«Диалог»  
РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКИЙ АЛЬМАНАХ ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
 

Главная > Выпуск 14 > ДИАЛОГ > Елена Твердислова

Елена ТВЕРДИСЛОВА

 

ЭПИТАФИЯ МЕТАФИЗИКЕ.

ОБ ОДНОМ СТИХОТВОРЕНИИ БРОДСКОГО

 

 

„Посвященная Цветаевой (точнее, ее реквиему по Р. М. Рильке Новогоднее) статья Об одном стихотворении – увлеченный и поэтичный построчный, а порой и пословный разбор отдельно взятого поэтического текста – стала своего рода моделью для последующих университетских лекций и литературно-критических эссе Бродского”, –пишет А. Сумеркин, один из самых тонких и проникновенных ценителей поэзии Бродского, переводчик отдельных его эссе на русский язык, рассматривая в данном случае „англоязычного” Бродского[1]. К этому жанру, отмечает он далее, относятся эссе поэта „1 сентября 1939 года” У. Х. Одена и написанные позже Девяносто лет спустя – о Р. М. Рильке и С любовью к неодушевленному – о Томасе Гарди.

 

Статья Бродского Об одном стихотворении – в некотором роде нам путеводитель: взгляд на одно произведение как неделимую единицу высказывания, с использованием тех линеек и лекал, без которых не обойтись тому, кто решится на подобный анализ. Она появилась в 1980 году, продемонстрировав в целом излюбленный метод Бродского: одно стихотворение как призма, сквозь которую смотрят на всё, некая единица, ибо то, что было пережито, –„меньше единицы”: „По безнадежности все попытки воскресить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни”. А вот еще: „Биография писателя –в покрое его языка”. Или: „Значение большинства мыслей […] ограничивается тем временем, когда они возникли”[2].

Обращение Цветаевой – к Рильке, Бродского – к Цветаевой, а Сумеркина – к Бродскому по поводу одного стихотворения подвигло и меня остановить свой выбор на одном стихотворении: Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером… Здесь для меня Бродский и автор стихотворения, и интерпретатор цветаевского „одинокого” шедевра, и в целом, поэт и исследователь литературного текста, запечатлевшего, как скрещивают шпаги поэзия с жизнью в „квадратах парадокса”. Использовать собственные поиски Бродского, учитывать критерии подхода к тому, что становится текстом, которые он находит и вырабатывает, через свое отношение к другому поэту и другому тексту, руководствоваться этим – одно наслаждение[3]. Не могу здесь не вспомнить, что это благодаря Бродскому Цветаева получила всемирную известность, во всяком случае – в Америке и у молодой аудитории, более того, его утверждение о ней как „лучшем поэте ХХ века” стало эталоном. Немного найдется художников, кто решится на подобный реверанс, не отводя при этом и себе подобающего места.  Шайтанов, Уравнение с двумя неизвестными. Поэты Джон Донн и Иосиф Бродский, [in:] idem, Компаративистика и/или поэтика, Москва 2010, с. 272.

Стихотворение Дорогая… – одно из последних (1989)[4], посвященных Марине Басмановой – подруге, матери сына, музе Бродского. Своим прямым, непосредственным посвящением оно завершает лирический цикл поэта – разнообразный и оригинальный; в лирику трудно нынче добавить что-нибудь новое, поэт себе это позволяет, не боясь переходов и простецких интонаций, и как ни странно, именно это отсутствие страха перед словом ставит его в ряд с русской классикой и заявляет о нем как о большом метафизическом поэте, по крайней мере на примере взятого стихотворения, в котором можно выявить четыре повествовательных уровня:

 

1. реалистически-бытовой (или биографический) – история любви;

2. поэтический: лирическое самовыражение в борении прозаизмов с поэтическим языком, монолога-диалога;

3. символико-метафорический, тяготеющий к сценическому воплощению или музыкальному концерту – отсюда сходство стихотворения с музыкальным сочинением не только по форме (прелюда), но и звучанием.

