Главная > Выпуск 14 > ДИАЛОГ > Савайон Либрехт

Далее >>>

Савийон ЛИБРЕХТ

БАНАЛЬНОСТЬ ЛЮБВИ

Пьеса[1]

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е  Л И Ц А:

Х а н а   А р е н д т  в  молодости            

Х а н а   А р е н д т  в  зрелые годы         

М а р т и н   Х а й д е г г е р

Р а ф а э л ь   М е н д е л ь с о н  / М и х а э л ь   Б е н-Ш а к е д

К а р т и н а  1

Д и к т о р:     Фрейбург, Германия, 1946 год. Комиссия стран-союзниц по расследованию нацистских преступлений и по денаци­фикации. Дело профессора Мартина Хайдеггера.

С л е д о в а т е л ь:    Профессор Мартин Хайдеггер, члены союзнической комиссии по денацификации осведомлены, что в мае 1933 года вы стали полноправным членом нацистской партии. Под  покровительством партии вы были назначены ректором Фрейбургского университета. В своей речи при вступлении в должность вы призывали студентов принять Гитлера как вождя. Вы ввели в университете гитлеровское приветствие. Вы уволили преподавателей-евреев и исключили студентов-евреев. Признаете ли вы эти факты?

Х а й д е г г е р:         Да.

С л е д о в а т е л ь:    Могли бы вы привести свидетелей, которые бы свидетельствовали в вашу пользу?

Х а й д е г г е р:         Нет.

С л е д о в а т е л ь:    Я понимаю. Извиняетесь ли вы за свои поступки? (Пауза.) Комиссия ожидает услышать ваши извинения (Пауза.)  Профессор Мартин Хайдеггер, Комиссия по денацификации решила отстранить вас от преподавания немедленно. В будущем, если вам удастся найти свидетелей, готовых выступить в вашу защиту, вы сможете представить их Комиссии.

К а р т и н а   2

Квартира Ханы Арендт в Нью-Йорке. Ноябрь 1975 года.

Х а н а.            Профессор Арендт... О, Мэри! Спасибо, что наконец позвонили... Я в порядке, жива еще... Принимаю лекарства и не курю... Не беспокойтесь... Только послушайте: вчера мне позвонил израильский студент. Он хочет взять у меня интервью... Почему вдруг о Хайдеггере?... Я не даю никаких интервью о Хайдеггере... О процессе Эйхмана!  Он должен появиться  с минуты на минуту, и я очень заинтересована в этой встрече. Я даже разволновалась...  Вы рассказываете мне, что я вернулась из больницы после тяжелейшего инфаркта?.. Я знаю, что мне нельзя волноваться, так не сердите меня и не спорьте со мной по всякому поводу... Но послушайте: это не какая-то газета, которая ищет сенсацию. Здесь речь идет об интервью, которое будет снято на пленку для Еврейского университета в Иерусалиме... А, да, а... Возможно, это конец бойкоту...  (Звонит домофон.) Кто-то звонит. (В домофон):             Привет, Чарли. Жива еще, спасибо, минуту, Чарли...

 (к Мэри):       Подождите минутку, Мэри...

(к Чарли):       Почта... Я поняла. Нет, я не могу спуститься сейчас... Кто прибыл? С телевидения? Вы знаете, что я не снимаюсь на телевидении в Нью-Йорке. Мне надо, чтобы каждый на улице спрашивал меня, жива ли я еще, и хотел со мной сфотографироваться?.. Студент – правильно, израильский – верно... Да, да.  Я его жду... Пусть поднимется. Отличная идея... Передайте с ним мою почту...

(к Мэри):        Да, Мэри, он уже здесь.... Одну минуту...

(к Чарли, шепотом): Скажите вы можете одолжить мне несколько сигарет?  Вы бросили курить? Как можно не курить на такой работе, как ваша? Для здоровья? Но вы умрете от скуки!

