕ КЛЮЧИ
Стихи разных лет
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ
Памяти отца
Распалялся век бесноватый,
багровел, набирался сил,
когда дед мой подслеповатый
белорусскую хлябь месил,
держась за плечо моей бабки,
ступавшей на шаг впереди.
Ребенок, завернутый в тряпки,
спал у нее на груди –
первенец годовалый.
Добрались до пустого гнезда,
до трухлявого полуподвала,
из водокачки вода,
затируха в глиняной миске,
для младенчика леденец.
В малорослом бревенчатом Минске
своевольный растет птенец.
Подбирает бумажки, картонки
и елозит по ним угольком.
Точно порча какая в ребенке,
что попало, таскает в дом.
Я от деда и бабки отстала
на полвека. Но как поднялись
те картонки из полуподвала:
кочерга, связка дров, поддувало,
и откуда они взялись –
эта зрячесть в подростке кудрявом,
простодушная детская прыть,
эта радость, веселое право
неуловимость ловить.
***
Покосы, откосы, плесы –
Несло нас, везло, катило.
раздето, простоволосо,
лезет в глаза светило.
На безотказном джипе
петляем. Без леса подлески.
С веселым водителем в кипе
бесстрашны, как рыба на леске.
***
Сухая трава на траву не похожа,
бедная, кто ж ее так?
Герань не проснулась на каменном ложе,
где только что ожил мак.
Быть не собой, а своим продолженьем –
разве же это грешно?
Преображение станет движеньем
вспять ли вперед – все равно.
НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ
«Назначь мне свиданье на этом свете»
Мария ПЕТРОВЫХ
Вот мой сегодняшний тихий улов:
над каменистым тенистым обрывом,
как белые руки, полоски домов,
горы над ними мягким наплывом,
лентой защитной, волнистой дугой.
Тянутся руки одна к другой
и не встречаются так же, как жители
этих домов, что друг друга не видели,
или, вернее, не разглядели…
Назначь мне свиданье на этой неделе.
***
Листвы вечерней дребедень
дорогу обрядила.
Моя заботливая тень
меня опередила.
Я шла доверчиво за ней.
Сжимала ночь объятья,
и по заборам меж камней
метались наши платья.
Ночной листвы сплошная вязь
как будто тьму копила.
От няньки я оторвалась,
ей место уступила.
ИЗ ВСЕГО, ЧЕГО НЕТ
1
Ночь. Отдувается ветер потный.
Прошмыгнул и пропал меж веток.
Зной не сдается, недвижный, плотный,
как тут заснешь без таблеток?
Вот и не знаю других объятий,
кроме объятий зноя,
а задремлю, приснится некстати
давнее солнце больное,
укутанное бинтами
мартовских туч несвежих.
Ты или тень твоя? Рядом… Где же?
Что приключилось с нами?
Одеяло откинула.. Ноют колени,
одолевает дремота…
Только непрошено бродят тени.
вдоль видавшего виды блокнота.
2
Сон – но его не купить.
Музыку пить – захлебнешься.
Дразнит экран – книгоноша,
читай мол… Да где оно –зренье?
Но из всего, чего нет,
на белый в крапинку свет
рождается стихотворенье.
Если нет, это месть
того, что есть…
КНИГИ ДЕТСТВА
Трюхали, трюхали, спешились,
просит пардону кобылка –
то заросли, то проплешины…
Царевна, чернавка-бобылка,
свиданье в поющем кустарнике,
тщеславие гордой полячки,
воины, стражники, странники,
юродивый денежку клянчит..
Наперсницы многостраничные,
а где-то эвакуация,
переселенцы нищие,,
доски вагонные клацают.
В буржуйке огня трепетание
над горкой угольно-серой.
Глотаю взахлеб скитания
печального Агасфера.
***
Захлебнулся изменчивый гул,
перетек в заунывное пенье.
Под баюканье это уснул
мой ребенок, а я в нетерпенье
то окно порывалась закрыть,
то и вовсе из комнаты выйти,
но мою неуемную прыть
остудило простое событье –
над смиренной тягучей мольбой
взмыл бестрепетный глас мегафона
и замолк… Только листьев прибой
за окном, и осыпалась крона,
только стекла вдогонку дрожат,
и проснулся ребенок в испуге.
Пробежал за окошком солдат,
и еще один… Мирно в округе,
почему же никто не поет,
выходить неохота из дома?..
Отощавших деревьев полет,
и тревога висит невесомо
***
Оплеухи ветвей, в раздражении ждущих дождя,
вместе с ветром летящий заученный зов муэдзина –
никуда, никуда я от вас не уйду, уходя
по проулку, зажатому в тесных кустах розмарина.
Я брожу меж кустов, между запахов и голосов,
меж молитв и проклятий, не видя последних ступеней.
Не умею ответить на зов изнуренных кустов.
Но у веток сухих в январе иссякает терпенье.
ХУДОЖНИЦА
Лачуга в предместьях Бруклина
июльским солнцем обуглена.
Трое младших в углу.
Гостья спит на полу.
Меж детьми и гостями
куда деваться с кистями,
с холстом, уцелевшим в дороге?
Муж с утра в синагоге.
Палитра ненужная высохла.
Неужто была та выставка
в городе давнем, не близком,
пренебрегавшем английским?
Я БОЮСЬ
Голосов боюсь полночных,
мудрецов боюсь восточных.
перекошенных строений,
недоношенных творений,
потому молчу.
Потолков боюсь больничных,
стен привычных, безразличных
и к тому, чего боюсь
и к тому, с чем остаюсь
и о чем молчу.
***
Проковыляла свой путь по ухабам,
Уподобляясь не дерзким, не храбрым,
я выбирала не гору, а холм,
полу-молчанье с полу-стихом,
не замечая окрестность и местность.
Угол с окном, тишина и безвестность
сами решили – меня не спросили –
дескать, не надо лишних усилий,
будто бы мне все равно, все одно –
угол какой и какое окно.
ТЕЛЬ-АВИВ – МОСКВА
Сыну
Ветер захлопнул окно.
Стали слышны часы.
Твой Боинг поднялся давно
со взлетной ночной полосы
Слушаю справочную Эль-Аль:
шестьсот тринадцатый рейс
по расписанью прибудет в даль,
саднящую, как порез,
как старый неизлечимый недуг,
как врожденный изъян...
Сейчас кошерный гуляш принесут,
сока нальют в стакан.
Попутчик припал к твоему к плечу
в креслах, пристегнутых к облакам.
С тобою лечу, с тобою молчу,
как разлучиться нам?
Давка в проходе, плащи, свитера,
слишком длинен туннель.
Я отстаю, на часах пять утра,
ветер свистит, холодна постель.
ОБ ОДНОМ СТАРИКЕ
Утренний старик
бродит меж старых книг,
снова читает Толстого
неторопливо, за главкой главку,
и поспевает за овощами в лавку
до половины второго.
Вечерний старик,
провожая последний блик
света дневного,
откладывает Толстого,
глядит глазами усталыми,
мается сериалами,
ужинает кашей вчерашней,
становится меньше и старше.
Про старика ночного
не пророню ни слова.
***
- Пощади, - говорит, - пожалей.
Чашку чая иль кофе налей,
И не жалуйся, не ворчи,
Вот тебе запасные ключи:
Первый ключ – от открытых дверей,
Ключ второй – от порожних речей,
Третйй ключ - от невспомненных строк,
Правда, намертво заперт замок
Назад >>