4. собственно метафизический, запечатлевший стремление поэта преодолеть метафизику своего внутреннего бытия, но оставшегося ему верным. Отсюда представление о стихотворении как эпитафии метафизике.

 

Степень метафорического развертывания может варьироваться от одной строфы до пределов всего стихотворения, так же как поэт может рассчитывать на одно подробное доказательство или свободно скользить от одного к другому, – пишет И. Шайтанов, исследуя метафору метафизики поэта. – Однако основная метафизическая функция остается неизменной: подкрепить и обновить великую аналогию между миром внутри и миром вовне, нанизывая впечатления, воспринятые зрением, сердцем, умом, и таким образом связать индивидуальное со всеобщим, обыденное с вечным[5].

Шайтанов свой выбор останавливает на Горении[6] – стихотворении, в какой-то степени предваряющим Дорогая… Ясна сама метафора „горения”, вроде бы уже всё сказано, развернуто и сожжено… Но стихотворение Дорогая… совершает поворот и преодолевает новый виток, тут Бродский сам себе и Вергилий и Данте, после пламени – только ад, он спускается туда и понимает, что жил в нем, а теперь выходит наружу подышать свежим воздухом, земная суть прибилась к океану мысли, соединив покинутую Музу, которая оставила ему одни тусклые уголья, с той, что в его стихах отныне навечно. Безусловно, для Бродского, как и для любого настоящего поэта, первостепенный смысл имело творчество, жизнь служила в определенной степени подсказкой, пусть даже трагической. В этом случае всё иначе: жизнь творится, выбалтываясь в стихотворении, а оно несет оправдание – не только его бытию, но всему бытию – через доверие Тому, Кто единственный его до конца понимает, ибо однажды он понял Его (Рождественский цикл).

Из современных поэтов ему в этом смысле особенно близок польский поэт Кароль Войтыла (Папа Римский Иоанн Павел П), который тоже, кстати, связан с английской метафизической традицией специфически организованным взаимодействием трех пространств: внутреннего мира, внешнего мира и мира трансцендентного, который познается и открывается через общение первого со вторым[7].

К стихотворению Бродского Дорогая…, на мой взгляд, отношение не только предвзятое, но и несправедливое, что нашло отражение в книге Л. Штерн Ося, Иосиф, Joseph:

«О чем ты возвестил миру этим стихотворением? – задавалась Штерн, давняя приятельница Бродского еще по Ленинграду, в письме к нему, не решаясь высказать свое мнение впрямую. – Что наконец разлюбил МБ и освободился, четверть века спустя, от ее

чар? Что излечился от „хронической болезни”? И в честь этого события врезал ей в солнечное сплетение?»[8].

Предположим, это всего лишь частное мнение, да и то, данное в воспоминании. Интересно другое: Штерн подходит к стихотворению не литературоведчески, а вполне обыденно, не замечая, как эстетический уровень сама снижает до бытового, от чего свирепел Бродский.

Еще один пример: по мнению Л. Лосева, на сегодняшний день лучшего исследователя и комментатора его творчества (написанная им книга о Бродском для серии ЖЗЛ заслуживает самой высокой оценки), замечает, причем стесняясь, застенчиво, будто речь идет о чем-то позорном, что это стихотворение наряду с Подруга, дурнея лицом[9] –„читаются как два постскриптума к былой драме”[10]. Сразу замечу, что у второго стихотворения, написанного несколькими годами позже, в 1992 году, нет ни прямо названного адресата (а боковые намеки в художественном произведении мало что значат), ни рвущей кишки интонации, ни эмоциональной сдержанности. Оно – не письмо, обращенное к океану, а усталый разговор о том, что было уже не раз говорено, не мешало бы напомнить еще раз, не смотаться ли, мол, бросив всё, в деревню? Мысль неплохая, если бы там жила подруга. Да только это одна гипотетичность, усиленная сослагательным наклонением. Как ни парадоксально, но именно эта его вялость, вызванная тем, что тут он не на предмет своей страсти взирает, а на себя, себе самому надоевшему своим нытьем: Любая из этих рытвин, либо воды в колодезе привкус бритвин, прутья обочины, хаос кочек – всё таки я: то, чего не хочешь. Признание и горькое, но всё стихотворение противное по настроению – не то  лени, не то плохого самочувствия, дурной погоды, а может, то и другое, и третье, лирикой такое бормотание не назовешь.