(к Мэри):        Скажите, Мэри, какую блузку мне надеть? Какая блузка на мне?... Белая, которую мы вместе купили в Париже. Это подходит для съемки интервью. Минутку, Мэри...

(к Чарли, шепотом): Проверьте хорошенько в ящичке потерянных вещей. Если найдете там сигарету, пошлите мне с молодым человеком. (Во весь голос.) Спасибо, Чарли. Надеюсь, что вы не выдержите без сигарет... (Возвращается к телефону.) На чем мы остановились, Мэри? Я вам обещаю: я собираюсь железной рукой управлять этим интервью. Я не сдвинусь ни вправо, ни влево от Эйхмана... Разумеется, ни слова о Хайдеггере. Это подвергнет опасности мое сердце, и оно может, того и гляди, взбунтоваться. До свидания, Мэри.

К а р т и н а  3

Д и к т о р.     Марбург, февраль 1925.

Х а н а.            Рафаэль! Ты ничего не сделал!

Р а ф а э л ь.   Я занимался лампой.

Х а н а.            Почему ты не убрал?

Р а ф а э л ь.   Я готовлюсь к уроку.  Красный тебе идет.

Х а н а:            Да? Ты думаешь? Не подлизывайся. Я сержусь. Начинай убирать. Я не верю, что ты готов принять профессора философии посреди всего этого мусора. Вытри стол.   Что тут делает молоток?

Р а ф а э л ь.   Ханеле, ты напрасно волнуешься, дорогая. Не факт, что он придет.

Х а н а.  Он сказал тебе?

Р а ф а э л ь.   Нет.

Х а н а.  Так кто же сказал?

Р а ф а э л ь.   Всякий, у кого есть хоть капля разума. Профессор не приходит к ученикам домой на урок. (Кладет молоток под подушку.)

Х а н а.            Он придет!

Р а ф а э л ь.   Разве что он влюблен в кого-то из них.

Х а н а.            Ты говоришь глупости.

Р а ф а э л ь.   На лекциях почти все время он с тебя глаз не сводит.

Х а н а.            Если он влюблен в меня, то почему же пригласил себя к тебе в дом?

Р а ф а э л ь.   Возможно, он думает, что ты живешь здесь?

Х а н а.  Прекрати говорить так, будто ты и вправду знаешь, что он думает. Ты приготовил для него что-нибудь поесть?

Р а ф а э л ь.   Разве у меня ресторан?

Х а н а.            А если он будет голоден? А если он попросит пить?

Р а ф а э л ь.   Ханеле, ты, может быть, влюблена в него?

Х а н а.  Этот стол ты никогда не убирал. Спасибо.

Рафаэль  стонет от боли.

Х а н а.  Что, опять твоя зубная боль?

Р а ф а э л ь.   Уже два дня... Молотки стучат в виске. Я должен принять что-нибудь обезболивающее. И во втором  виске начинает стучать.

Х а н а.  Ты никуда не пойдешь. Он должен появиться в любую  минуту. Я приготовлю тебе чай.

Р а ф а э ль.  Я иду в аптеку.

Х а н а.  Не оставляй меня одну с ним. Я умру от смущения.

Р а ф а э л ь.  Мне нужна таблетка, Ханеле. Я тут же вернусь. Но, возможно, поцелуй поможет…  Такой не поможет.

Х а н а. Возвращайся скорее.

Р а ф а э л ь.  Подождите меня. Без меня не начинайте.

Х а н а.  Рафаэль!

Они обмениваются своим условным приветствием.

 К а р т и н а  4

Х а н а.  Добрый день, профессор Хайдеггер.

Х а й д е г г е р.  Добрый день, фройляйн Арендт.

Х а н а.   Рафаэль скоро придет. Он должен был пойти в аптеку. У него болят зубы.

Х а й д е г г е р.  Подождем его. В конце концов, это была моя идея – провести нашу встречу здесь.

Х а н а.   Рафаэль и я, по правде...  удивились...

