«Диалог»  
РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКИЙ АЛЬМАНАХ ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
 

Главная > Выпуск 13 > ПРОЗА > Юрий ХОРОВСКИЙ (Россия)

 

НАШЕ ВРЕМЯ НА ЗЕМЛЕ

(Продолжение)

У Пети – Петра Семёновича (ну, не у Пинхаса же Шлёмовича, как в паспорте?) – уже двое детей, он работает в Стройуправлении инженером, член партии, и внедряет в строительство новую технологию – скользящую опалубку. Милка обожает детей (безумная мать), ведёт хозяйство (немного неряшливо), обильно готовит (немного невкусно), любит своего мужа Пиню (любит, видно что любит, прямо светится от любви), у неё мир со свекровью (немного натянутый), со свёкром дружба (выпивают вместе по рюмочке). Всё хорошо, счастливая семья. Живут в первом подъезде на шестом этаже, с Милкиной мамой. Она состарилась и уже не пьёт – болеет. В скором времени Петр Семёнович должен получить квартиру, и они переедут в хороший дом ближе к центру. Пётр Семёнович всё-таки начальник.

– Пиня. Завтра у Сонечки родительское собрание…

– Ну, так пойди…

– Ты же понимаешь, что есть две большие разницы, я пойду или ты…

– Какая им разница, кто пойдёт на собрание – отец или мать?

– Посмотри на меня и потом посмотри на себя, и что?.. ты не видишь разницу?

– Что ты имеешь в виду?

– Если ты не видишь разницу, то тогда придётся пойти, конечно, мне. Но Сонечке в глазах Евдокии Степановны это не прибавит.

Пётр Семёнович, кажется, понимает, что имеет в виду Милка. Но как раз завтра он очень занят – у них на новом доме ЧП.

– Сходи пока сама. А я зайду к ней через пару дней, пообщаюсь.

Вчера Пётр Семёнович инспектировал новый дом. Была снята опалубка третьего этажа, её переставили на четвёртый. Делая вертикальный замер, Пётр Семёнович обратил внимание, что из свежего бетона проглядывает кусок брезентовой рукавицы. Он подцепил рукавицу гвоздиком, потянул её. Она вылезла из бетона, из дырки посыпался мусор. Расковыряв дыру, он увидел куски алебастра, битый кирпич, крупную деревянную щепу. Вызвал прораба. Прораб Чебаненко, туповатый наглый толстяк, недавно принятый на работу самим начальником стройки, улыбался.

– А шо такое? Да, я приказал… Экономия бетона… Да ничо не будет, шо вы беспокоитесь… Начальник стройки? Не, не знает… я сам распорядился. Да, всё время так делаем… куда ж мусор девать? Да шо ему будет? Ничо ему не будет.

Пётр Семёнович распорядился остановить работы, на послезавтра назначил собрать комиссию из главка. Прибежал начальник.

– Что случилось? Ты что натворил, Ваня? Как тебе, дураку, в голову вошло в бетон мусор сыпать? Отстраняю! В вязальщики пойдёшь с завтрева… от же идиот. Петр Семёныч, я велю мусор расковырять и залить заплату. Не давай пока ходу.

– Да що ты его боисся, жида пархатого. Ничего оно с ним не сделается, с тем бетоном. И жид нам ничего не сделает.

– Ты что болтаешь, дурак? Извините, Пётр Семёнович, вот же дурака взял на работу На свою голову. Свояк. Не хотел же брать, жена уговорила.

– Над этим мусором ещё девять этажей должно стоять, Павел Иванович. Вы уверены, что они не посыпятся при малейшем толчке? Я не уверен. Послезавтра комиссия из главка будет решать, что с этим делать. До комиссии все работы остановить.

– Пётр Семёнович! Режете! Мы уже на четыре дня из графика выскочили. Дозвольте, я за ночь заплату залью.

– Нет, Павел Иванович. Этот ваш свояк уже не первый раз в бетон мусор засыпает. Ни вам, ни мне неизвестно, сколько тут заплат придётся заливать.

В день, когда должна была собраться комиссия главка, зазвенел телефон.

– Пиня! Ты что, не слышишь телефон? Или я возьму трубку?

Необычный звонок. Родители так рано – в половине восьмого – не звонят, знают, что утром всем некогда. Пиня бреется, завтракает, вяжет галстук, через десять минут ему в Управление. Милка кормит детей, собирает Соню в школу. Значит с работы.

