Главная > Выпуск 13 > ПРОЗА > Цви ШАЦ (Израиль)

Цви ШАЦ

БЕЗ  СЛОВ

НА  ПОРОГЕ  МОЛЧАНИЯ  ВОЗНИКНЕТ  ДИАЛОГ 

 Предисловие  переводчика

Цви (Гриша) Шац родился 24 декабря  1890 года в городе Ромны, расположенном в Сумской области Украины. Из этого города вышли такие известные деятели, как физик А.Ф. Иоффе, сионистский политик Виктор (Хаим) Арлозоров, художник В.М. Брискин, композитор И.И. Шварц.

Фамилия писателя является аббревиатурой, которая расшифровывается, как «шлиах-циббур» — в переводе с иврита «посланник общины». Этим термином в иудаизме называют человека, который от имени общины ведет публичное богослужение — кантор (хазан). То есть своего рода посредник между коганим (священниками) и простым народом. Так и сам писатель посредничал между Эрец Исраэль и еврейской молодежью Украины, агитируя ее строить «новый дом» на Святой Земле.

Шац родился и рос в ассимилированной среде, поэтому его отец старался привить ему основополагающие принципы иудаизма. Во многом благодаря отцу юный писатель вдохновился сионистскими идеями, в том числе – идеей создания сельскохозяйственной коммуны в Эрец Исраэль. Эта идея была чужда его окружению, и он чувствовал себя одиноким и непонятым. Вскоре он вступает в продолжительную переписку с Йосефом Трумпельдором, в которой обсуждает свои идеи и находит понимание.

Под влиянием этих идей в 1910 году в ряду первых репатриантов 2-й алии в возрасте двадцати лет писатель переезжает в Эрец Исраэль, где сначала живет и работает в сельскохозяйственных мошавах, затем занимается строительством в городе Яффе. В ближайшие восемь лет он несколько раз возвращается в родной город Ромны с целью агитации еврейской молодежи создавать коммуны в Эрец Исраэль. Во время Первой мировой войны с 1918 по 1920 годы Цви Шац служит в Еврейском легионе Британской армии. После демобилизации он оседает с семьей в земляческой коммуне Петах-Тиквы.

Писать стихи Цви Шац начинал по-русски. Поколение еврейских писателей, выходцев из диаспоры начала 20-го века, «со скрипом» учились творить на возрождающемся иврите, немало способствуя этому процессу Возрождения. Цви Шац начал писать на иврите под влиянием своего литературного наставника и друга писателя Иосефа Хаима Бреннера. Иврит давался писателю трудно, ведь возможности системного обучения языку у него не было. Только в армии Шац овладел ивритом в достаточной степени для свободного творческого выражения на письме. Его первая новелла «Без слов» («Бе-ло Нив»), которую мы публикуем в первом электронном выпуске альманаха «ДИАЛОГ», имела первоначально другое название «На пороге молчания» («Ал гвул ха-дмама») и была единственным произведением, изданным при жизни автора. Эта новелла, как и вторая – «Батья» - были отредактированы самим Бреннером. Вторая новелла «Батья» и сборник стихов были изданы после трагической кончины автора отдельной книгой только в 1929 году. В 1967 году книга была переиздана. А в 1990 году вышло в свет третье издание книги, расширенное и дополненное.

Как отмечают критики, Цви Шац был одним из первых ивритских писателей, которые разрабатывали тему личностных переживаний человека внутри коммуны, то есть ознаменовали переход от коллективного «мы» к личному «я».

В первый день начала погромов 1 мая 1921 года Цви отправился в Тель-Авив на демонстрацию. Узнав о погроме вблизи его дома, он поспешил обратно, чтобы оградить свою семью от опасности. Цви Шац погиб 2 мая 1921 года в возрасте тридцати лет при погроме от рук арабов. Вместе с ним был убит Иосеф Хаим Бреннер, его верный друг, наставник и товарищ.

Рассказ «Без слов» – очень теплая, полная любви картина зарождающегося Израиля. Автор создает чёткие, ёмкие образы, живописуя быт тех времен. Трое работают в поле, двое из них влюблены друг в друга, река Иордан, работа на Святой земле, ностальгические воспоминания о России и родных, оставленных там…  Короткий эпизод из жизни друзей. Ничего особенного. Возможно как раз из-за того, что многое остается за кадром – и их родные семьи, прошлое, и их мечты, и то, что Ури тайно влюблен в Адас, но ради Исраэля, своего друга, он не раскрывает своих чувств даже самому себе, –  читатель дорисовывает картину сам. У каждого она получается своя. И, конечно, у вас она получится не такая, как у меня. Однако общий тон, настроение того времени, романтику и жертвенность, автор передает сполна, мастерски оперируя деталями. Ведь он сам из их числа. Возможно Ури – и есть сам автор. Немного грустный, но счастливый от того, что сажает саженцы в Землю Израиля близ реки Иордан, ест оливки и запивает их белым вином вместе со своими друзьями, лежит вечером на циновке под открытым небом, поет песни.

Этот рассказ напоминает мне кадр из фильма, один из многих… Остальные кадры читатель воспроизводит в своем сознании самостоятельно, при этом монтаж и концовка – тоже остаются за читателем.