Х а й д е г г е р.  Почему профессор приглашает самого себя к своим ученикам, когда у него есть кабинет в университете?

Х а н а.   Что-то в таком духе...

Х а й д е г г е р.  Потому что у меня тоже есть домик в лесу. Правда, не такой роскошный. Без электричества, но с колодцем снаружи. Признаюсь, когда я услышал, что мы соседи, мне стало любопытно увидеть ваш дом.

Х а н а.  Рафаэля. Это дом Рафаэля.

Х а й д е г г е р.  Я подумал... Вы не живете здесь вместе?..

Х а н а.   Здесь живет Рафаэль.

Х а й д е г г е р.  Вы всегда держитесь вместе...

Х а н а.  Да. Мы добрые друзья.

Х а й д е г г е р.  Прекрасно, прекрасно...

Х а н а.  Да...

Х а й д е г г е р.  Значит, вы не... И вы – вообще живете в другом месте... Делите комнату с кем-то другим...

Х а н а.  У меня есть комната в лесу. Я делю ее с симпатичной мышкой.

Х а й д е г г е р.  Мышка?  Блестящая и дерзкая, как вы?

Х а н а.  Дерзкая, как я? Надеюсь, что профессор...

Х а й д е г ге р.  Это был комплимент.  Имелась в виду дерзость мысли, подобная вашей...

Х а н а.  Я просто люблю понимать вещи до самого конца.

Х а й д е г г е р.  Понимать, чтобы влиять?

Х а н а.  Нет.

Х а н а  п о ж и л а я.  Понимать, чтобы понимать.

Х а й д е г г е р.   Прекрасно! Вернемся, в таком случае, к последней лекции...  Напомните мне...

Х а н а  п о ж и л а я.  Профессор объяснял, что есть «прозрачное состязание».

Х а й д е г г е р.  Отлично...

Ха н а.  Может быть, нам стоит подождать Рафаэля?

М и х а э л ь.  Добрый вечер, профессор Арендт.

Х а н а.  Добрый вечер, входите, пожалуйста.

М и х а э л ь.  Я – Михаэль Бен-Шакед.

Х а н а.  Михаэль Бен-Шакед?

М и х а э л ь.  Да... Мы вчера говорили по телефону. Надеюсь, я не опоздал, но и раньше времени не пришел... Можно?

Х а н а.  Да, входите, входите, пожалуйста.

М и х а э л ь.  Я надеюсь, не мешаю...

Х а н а.  Нет, нет, прошу вас....

М и х а э л ь.  Вау! Так много неба...

Х а н а.  Да...

М и х а э л ь.  Я хочу поблагодарить вас, профессор Арендт, за то, что вы согласились на интервью.  Я знаю, что несколько дней назад вы вернулись из больницы. И это большая честь...

Х а н а.  Скажите, вы курите?

М и х а э л ь.   Не беспокойтесь, профессор Арендт...

Х а н а.  Я не беспокоюсь. Мне просто нужна сигарета.

М и х а э л ь. А, нет, у меня, к сожалению, нет. Я не курю.

Х а н а. Я надеюсь, что вы не из израильского Моссада.

М и х а э л ь. Нет, нет. Я из Еврейского университета в  Иерусалиме, не большой герой. Мне понадобится несколько минут, чтобы подготовиться. Мне кажется, что для интервью вам лучше сидеть здесь. Так будет правильнее с точки зрения освещения.

Х а н а.  Скажите, вы уже когда-то бывали здесь?

М и х а э л ь. Где?

Х а н а.  Мне кажется, что мы знакомы.

М и х а э л ь.  Возможно, я просто похож на кого-то из ваших знакомых.

Х а н а. Мы когда-то встречались, я убеждена.

М и х а э л ь.  Я убежден, что не встречались. Я бы помнил.

Х а н а.  Вчера по телефону... Мне кажется, вы сказали, что интервью предназначено для архива Еврейского университета в  Иерусалиме.