– Слушаю.

– Пётр Семёныч? Ты?

– Я, Степан Илларионович. – Это начальник главка, Петр узнал его голос.

– Заедь ко мне через часик, хочу поговорить с тобой… Проходи прямо ко мне, Валентину я предупрежу. Ну, давай…

Через час в солидном кабинете с большим портретом Леонида Ильича Брежнева, – Бровастого, как его зовут рабочие, – состоялся такой разговор:

– Ты чего, Семёныч, расшумелся на пустом месте? У нас важный эксперимент, а ты нам хочешь его сорвать? А если Москва узнает?

– Степан Илларионович. Самое основание здания ослаблено некачественным бетоном. Сверху будет стоять ещё девять этажей и тяжёлый технический этаж. У нас, не забывайте, сейсмозона. Если ударит за семь баллов, нижние этажи поедут.

– Ну что ты нас пугаешь, Семёныч. Ничего там такого страшного не случилось, они вчера весь день работали, и сегодня в ночь работали, залили заплату. Дурака-прораба уволили. Иваныч, начальник стройки сутки домой не уходил, всё поправили…

– Прораба надо было не уволить, а передать дело в прокуратуру. Неизвестно, сколько он бетона на сторону продал, а вместо него мусора насыпал.

– Ну-ну… если каждого прораба за воровство сажать, у нас и работать некому будет. Ты сам, когда прорабом был, что, цемент на сторону не продавал.

– Нет, не продавал… Степан Илларионович.

– Я понимаю, ты на него сердит, за то, что он тебя жидом обозвал… ну что с этим поделаешь… ну, не любят некоторые евреев. Уволили его… ты его больше не увидишь.

– Меня беспокоит ослабленный бетон…

– Опять заладил…

– И я буду просить провести «неразрушаемый контроль качества» объекта…

– Ты представляешь, сколько это нам будет стоить и сколько дней на это уйдёт? Сорвём график начисто. Так, Пётр Семёнович, я тебе как старший партийный товарищ говорю, в Горкоме знают нашу ситуацию и требуют продолжения стройки.

– Какое отношение имеет идеология к сопромату?

– Партия имеет отношение ко всему, и ты не забывай, что ты коммунист. Я считаю вопрос исчерпанным.

– Я так не считаю, и выскажу особое мнение. В письменном виде.

Начальник главка, сурово помолчал, заглянул в папочку, лежащую перед ним и сказал отяжелевшим голосом.

– Ты же понимаешь, Пинхас Шлёмович, что мы с тобой не сработаемся.

* * *

Турецкий городок Сарыкамыш, где стояли русские войска, лежал в долине меж двух высоких и заросших лесом холмов, кое-где эти холмы торчали в небо каменными выступами. С холма, где стоял полковник Изотов со своим полком, вдаль было видно далеко – одна гряда холмов за другой. Там была Турция и стояла 3-я армия Энвер-паши. Он уже захватил Батум, через который успели, спешно разгрузившись с паровых барж и рыбацких шаланд, проскочить на укрепление Ольты и Сарыкамыша резервные войска. Кавказский фронт гнулся под напором Энвер-паши, в штабе которого сидели немецкие генералы. И тут немцы! Энвер-паше костью поперёк горла сидел гарнизон Сарыкамыша, держа дороги и перевалы на Карс. А за Карсом – всё Закавказье, Персия, курды, нефть Баку. Немцы обещали всё это отдать Турции, конечно, в случае победы. Оно того стоило, чтобы положить несколько десятков тысяч полуодетых и полуголодных турков, плохо подготовленных к войне, а особенно, к наступившей зиме. Хорошо – немцы вооружили Энвер-пашу наисовременнейшей винтовкой «Зауэр» и передовой немецкой артиллерией. С таким оружием можно побеждать. Плохо только, что перед самой войной в армии, после проигранной Балканской войны, произошла большая чистка, и вместо младших офицеров солдат водили в атаку бывшие унтера. Они знали одну команду «вперёд, собаки!». Но… что делать? Будут набираться опыта во время боёв.