Санкт-Петербург, 2011

*       *       *

Еще вчера вечером после ужина, когда они лежали на циновке, было единогласно решено, что уже сегодня Адас отложит все свои дела по хозяйству и начнет работать в поле. Сейчас как раз сезон высадки саженцев, и нельзя терять ни минуты. Несмотря на то, что из-за этого нарушится весь распорядок на неделю: стирка, выпечка хлеба, шитье мешков на ферме; несмотря на все трудности, которые, несомненно, вызовет эта отсрочка в делах по хозяйству, – несмотря на все это, Адас очень обрадовалась возможности освободиться от кастрюль и готовки, которые, по правде сказать, уже почти ненавидела.

Как приятно будет работать в поле с симпатичными парнями! И вот она распускается как утренний цветок. И от ее задорного сердечного смеха, от чистого голоса, от аромата юности, который исходит от ее стриженых кудрей, - снизойдет и на них вдохновение.

Хорошо работать с раннего утра, перед рассветом, идти в потоке воды с мотыгой в руке, то и дело впуская в борозду прохладную, свежую, проворную струю. Босые ноги оголены до самых колен. Бывает вода поднимается до самых краев и пробивается за положенную границу, а у Адас уже нет сил сдерживать ее, - тогда она зовет отчаянным голосом на помощь. Исраэль торопится спасти ее от беды: раз-два, туда-сюда, – ловко орудует он своей большой мотыгой, то закрываясь, то открываясь. Движения его легки и свободны, без малейшего усилия… Он настоящий мастер своего дела. Она любит смотреть, как он работает. Но вот их взгляды встречаются, переполненные теплой открытой симпатией.

– Еще раз у тебя прорвется вода…

– Тогда что?.. – перебивает она.

– Увидишь!..

– Ох, как страшно! – смеется она. – Может быть, ты меня уволишь?

– Конечно, уволю! Нам не нужны такие работницы. – Вторит он ей, подыгрывая.

– А это видел? – она крутит пальцами у его носа. – Ури не разрешит тебе! Ури! Понял?

А Ури тут же, неподалеку, работает, наклонившись над бороздкой, в которую только что запустили воду. Он высаживает саженцы. Около него стоит корзина с черной, влажной землей, а в ней – молодые саженцы баклажанов и помидоров, мягкие, нежно-зеленые. Солнце только что встало. Как удивительно свеж воздух! Пробуждаются притихшие горы Нафтали. Хермон-Саба смотрит с вершины мошава[1], и повсюду раскатывается его серебристый смех…

Работа незаметно съедает половину дня. Уже полдень и двое из них должны пойти домой, чтобы принести еще саженцы,  а третий должен остаться и следить за водой.

– Я остаюсь, – отпускает их Ури.

Он сам так захотел.

Его обед доставят прямо сюда. Адас и Исраэль забирают пустые корзины и идут себе, а Ури остается. Журчание струящейся воды усыпляет его и нагоняет сон. Его взгляд рассеянно скользит по их спинам, а мысли уносятся вдаль. Разные несвязные картинки из прошлого проносятся в мозгу Ури, как облачка.

То приближается лицо его брата, то – портрет его матери, которую он не видел уже несколько лет. Но все картины России какие-то смутные. А вот более четкие и родные картинки: фотографии Адас и Исраэля с прошлой зимы. Там, на юге Израиля, они встретились тогда впервые. Разве не прекрасна была их встреча? С первого мгновения, с первого слова оба почувствовали взаимную, душевную симпатию и легкость, которые уже больше никогда не покидали их. Там переплелись их души, там они мечтали вместе, и там же решили пожертвовать всем этим ради работы и жизни вместе с ним, с Ури.

И вот уже у них свой земельный участок на берегу Иордана, собственноручно вспаханный, обмеренный, разбитый на борозды и размеченный. А на ферме – прекрасный рассадник около их дома…

Хорошая она, Адас!.. Бывает, правда, злится на него, на Ури, на его излишнюю наивность, но быстро отходит, и тогда – ах, как хорошо становится, как хорошо!..

Вода течет, как ей вздумается – поднимается, прорывается и течет не туда, куда нужно. Но Ури… Что с ним сегодня?..

Только когда вода уже доходит до краев, он вдруг просыпается, спешит закрыть многочисленные пробоины и скорей направить струю в нужное русло.

Вечером они втроем усталые, но довольные, сидят около своего небольшого дома. Сегодня они много успели. Дай Бог, чтоб и впредь было так же. Уже съели салат и оливки, – горячего на этот раз не было, так как сама хозяйка работала весь день в поле, – выпили белого вина, купленного Исраэлем по пути, и теперь лежат на одеяле, которое Адас сама положила на циновку, а у изголовья поставила бутылка белого.

И снова, как вчера и позавчера, голова Адас лежит на плече Исраэля, а правой рукой она держит за руку  Ури. Немного попели, да так и задремали.

Адас проснулась среди ночи:

– А ну-ка, ребята, пошли спать!

И разошлись, каждый к себе…

Перевод с иврита и предисловие Елены СОКОЛОВОЙ

Назад >>