М и х а э л ь.  Да. Для архива по теме Холокоста. Мы интервьюируем еврейских интеллектуалов в Соединенных Штатах и в Израиле.

Х а н а.  Хорошо, хорошо... Кто увидит эти фильмы?

М и х а э л ь.   Они будут использоваться для научной работы. Для симпозиумов. Для семинаров.

Х а н а. Поскольку вы кое-что обо мне знаете, то пусть у нас будет иллюзия симметрии. По своему опыту знаю, что у несиммет­ричных отношений недобрая судьба. У меня есть несколько вопросов...

М и х а э л ь.  Вопросов?

Х а н а. Не беспокойтесь. Я не буду выпытывать ваши секреты. Вы сказали, что вы из Израиля.

М и х а э л ь. Да...

Х а н а.  Сабра? Так откуда этот ваш английский?

М и х а э л ь. Из средней школы в Англии. Мой отец был послан в Англию для создания библиотеки по иудаике. Мы жили там пять лет.

Х а н а.  А теперь вы в Еврейском университете в  Иерусалиме.

М и х а э л ь.  Да.

Х а н а.  Студент?

М и х а э л ь.  Докторант.

Х а н а.  В какой области?

М и х а э л ь. Философия.

Х а н а. Прекрасно, прекрасно... И сколько вам лет?

М и х а э л ь. Тридцать.

Х а н а. Что еще вы можете рассказать о себе?

М и х а э л ь. О себе... Что я могу...

Х а н а  (смотрит на его руку). Вы женаты, я вижу...

М и х а э л ь. Да.

Х а н а. Дети?

М и х а э л ь. Мальчик. Ему один месяц.

Х а н а.  Вы оставили сына, которому всего один месяц, ради университетского архива? Ну, и молодцы они, сумели уговорить…

Рафаэль вынимает из кармана бумажник и достает из него фотографию своего сына.

М и х а э л ь. Рафи.

Х а н а.  Это ваш сын? Рафи?

М и х а э л ь.  Сокращение от Рафаэль.

Х а н а.  Красивое имя – Рафаэль… Очень... Если бы у меня был сын, я назвала бы его Рафаэль... Я не слишком любопытна?

М и х а э л ь. По правде говоря...

Х а н а.  Да?

М и х а э л ь.  Я не ожидал... подобного допроса... Но, понятно, у вас есть право знать, кто вошел в ваш дом...

Х а н а.  Возможно я чрезмерно любопытна или нет?

М и х а э л ь.  Вы – нет...

Х а н а.  Хорошо. Теперь можно сказать, что иллюзия симметрии уже есть, даже чуть больше... Здесь есть чай, если захотите.

М и х а э л ь. Спасибо. Налить и вам, профессор Арендт?

Х а н а.  Да. Спасибо. Одна ложечка. Скажите мне, хоть вы и не курите, возможно, у вас все-таки найдется  сигарета?

М и х а э л ь.  Нет, у меня нет.

Х а н а.  Может быть, кто-нибудь случайно попросил вас сохранить его сигарету...

М и х а э л ь.  Нет, к сожалению.

Х а н а.  Мне важно говорить с вами, с людьми из Еврейского университета в Иерусалиме... Если это интервью означает прорыв объяв­ленного мне бойкота, я готова приложить усилия.

М и х а э л ь.  Это действительно большая честь, профессор.

Х а н а.  Жаль только, что для этого вам потребовалось  двенадцать лет.

М и х а э л ь.  Вы должны понять, профессор Арендт... Ваша книга о процессе Эйхмана вызвала большую бурю в Израиле.

Х а н а.  Бурю в Израиле? Во всем еврейском мире! В синагоге, в нескольких кварталах отсюда, раввины провозглашали проповеди против меня в канун еврейского Нового года.

М и х а э л ь.  Вау.

Х а н а.  Вау. Да, вау. Они делали все, разве что не возвели меня на костер и не плясали вокруг пламени. Бойкот против меня – он и против тех, кто осмеливается открыть истину.