Залман вместе со всеми долбил в каменистой глине холма окопы, заплетал осыпающиеся стенки плетёнками, плёл лежанки, чтобы не спать на земле, рыл блиндажи для офицеров, мёрз от наступивших холодов. От местных жителей, нанятых для разных вспомогательных работ, он слышал знакомую и понятную турецкую речь, и она грела ему сердце. В его родном Чадыре он с молочного детства, сидя в уличной пыли голым задом, слышал разговоры соседей – гагаузов, болгар и молдаван. Да и как можно было торговать и заниматься извозом, не зная местных наречий. На турецком он говорил не хуже, чем на еврейском или на русском. Сейчас он слушал, как местные люди жаловались друг другу на русских, которые заставляют их на себя работать и плохо платят, обирают их лавки и огороды, подняли местных армян, которые раньше были работниками у турок, а сейчас… но, не надо терять надежду, скоро Энвер-паша будет здесь. В освобождённых землях, армян, этих презренных гяуров, он приказывает тысячами расстреливать. То же будет и здесь, когда придёт Энвер-паша. Залман слушал их, но ему не приходило в голову иметь на них зло, докладывать об этих разговорах по начальству, или самому пресекать их. Он понимал, что это была их – турецкая – правда, а не их вина. Но, в одну ночь, стоя в дозоре, он присел между двух корней огромного кедра, чтобы прикрыть длинной полой шинели замёрзшие колени, пригрелся и чуть было не задремал, но услышал невдалеке тихие голоса. Прислушался и понял, что говорят молодые турки, несколько человек. Они ждали кого-то, но этот кто-то не пришёл, и надо было решить – действовать без него или отложить на завтра. Решили не откладывать. Из-за чёрного камня поднялись четыре тени и двинулись одна за другой. Они прошли так близко от него, что было слышно сиплое дыхание одного из них, и у Залмана позорно заколотилось сердце от страха – он боялся пошевелиться и боялся, чтобы не блеснул штык трёхлинейки, зажатой между колен. Но позор и любопытство быстро победили страх, а дальше сказался его каторжный опыт выживания. Он подождал, когда они отойдут на полсотни шагов, поднялся на ноги, и тихо передёрнув шарик затвора, пошёл за ними. Здесь был край леса, и скоро они вышли на открытый пологий склон, заваленный скатившимися камнями, понизу которого шли русские окопы. Турки вниз не пошли, а двинулись дальше по склону, где стоял артиллерийский полк. Пора было что-то предпринимать.

– Э, ребята, подождите меня, – громко прошептал он по-турецки. Турки остановились. Четыре тени едва были видны на серой полосе неба, где за облаками стояла луна.

– Это ты, Мехмет? – спросил один из них, повернув в его сторону длинное охотничье ружье. Такое же было ещё у одного, но он завозился со своим ружьём, что-то в нём спешно поправляя.

Залман уже стоял за камнем, прицелившись в настороженную тень.

– Если вы сейчас бросите ружья, то я не стану стрелять, – громко сказал он.

– Это не Мехмет, – запаниковал турок с ружьём и выстрелил. Заряд дроби просвистел в стороне, турок стрелял на звук, а Залман выстрелил, как на учебной стрельбе, прицелившись в грудь и плавно потянув пальцем.

– Бросай ружьё, – опять крикнул он и услышал несколько выстрелов со стороны артиллеристов. Оттуда уже бежали люди.

Второе турецкое ружьё так и не выстрелило – отсырел порох?

Залман стоял над турками, – один из них был уже мёртвый, а трое сидели на земле, молоденькие, почти мальчишки, – и Залман очень жалел их, особенно убитого им.

– Молодец, пехота, – сказал ему артиллерийский прапорщик, осветив фонарём турок, – откуда ты здесь взялся?

– Из дозора, – ответил Залман.

– То ваши идут?

Уже подошёл снизу от окопов ротный фельдфебель с тремя солдатами, заспорил с прапорщиком, кто имеет большее право на пленных, но прапорщик по старшинству чина решил спор в свою пользу, но обещал доложить командиру, как было дело. Начальство решит.

Фельдфебель распорядился:

– Ступай, Соломон, на пост… с рассветом сменю. – Повёл солдат в роту, обдумывая, как бы доложиться ротному командиру о происшествии, чтобы не заругал, что отдал пленных.

Утром, сменившись, Залман пошёл отсыпаться, но спать не дали, вызвали к самому полковнику Изотову.

– Почему сразу не стрелял, ефрейтор? Почему шёл за ними?