Тогда как из всей лирики Бродского Дорогая… – одно из самых лучших стихотворений прежде всего в силу самой энергетики: шага, курения, движения в мире и природе, где поэт себя глубоко и сильно чувствует, ощущает, намерен выразить себя, и законченностью: тема совпадает с формой, элегия мешается с эпитафией – да, горькой, нелицеприятной, но всё равно высокой и волнующей, абсолютная искренность, совершенная вербальная раскованность, которая бывает только, когда прощаются и уже вроде бы ничего – на этом свете! – не связывает, полнота самовыражения без боязни быть навязчивым, не так понятым, воспринятым с колким равнодушием, чего боится любой мужчина. Цельность стихотворения не разрушает разрозненный стиль – поэтический и прозаический, интимно-доверительный, философский и невозможно развязный, даже грубый, недопустимый с женщиной, с внутренним желанием если не самому напасть, то уж сдачи дать – это точно. Лексика случайных слов, произнесенных меж струек дыма, когда главное – затянуться и выдохнуть, а не говорить, и потому слова выплевываются (тогда как во втором стихотворении подбираются), как что-то лишнее, мешающее – так легкие облака не дают любоваться звездами. Слова можно заменить другими, но выбраны эти. И, как ни странно, они незаменимы, других быть не должно, и в этом весь фокус: они не запоминаются, чтобы выучить стихотворение наизусть, его надо зубрить, слова не плывут вам навстречу, не подсказываются. Кажется, стихотворение сопротивляется и специально не желает запоминаться. Знак большой поэзии, в которой не менее великий творческий опыт, такое трудно вобрать залпом, а еще и судьбы, поэт так и не смог осознать, что значила в его жизни МБ: ее образ топтал, гнобил, гнал, но она вновь выплывала, влекла и заставляла себя помнить, о ней думать, последняя точка, которую так хотелось Бродскому поставить, ускользала, не давалась в руки, расплывалась жирным чернильным пятном – кляксой, возникающей, если… уронить слезу. Что первично, а что вторично – творчество или жизнь, то и другое незаметно меняются местами, и ощутима острота соприкосновения. Таким был Бродский: его легко можно было задеть, обидеть, выбить из колеи, как впрочем, любого впечатлительного, нервного, темпераментного. По-видимому, Марина – единственная, кто, вызывая в нем поток обид, ревности и неприязни, сама же их и гасила. Тушила разгоревшийся пламень (девушка та еще была – могла на чужой даче зажечь занавески на окнах и смотреть, как красиво горят). Это всё из мира сплетен[11]. Несмотря на них, остались и другие воспоминания, Ахматовой: „Тоненькая… умная… и как несет свою красоту! […] И никакой косметики… Одна холодная вода” – эти слова приводит Лосев, ссылаясь на Л. Чуковскую[12].

Смешанность, но не слиянность стилей: поэзия выражается прозаической речью, брошенной невзначай интонацией, вульгаризмами, звучащими бестактно и грубо (чудовищно поглупела), и при этом сохраняет свою напевность: Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и финикам. Язык каждой из „стихий” остается в своем первозданном виде; уничижительные слова и выражения соседствуют с чисто поэтическими: ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива, и не роняют пафоса, а оправдывают его (делают глубоким и зримым „сор” поэзии, о чем Бродский не раз вспоминает, обращаясь к Ахматовой).

Начало стихотворения – подготовка к концерту, к роялю подходит настройщик попробовать звук, взять ту или иную ноту, услышать тональность… Поэт вышел из дома, спокойный шаг, монотонный жест курильщика, достать из кармана куртки (плаща) пачку, вытащить сигарету, вставить в рот, прижать губами, теперь очередь за зажигалкой, поднести к сигарете… И тут возникает она…

Разговор с любимой, от которой сердце поэта вроде бы давно отвыкло, вырвался из ее объятий… И навсегда остался не в них, но с ними. Ибо законы времени принадлежат не людям с их земным бытием, а вечности… Чистая метафизика, создающая вечность из отбросов, уже не нужного, забытого. „У меня был Иосиф. Он говорил, что у него в стихах главное – метафизика”[13].