М и х а э л ь.  Вы назвали Государство Израиль «свинарником». Сказали о  людях, что они «восточный сброд». Говорят, что вы антисионистка.

Х а н а.  Говорят! Говорят множество вещей, абсолютно неверных. Я выступила против правления Бен-Гуриона, против устроен­ного им показательного процесса, служившего политическим интересам, подобно соглашению о воору­жениях между Германией и Израилем. Я выступила против  прославления «сабр», подобных вам героев, противопо­став­ляемых тем, кто уцелел в Холокосте, несчастным жертвам. Я выступила против Бен-Гуриона, не против Государства Израиль. Израиль и его граждане дороги мне, и я очень тревожусь за их судьбу.

М и х а э л ь.  Историк Барбара Тухман обвинила вас в том, что вы  взялись за защиту Эйхмана из-за вашей связи с Мартином Хайдеггером. Так ли это? Из-за вашего обожания Мартина Хайдеггера?..

Х а й д е г г е р.         Фройляйн Арендт, давайте подумаем о том, о чем невозможно думать. Приведу пример.

Поднимает подушку и обнаруживает под ней молоток.

Скажем, этот молоток. Когда плотник пользуется таким молотком, плотник не является субъектом, а молоток – объектом. Поскольку в процессе работы этот плотник не обязательно будет думать о молотке. Он может думать о своем обеде или... о своей прекрасной возлюбленной... И он может работать, не сосредоточивая свое внимание на молотке, не на секунду не задумываясь о нем. Вы со мной согласны?

Х а н а. Да. Здесь вообще нет категорий «объект» и «субъект».

Х а й д е г г е р.  Точно! Это – «прозрачное бытие». Когда же кончается прозрачность этого бытия?

Х а н а.  Когда что-нибудь внезапно нарушается, я полагаю, и побуждает плотника воспринять сознанием этот молоток.

Х а й д е г г е р.  Отличное предположение! Философ, фройляйн Арендт, стремится всегда знать истину, однако действительность скрыта от нас, и тогда мы пытаемся расшифровать  реальность с помощью наших фундаментальных потреб­ностей: я должен есть, я должен спать и тому подобное. Только тогда мы можем определить эти вещи посредством слов. Но здесь начинается другая проблема: слова, на самом деле, заслоняют. Согласны ли вы со мной, фройляйн Арендт?

Х а н а.  Да. И тогда то, что открылось, становится вновь сокрытым!

Х а й д е г г е р.  Превосходно! Вы оба, и вы, и  Рафаэль, должен признаться, самые блестящие студенты, которые у меня когда-либо были.

Х а н а.  В самом деле?

Х а й д е г г е р.  Работа о Платоне, которую вы написали вместе, отличная, действительно отличная работа, демонстрирующая глубокое пони­ма­ние, обширные знания и оригинальное мышление...

Х а н а. Большое спасибо! Я не хочу отнимать время у профессора.

Х а й д е г г е р.  Я не спешу. Можем мы выпить что-нибудь?

Х а н а.  Да, да, выпить, выпить. Простите. Я собиралась предложить, действительно собиралась. Что... Что про­фессор желает?

Х а й д е г г е р.  Чаю. Может быть, чаю...

Х а н а.  Да, да, чай. Рафаэль пьет чай. Сейчас я найду, куда он положил чай. Нашла!

Подает ему чашку, он садится на кровать.

Х а н а.  Я думаю, что профессору будет удобнее на стуле.

Х а й д е г г е р.  Почему? Это потому, что я стар, фройляйн Арендт?

Х а н а.  Я не... Я этого не говорила...

Х а й д е г г е р.  Кости человека моего возраста  не рассыпаются, если он сидит низко.

Х а н а.  Я так и не думала... И профессор, он... он... он в самом прекрасном возрасте, по-моему...

Х а й д е г г е р.  Говорит девочка, которой...

Х а н а. Простите?