– Я, ваше благородие, маленько испугался поначалу, один против четырёх, а они, я слышал, ещё пятого ждали. Говорили, что у того, пятого, пороховая граната была, кидать в снарядный погреб. Подумал, пусть пройдут, а я в удобном месте их сзади постреляю.

– Ты как понял, о чём они говорили?

– Я, ваше благородие, из бессарабских, в моём городке множество гагаузских семей проживает. Я их язык хорошо знаю.

– Гагаузы, то наши турки, православные?

– Так точно, ваше благородие.

– Так ты турецкий язык знаешь. Надо твоё знание для пользы дела использовать. В разведчики пойдёшь?

– Так точно… пойду… ваше благородие.

– Хорошо, ефрейтор. Я распоряжусь. Благодарю за службу.

– Готов служить… ваше благородие.

Через два дня его вызвали к поручику Ермышеву, полковому разведчику. А ещё через два дня ударили морозы, посыпал мелкий злой снежок и турки перешли в наступление.

* * *

– Милка!

– Ты видишь, я что-то делаю? Я должна собрать портфель для Марика…

– А я не могу найти свои резиновые сапоги, мне же завтра на трассе работать.

– Пиня! Что ты вечно волнуешься за свои сапоги, Ты бы за меня так волновался. Они сушатся на балконе – я их помыла. На этой вашей трассе всегда такая противная грязь, что её только ножиком можно выковырять из подошвы.

– Зачем их так тщательно мыть, если они завтра опять будут грязные?

– Очень умно! Зачем надо обедать, если всё равно скоро ужинать.

– Очень умно…

– Ой, я не знаю… ты слышишь меня, Пиня?.. как я завтра дойду до школы с таким брюхом. По моим расчётам мне уже завтра-послезавтра рожать, а на моих руках двое детей.

– Позвонишь маме, они тебя отвезут. Ты же знаешь, я не могу не поехать на трассу. А из школы дедушка их заберёт.

Они оба – Пиня и Милка – в тот воскресный вечер августа 1986 года, думали о завтрашнем дне, ещё не зная, что через семь минут, они забудут, что завтра, 1 сентября, и сын Марк идёт в первый класс, а дочка Соня – в пятый, а, возможно, завтра у них появится третий ребёнок, потому что через… шесть минут… начнётся мощное румынское землетрясение, которое разрушит в пыль половину Бухареста и ударит магнитудой в восемь и две десятых баллов по Кишинёву. Их шестой этаж будет так болтать 27 секунд, что повалится книжный шкаф, завалив книгами спящую Соню, из недавно купленной мебельной стенки, посыпятся и побьются дорогие Милкиному сердцу безделушки и вывалится телевизор, а в кухне упадёт с плиты полная кастрюля куриного супа с домашней лапшой. Но это чёрт с ним – надо спасать детей. Милка схватит спящего Марка вместе с одеялом и побежит к выходу. «Буди Соню», закричит она, пытаясь открыть входную дверь. Пиня вскинет себе на плечо длинноногую, плачущую Сону, которую сильно напугала рухнувшая на неё груда книг, и станет в дверном проёме. «Не выходи на площадку», скажет он Милке, спокойно, чтобы не напугать. Он знает, что в таких домах лестничные клетки самое опасное место во время толчков – пролёты складываются, как костяшки домино. Погаснет свет. В ванной звонко забьёт струйка воды. Скоро толчки прекратятся.

Ещё долгую минуту они будут стоять в темноте, прислушиваясь к умолкающему гулу земли, но ещё громче, чем камни Земли, будут биться в кости грудных клеток их три сердца – Марк так и не проснётся.

– Я хочу выйти на улицу, – сказала Милка, и Пиня понял её мучительный страх перед тёмной замкнутостью квартиры, тяжестью трёх этажей над головой и шестью этажами пустоты под ногами. Он открыл дверь, оглядел полутёмную площадку, – во дворе светил уцелевший фонарь, освещая кусок потолка, – и повёл семью вниз. Многие двери были открыты, вниз бежали и кричали полуодетые люди, толстый старик жал кнопку неработающего лифта – он не хотел идти пешком с пятого этажа. Плакали дети. У подъезда уже стоял Пинин папа с одеялом, Мама помогала старушке спуститься с высокого крыльца. Двор был полон народу. Кто-то кричал с балкона:

– Э, люди! можете заходить! Только что сообщили, что толчков больше не будет!

– Откуда ты знаешь, кретин?! Кто тебе сообщил?! Господь бог?!