О метафизике – литературной у Бродского, разумеется, написано много[14]. Но нигде не говорится об этом стихотворении, что делать, читателя со вкусом его беспощадная откровенность убивает наповал. Здесь не только пространство встречается со временем, образуя редкую гармонию сосуществования, но внутренний мир сходится с внешним –как лермонтовская „звезда с звездою”. Бродский – метафизический поэт хотя бы потому, что он родился и вырос в Петербурге. Он всегда знал и чувствовал геометрию шага и взгляда, но в этом стихотворении метафизичность особого свойства: прощание, после которого ничто не умирает, эпитафия, которая звучит жизнеутверждающе.

Приведу его полностью.

 

 

М.Б.

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером… подышать свежим воздухом, веющим с океана. Закат догорал в партере китайским веером, и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

 

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам, рисовала тушью в блокноте, немножко пела, развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

 

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более немыслимые, чем между тобой и мною.

 

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь – человеку нужна, как минимум, еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

 

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии, ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива? Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии. Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

 

Итак, его построчный анализ.

 

М.Б. – посвящение.

Всё, что случается с поэтом, помогает ему в творчестве. Как говорила Ахматова, судьбу делают нашему птенцу, имея в виду и сходство Бродского с птицей – рыжий, пернатый, что не так – вспорхнет и улетит, но и суд над ним, его последующую ссылку (напомню: к суду Бродского начинают привлекать в 1968 году, ), которая, однако, его не волновала: это была ерунда, признавался он, по сравнению с тем, что случилось с Мариной – с ее изменой (в. книге Штерн это описано подробно).

Своими лучшими лирическими стихотворениями – а было их несколько циклов, и один лучше другого, – Бродский обязан МБ – Марине Басмановой. Другие адресаты случайны в прямом и переносном смысле. Единственная. Таинственная незнакомка, которая родиться моглда только в Питере. Ни с кем и нигде не тусовалась (разве что в самые юные годы, доставив Бродскому немало хлопот и горечи), не отвечала на вопросы журналистов, нигде себя не позиционировала, если бы не его стихи, ее мало кто знал бы, родила от него сына (отказав даже в фамилии), живут уже внуки, роман продолжается… „Такой, знаете ли, хронический случай”[15], –вырвалось у него однажды… Метафизика – бытие особого рода, никогда не кончается. Так и МБ. Если сопоставить ее на портрете тех лет (их немного, в те годы повального фотографирования еще не было) с женой Бродского, в глаза бросается сходство: молодая МБ! (Мнение не только тех, кто сравнивал по фотографии, но и кто знал лично Марину). Наглядный случай метафизической совместимости.

 


[1] Нью-Йорк, „Русская мысль”, Париж, nr 4285, 23 сентября 1999 г.

[2] И. Бродский, Меньше единицы, пер. В. Голышева, [in:] idem, Собрание сочинений в 7-ми тт., т. 5, Санкт-Петербург 1999, с. 11–27.

[3] Idem, Об одном стихотворении, [in:] idem, Собрание сочинений в 7-ми тт., т. 5, op. cit., с. 142–187.

[4] Idem, Собрание сочинений в 7-ми тт., т. 4, op. cit., с. 64.

[5] Шайтанов, Уравнение с двумя неизвестными. Поэты Джон Донн и Иосиф Бродский, [in:] idem, Компаративистика и/или поэтика, Москва 2010, с. 272.

[6] И. Бродский, Собрание сочинений в 7-ми тт., т. 3, op. cit., с. 213–215.

[7] K. Wojty&/last/2137/2138#322;a, Poezje i dramaty, Kraków 1987. На эту тему см. также: А. Волкова, Специфика метафоры в поэзии Джорджа Герберта, Симеона Полоцкого, Кароля Войтылы, [in:] Материалы XVI Международной научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых „Ломоносов”. Секция „Филология”, Москва 2009, с. 601–603.