Х а й д е г г е р. Сколько вам лет?

Х а н а.  А!... Восемнадцать.

Х а н а  п о ж и л а я.  И четыре месяца.

Х а н а.  И четыре месяца.

Х а й д е г г е р.  В этом возрасте еще считают месяцы. Это замечательный возраст.  И чего люди в этом возрасте хотят больше всего?

Х а н а.  Я не знаю насчет других. Я хочу получить докторскую степень в самое короткое время. Я обещала своей маме.

Х а й д е г г е р.  Я весьма ценю это ваше академическое честолюбие... Прекрасно...

Х а н а.  Спасибо. Может быть, я прочту вам, что мы с Рафаэлем написали? Пока вы пьете чай...

Х а й д е г г е р.  Вы всегда такая серьезная, фройляйн  Арендт?

Х а н а.  Нет.

Х а н а   п о ж и л а я.  Я хочу только предварительно сказать, что книга...

Х а н а.  Я хочу только предварительно сказать, что книга, которую профессор пишет сейчас, «Бытие и время», по нашему мнению, несомненно, будет одной из самых важных и значительных книг, которые когда-либо были написаны. Я лично глубоко взволнована и той формой, в которую вы облекли сказанное, и красотой, и блеском языка. С тех пор, как я пришла на первую лекцию профессора, я знала, что ничто из того, что довелось мне слышать прежде, не возбуждало мои мысли так, как то, что он говорил. Например, то, что профессор сказал о страхе перед смертью как о выражении аутентичности...

Х а й д е г г е р.  Фройляйн Арендт, когда вы говорите о страхе смерти, вы очень красивы.

М и х а э л ь.  Еще чаю, профессор Арендт?

Х а н а.  Как мы дошли до Хайдеггера?

М и х а э л ь.  Через Барбару Тухман. Она сказала...

Х а н а.  Я знаю, что она сказала. И умный историк может иногда сказать абсолютную глупость. Какое отношение философ Мартин Хайдеггер имеет к Адольфу Эйхману?

М и х а э л ь.  Оба были нацистами.

Х а н а.  Один был обычным человеком и глупцом, другой – гением. Один был жалким слугой, исполнителем приказов. Другой – обладателем блестящего самостоятельного ума.

М и х а э л ь.  Один был слугой... но и второй был, определенным образом. Ведь идеология Хайдеггера служила нацистской партии.

Х а н а.  Нацисты его использовали.

М и х а э л ь.  Он был членом партии. Как члена партии его назначили ректором университета во Фрейбурге. Он удалил студентов и преподавателей-евреев. Он запретил профессору Гуссерлю, своему духовному отцу, входить в универси­тетскую библиотеку...

Х а н а.  Когда он был ректором, я уже не имела с ним никакой связи. Так что я не могу... Можно, в конце концов, начать?

М и х а э л ь:  Итак, мы начинаем, профессор Арендт.

Он обнаруживает, что электрическая розетка находится слишком далеко.

Я полагаю, у вас в доме найдется удлинитель...

Х а н а.  Понятия не имею.

М и х а э л ь.  Я все взял с собой, вот только удлинитель... У парня внизу может быть?

Х а н а.  Понятия не имею.

М и х а э л ь. С вашего позволения, я схожу узнаю. А, забыл. Вот письма, которые он дал мне для вас.

Х а н а.  Благодарю.

Михаэль выходит. Хана вскрывает конверт и начинает читать.

Х а н а.  Шестнадцатое ноября 1975 года.   Дорогая Хана.

Х а й д е г г е р.  Мое финансовое положение тяжелое. Моя пенсия мизерная, а единственное мое достояние в эти дни – это рукопись книги «Бытие и время», вы помните, что в свое время вы были от нее в таком восторге. Буду вам признателен, если вы мне посодействуете и найдете покупателей. Надеюсь, американцев. Они предложат более высокую цену...

Х а н а.  В денежных делах вы обращаетесь к своей еврейке.