– Сам ты кретин! У меня «Спидола» включена. Экстренное сообщение…

Женский голос кричал наверх.

– Что сообщают, в центре города тоже было землетрясение? У меня там мама…

– Мало ли что сообщают! – говорили люди вокруг. – Ещё так может тряхнуть, как в семьдесят седьмом.

– А как в сорок первом тряхнуло! – Толстый старик, бросил бесполезный лифт и спустился пешком. – Полгорода лежало в развалинах. Нет! Я не пойду… буду на улице сидеть…

Но через час большая часть толпы разошлась по квартирам, стала укладывать детей спать, зажигать свечи, керосиновые лампы – у кого-то они ещё сохранились, – прибирать упавшие вещи. Работали телефоны, но дозвониться никуда нельзя было. В соседних домах горел свет, значит, это местная авария. Кто-то всё же дозвонился в Энергосбыт, вызвал ремонтную бригаду – через полтора часа приехали, починили. Милка пересилила страх, и они поднялись в свою квартиру. Ночь не спали, только уложили детей. Немного разобрали завалы. Пиня достал чемоданчик с инструментом, подтянул бьющую струйкой муфту – в ванной уже набралась обильная лужа. Милка причитала, собирая по полу куриный суп и спуская его в унитаз. Было неспокойно на душе, но надо было наводить в доме порядок – завтра у детей школа. Утром Пётр Семёнович первым рабочим автобусом уехал на трассу – выяснить, всё ли в порядке на стройке. Дежурная смена почти в полном составе уехала в город навестить семьи. Несколько оставшихся бессемейных рабочих пили пиво в бытовках – знали, что сегодня работы уже не будет.

– Завтра работаем… все слышали? – предупредил он, обошёл участок, осмотрел технику и уехал домой. К середине дня был дома.

– Тебе звонил какой-то Евгений… я не расслышала отчество… очень тебя хотел. Сейчас опять будет звонить.

– Да?.. Какой Евгений? Не знаю никакого Евгения… Ну, что там было в школе?

– Соня сразу ускакала… у неё подружки… не виделись всё лето. А Марик сначала цеплялся за меня … столько детей сразу он ещё никогда не видел… Ты знаешь, он второй по росту в классе. И ты знаешь к кому он попал? К Евдокии Степановне! Я довольна. У меня с ней сложились хорошие отношения, благодаря тебе. Она спрашивала про тебя. Я же вижу, как она тебя уважает. Пойди к ней.

– Пойду… Что говорят про толчки?

– Это ужас что говорят. По ящику сказали, что жертв нет, а разрушения незначительные. Но что говорят люди, страшно слушать. Упала с крыши труба и убила женщину. Голый мужчина выпрыгнул с третьего этажа…

Зазвонил телефон, Пиня поднял трубку.

– Пётр Семёнович! Вот хорошо… это Морозов, Женя.

– Ах вот кто звонил! Как ты?

– Нормально… Слушай меня… Твой дом, который ты начинал… экспериментальный… поехал на уровне третьего этажа… сейчас там комиссия, и уже выселяют людей. Ты слышишь меня?

– Слышу, Женя…

– Слушай дальше. В главке паника, Илларионыч собрал все отделы – совещаются. Я заносил туда бумаги на подпись, слышал – всё хотят свалить на тебя. Ты понял? Ты запорол стройку и ушёл, чтобы не нести ответственности. Слышишь?

– Слышу.

– А чего молчишь?

– Сказать нечего.

– Слушай дальше. Послали людей рыться в архиве, хотят убрать все лишние бумажки. Самый активный... ну ты помнишь… Павел Иванович, бывший начальник стройки… он сейчас в главке работает. У Илларионыча он теперь главный по туалетной бумаге и по завязыванию шнурков. Опасайся его. Ну всё… бегу дальше.

– Спасибо, Женя…

– Не за что… Делай что-нибудь!

Пришла Милка, держась за живот и слегка бледная.

– Что за Евгений?.. Марик получил сегодня массу новых впечатлений… и что ты думаешь? уснул за столом. И что он хотел, этот Евгений?

– Так, ничего… это по работе.

– Знаешь что, Пинечка… звони маме. Я думаю, у меня начинается.

Пришла мама, Пиня вызвал такси и отвёз Милку в роддом. Вечером она родила ещё одного мальчика.