[8] Л. Штерн, Бродский: Иосиф, Ося, Joseph, Москва 2001, с. 113–115. Книгу Штерн, при всем критическом к ней отношении, давно растащили на цитаты, что лучше всего свидетельствует о ее ценности.

[9] И. Бродский, Собрание сочинений в 7-ми тт., т. 4, op. cit., с. 123–124.

[10] Л. Лосев, Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии, Москва 2006, с. 74.

[11] Д. Бобышев, Я здесь (Человекотекст), Москва 2003. Книга-оправдание (другого жанра и не подберешь) любопытна бесхитростным скоплением фактов, благодаря чему сегодня известно то, что могло уйти в забвение и прежде всего – облик МБ, история с которой стала главным лейт-мотивом его творчества, болезненным мотивом. Ее портрет, нарисованный им, любят повторять, но именно здесь ему место: „Разговоры с ней были интересны, даже захватывающи, хотя мы касались абстрактных или, можно даже сказать, метафизических тем. Например, о пространстве и его свойствах. О зеркалах в жизни и живописи. O поэзии. О глубине отражений. Об одной реальности, смотрящей в другую. И то же о мнимостях. Я воспринимал это как ее собственные наблюдения и мысли” (ibidem, c. 350). Интересно, что здесь МБ предстает не такой, как в стихах Бродского – „безумное зеркало”.

[12] Л. Чуковская, Анна Ахматова, Москва 1997, с. 73, 81.

[13] Д. Бобышев, Я здесь, op. cit., c. 345.

[14] См., в частности: D. MacFadyen, Joseph Brodsky and the Baroque, London 1998; К. Фрумкин, Пространство – Время – Смерть. Метафизика Иосифа Бродского, [in:] Чиж – человек и жизнь (Философско-культурный альманах), [in:] http://okno.km.ru/z-chij/staty/brodsky.html.

[15] Л. Штерн, Бродский: Иосиф, Ося, Joseph, op. cit., c. 112.

Далее >>

Назад >>

БЛАГОДАРИМ ЗА НЕОЦЕНИМУЮ ПОМОЩЬ В СОЗДАНИИ САЙТА ЕЛЕНУ БОРИСОВНУ ГУРВИЧ И ЕЛЕНУ АЛЕКСЕЕВНУ СОКОЛОВУ (ПОПОВУ)


НОВОСТИ

4 февраля главный редактор Альманаха Рада Полищук отметила свой ЮБИЛЕЙ! От всей души поздравляем!


Приглашаем на новую встречу МКСР. У нас в гостях писатели Николай ПРОПИРНЫЙ, Михаил ЯХИЛЕВИЧ, Галина ВОЛКОВА, Анна ВНУКОВА. Приятного чтения!


Новая Десятая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Елена МАКАРОВА (Израиль) и Александр КИРНОС (Россия).


Редакция альманаха "ДИАЛОГ" поздравляет всех с осенними праздниками! Желаем всем здоровья, успехов и достатка в наступившем 5779 году.


Новая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Алекс РАПОПОРТ (Россия), Борис УШЕРЕНКО (Германия), Александр КИРНОС (Россия), Борис СУСЛОВИЧ (Израиль).


Дорогие читатели и авторы! Спешим поделиться прекрасной новостью к новому году - новый выпуск альманаха "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" уже на сайте!! Большая работа сделана командой ДИАЛОГА. Всем огромное спасибо за Ваш труд!


ИЗ НАШЕЙ ГАЛЕРЕИ

Джек ЛЕВИН

© Рада ПОЛИЩУК, литературный альманах "ДИАЛОГ": название, идея, подбор материалов, композиция, тексты, 1996-2024.
© Авторы, переводчики, художники альманаха, 1996-2024.
Использование всех материалов сайта в любой форме недопустимо без письменного разрешения владельцев авторских прав. При цитировании обязательна ссылка на соответствующий выпуск альманаха. По желанию автора его материал может быть снят с сайта.