* * *

Поручик Ермышев был разжалован из штабс-капитанов, но оставлен на своей должности – некем было его заменить. Залману не могло быть известно, за что разжалован поручик, но говорили, что он должен был идти в солдаты за что-то, но его отбил полковник Изотов.

Поручик сидел за пустым столом, в пустой комнате, где была ещё только простая койка, и с ухмылкой на круглом бритом лице любопытствовал.

– Соломон? Иудей?

– Так точно, ваше благородие.

– А как же ты, Соломон, в каторгу угодил?

– За убийство…

– Вот это да… А кого же ты убил? Девку? Саррочку? Она от тебя на Абрама посмотрела, а ты её за это убил?

– Никак нет, ваше благородие. Лошадку свою и телегу у бандитов отбил.

– Вот это да… И чем же, кнутом?

–Никак нет, кулаком. Один бандит помер, а второй умом ослаб.

– Вот это да… А ты вроде телом не крупный.

– У нас на грузовом извозе приходится потрудиться. Случается сто пудов мешками нагрузить, а потом и разгрузить. Намаешься.

– А ну садись, дружок, на кулачки тебя попробую.

Залман сел напротив. Они упёрли локти в стол и сцепились кулаками. Ермышев упирался полминуты и сдался.

– Ну ты, Соломон, и крепок. Вот это да. А из нагана ты стрелял? Приходилось?

– Никак нет… Ваше благородие.

Ермышев пересел на койку, выдвинул из-под неё между нечистыми своими сапогами железный ящик.

– Давай-ка, брат, без благородия. Благородие пусть будет на плацу и на параде. А в ночном поиске лишнее да необязательное слово может погубить.

Он достал из ящика наган и россыпь патронов. Сломал наган, – в каморах тоже желтели патроны, – протянул. Залман подошёл, взял в одну руку наган, оглядел с детским любопытством, в другую посыпались с мягким шорохом патроны.

– А это наше главное оружие. – В руке у поручика лежал длинный нож в кожаных ножнах, из ножен наполовину торчала кривая костяная ручка. Он потянул за неё. – А что, Соломон, сможешь человека ударить ножом?

– Скотину колол, ваш… Скотину колол.

– Скотину колоть – не человека зарезать. Перед богом отвечать придётся.

– Так война…

– Война-то война, а лишней крови бог не потерпит. Там турок, ты иудей, я православный, но бог-то у нас один. Пророки разные, а бог один, и он за каждого своего человечка спросит. И на войне… если можно не убивать, не убивай.

– Так точно.

– Бери нож. Хороший, турецкий. Подержишь его в руке, пощупаешь, надо приучить руку к нему. Постреляй из нагана. Но долго репетировать я тебе не дам. Если в ночь фельдфебель из поиска не придёт, в следующую ночь нам с тобой идти. Да, брат… полковник языка требует.

- Это как, языка?

- А это так, что нам надо выкрасть и доставить полковнику турецкого офицера, желательно повыше чином, чтобы поболее знал, а ещё бы с картами театра военных действий. И, главное, живьём. А у полковника есть другой фельдфебель, из татар, который умеет добывать из них военные сведения. А уж если немца доставим, всем нам по лишнему чину отскочит. Немец есть самый ценный язык.

Он подошёл к маленькому мутному окошку, поманил Залмана пальцем.

– Вон домик через улицу… видишь? Пойдёшь туда, скажешь унтеру, что я велел поставить тебе койку и записать на довольствие. Ступай. Мне надо два часа поспать.

Залман устроившись в домике, где уже стояло шесть походных раскладных кроватей, и, получив от унтера большую, сложенную вчетверо лепёшку, и кусок вонючей ноздреватой брынзы, съел половину, остальное упрятал в котомку. Поднялся в лесистый холм и, уйдя подальше, расстрелял десяток патронов, метя в сучок толстой липы, пока не поймал свою меткую стрельбу. Достал нож из глубоких ножен, широкий, тяжёлый нож – если его подкинуть, он, падая, ловко ложится в ладонь широкой костяной ручкой. Покидал его в ту же липу, но так и не научился попадать в сучок. Залман полюбил этот нож сразу же, как когда-то в детстве полюбил маленький раскладной немецкий ножичек, подарок деда. Стоя на холме, он слышал далёкую артиллерийскую стрельбу, ружейные выстрелы – сегодня стрельба и канонада сильно приблизились – вчера-то почти ничего не было слышно.

Поздним вечером пришёл ожидаемый фельдфебель с солдатом, оба были ранены пулями, замотаны кровавыми тряпками, измученны холодом и потерей крови. Солдата сразу отвели в госпиталь, фельдфебель сидел перед Ермышевым, жадно рвал зубами лепёшку, запивал вином и докладывал.

– …вышли на лагерь, залегли в лесочке на горке, сверху всё видно-ть. Турки, значит так, стали жечь костры, наперво чтоб согреться. Одеты плохо, не по-зимнему, под фесками бабьи платки. Будет посильней мороз – помёрзнут. Офицера ходили меж костров, ятаганами махали, серчали, что немецкие ружья на снегу валяются, потом ушли в шатры. Солдаты опять ружья в снег побросали… нету у них, господин поручик, военного задора, не страдают они воевать. Котелки, значит, повесили над огнём, снегу навалили в них, а как растоп снег, кто фасоль, кто горох из ранцев вытянули и в котелки насыпали. А фасоль с горохом в торбах на завязках, домашнего снабжения. Ну, точь как у моей жёнки. Уж ночь упала, многие спят подле костров, а фасоль, значит, всё варится. И когда сварится?.. Тут из крайнего шатра эфенди вышел оправиться, и прямо к нам в опушку леса, только присел, мы его скрутили. И не так, чтобы сильно, а идти не хочет, холера, больно важный. Стали нести его по очереди, а далеко ли уйдёшь? Турок кормленный. До наших… ну, с версту осталось… рассвело. Турки наступать начали, нас и догнали. Думали – добежим, а тут пули стали вокруг нас летать… турок у меня на спине вскинулся и захрипел. И обвис – помер. Я его, значит, кинул, а сам вижу, Николай спотыкаться начал. Под локоть его и в перелесок, травой закидал и сам схоронился. Когда атака вперёд ушла, я Николая перетянул – ему пуля в шею со спины попала – чтобы кровью не истёк… и лежим, ждём ночи. Снег пожуём и дальше лежим. Турки ходят, галдят, к ночи угомонились. Тут мы и тронулись. Идём-идём, а наши-то откатились. Опять рассвет, а мы в самой турецкой серёдке, как схоронились – и не знаю. А сегодня ночью прошли между турками и домой пришли. Да вот, кто-то вдогонку всё же пулю послал, по рёбрам ударила. Весь бок в крови, и в сапог натекло.  Далее >>

Назад >>

БЛАГОДАРИМ ЗА НЕОЦЕНИМУЮ ПОМОЩЬ В СОЗДАНИИ САЙТА ЕЛЕНУ БОРИСОВНУ ГУРВИЧ И ЕЛЕНУ АЛЕКСЕЕВНУ СОКОЛОВУ (ПОПОВУ)


НОВОСТИ

4 февраля главный редактор Альманаха Рада Полищук отметила свой ЮБИЛЕЙ! От всей души поздравляем!


Приглашаем на новую встречу МКСР. У нас в гостях писатели Николай ПРОПИРНЫЙ, Михаил ЯХИЛЕВИЧ, Галина ВОЛКОВА, Анна ВНУКОВА. Приятного чтения!


Новая Десятая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Елена МАКАРОВА (Израиль) и Александр КИРНОС (Россия).


Редакция альманаха "ДИАЛОГ" поздравляет всех с осенними праздниками! Желаем всем здоровья, успехов и достатка в наступившем 5779 году.


Новая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Алекс РАПОПОРТ (Россия), Борис УШЕРЕНКО (Германия), Александр КИРНОС (Россия), Борис СУСЛОВИЧ (Израиль).


Дорогие читатели и авторы! Спешим поделиться прекрасной новостью к новому году - новый выпуск альманаха "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" уже на сайте!! Большая работа сделана командой ДИАЛОГА. Всем огромное спасибо за Ваш труд!


ИЗ НАШЕЙ ГАЛЕРЕИ

Джек ЛЕВИН

© Рада ПОЛИЩУК, литературный альманах "ДИАЛОГ": название, идея, подбор материалов, композиция, тексты, 1996-2024.
© Авторы, переводчики, художники альманаха, 1996-2024.
Использование всех материалов сайта в любой форме недопустимо без письменного разрешения владельцев авторских прав. При цитировании обязательна ссылка на соответствующий выпуск альманаха. По желанию автора его материал может быть снят с сайта.