Главная > Архив выпусков > Выпуск 7-8 (Том 1) > Литературные зарисовки

Ольга ПОСТНИКОВА

«А Я И В СМЕРТИ ВАС НЕ ПОТЕРЯЮ»

Илья Рубин родился в 1941 году в Москве. Учился в институте тонкой химической технологии и химико-технологическом институте им. Менделеева, затем на филологическом факультете МГУ. Работал лаборантом в Институте элементорганических соединений, откуда вынужден был уйти после того, как открыто заявил свой протест вводу войск в Чехословакию в августе 1968 года.

Автор стихов, поэм, рассказов и философско-литературных эссе и статей.

При жизни ничего из написанного им в России не было опубликовано. В 70-х на некоторое время стал главным редактором самиздатовского журнала «Евреи в СССР». Эмигрировал в Израиль в 1976 году. Умер в 1977.

Печатался в журнале «Время и мы». Книга стихотворений и статей «Оглянись в слезах» вышла посмертно в Иерусалиме. В России в 90-е годы отдельные публикации его произведений осуществили журналы «Огонек» и «Согласие», а также юбилейный сборник МИТХТ 2002 года.

По уму и нравственной прозорливости Илья Рубин - одна из ярчайших фигур своего поколения. Главная мысль творчества Рубина, как написано в предисловии к единственной его книге, - «трагическое ощущение угрозы, которая нависла над нравственностью, над чистотой, над культурой... в современном дичающем мире».

Я встретилась с Ильей Рубинным в начале 60-х в литобъединении МХТИ, которое вел Николай Васильевич Панченко, и была с ним в дружбе, виделась до самого его отъезда в Израиль. Мне он оставил, уезжая, машинопись стихов и статью «К постановке вопроса о природе антисемитизма» 1974 года, везти которую через таможню, где рукописи «проверяли», он опасался.

Если принять мысль Камю, о том, что любое стоящее учение неотделимо от своего создателя, то можно говорить и о том, что для адекватного восприятия произведений поэта дулжно знать и его биографию, и особенности его характера и внешности и, конечно, контекст времени, в которое он жил, среду его «обитания».

Исследователи творчества Ильи Рубина когда-нибудь напишут историю его жизни, расскажут о его образованности, его духовной несмиренности, неподвластности идеологическому прессу, о его глубокой укорененности в мировой культуре, назовут объекты его привязанности, адресаты его любовной лирики.

Я помню его таким, как написала когда-то:

 Он - спорщик тощий и упорный, / Премьер голодных вечеров, / Владелец крашеных, невпору, / Домашней вязки свитеров.

Домработница одного из его школьных приятелей отличала Рубина (глас народа!): - Говорит красну.

«Лохматый, небритый и нечесаный, с толстыми яркими губами и громадными черными глазами, сгорбленный, в каком-то невозможном свитере», - вспоминает его сослуживец. Другой человек скажет о библейском облике этого поэта, о благородной смуглости, о врожденной элегантности при всегдашней его бедности. Друг его пишет в мемуарах не только о его несомненной талантливости, но и об упрямом отстаивании своего права «быть не как все», быть самим собой - евреем в России, русским в Израиле».

Он очень любил Россию, прекрасно знал русскую литературу, русскую поэзию. О своем родстве с этой страной, о кровной принадлежности ей сказано в поэме «Революция» 1965 года:

 Не оскорбить твои знамена.

Твои бессонницы чисты.

Твои декреты и законы

Творят евреи и шуты.

Они на пленумах картавят,

И ради счастья моего

На камне камня не оставят,

Не пожалеют ничего.

Моя святая неудача,

Россия. Плачу и молчу.

Твоей пощечиной, как сдачей,

В кармане весело бренчу.

Худыми, узкими плечами,

Глазами, полными луны,

Люблю тебя, люблю печально,

Как женщин любят горбуны.

 О России написано и последнее стихотворение в его жизни:

Блажен, кто отыскал разрыв-траву

Кто позабыл сожженную Москву,

Когда вослед листкам Ростопчина

Взметнулась желтым пламенем она...

Над нами небо - голубым горбом.

За нами память - соляным столбом.

Объят предсмертным пламенем Содом,

Наш нелюбимый, наш родимый дом...

В статье «Смерть поэта», которая заключает изданную книгу, заявлено, что рубинская любовь к своей родине предстает как «неразделенная больная страсть». Мне же хочется сказать, что эта горечь стихов, обращены ли они к родине или к любимой женщине, - органическая черта лирики этого поэта, оппозиция «нелюбимый», но «родимый» естественна для него.

Рубину во всем была присуща горячесть, та горячесть, о которой сказано в Евангелии непосредственно словами самого Христа.

Юношеская страстность, обращенность к тем высоким идеалам, которые были заложены в нас великой русской классикой, сочеталась в нем с теми чувствами, теми печалями, которые пришли в двадцатом веке, «после Освенцима», когда невозможно было больше жить романтически, жить пафосом надежд, жить иллюзиями верной неугасающей любви и благородного альтруизма.

Стихи о любви, стихи, обращенные к женщине, порой были наполнены и экзистенциалистским скепсисом и чувством непонятости и оставленности, которое иногда принимало форму резкого антисентиментального порыва.

Ах, молчи о слове и о взгляде

И страниц глазами не мусоль.

Я любовник припортовой бляди

С заграничным именем Ассоль. -

так начинается одно из его ранних стихотворений. Бывает, что в его стихах последующая строфа опровергает предыдущую. Строки подлинной преданности и любовной тревоги перебиваются порой намеренным огрублением и в описании собственных состояний («оскотинев от счастья,/ Целуя запястья и ноги твои»), и в ироническом отношении к самой любовной коллизии, за что его нередко упрекали, не понимая, что это поэтический прием. Например, в стихотворении «Лицо твое запомнить не сумел»» 1967 г.

И суета, святая суета / Осталась мне. Досталась мне святая. / Тебя, как скоропись священную читаю, / Написанную почерком Христа.

Но дальше это настроение опрокидывается:

Касаясь музыки, ты будешь ускользать,

По воздуху лететь, как по канату,

Оскалившись, подобно акробату,

Шершавый воздух языком лизать, -

написано, то ли о героине первых строф, то ли о себе самом после расставания и потери.

Работа на лексических контрастах, физиологичность ощущений, введение сленга, гротесковое вплетение в собственный текст известных литературных образов, - то, что позднее, через двадцать лет, стало типовыми ходами нашего постмодернизма, - у Рубина прослеживается в стихах очень давно и на всем протяжении недолгой жизни.

Я как - то напрямик спросила Илью о таком намеренном снижении: «Зачем ты это делаешь?» «А чтобы не было слишком хорошо!» - ответил он мне, и я поняла, что в его представлении благостно, счастливо, сладко порядочный человек на фоне трагедии целого народа жить просто не имеет права. И чистота, и уважение к чистоте в этом мире вынужденно должны быть скрыты как личная уязвимость, незащищенность.

В жизни Рубин не был религиозным, он обретал Бога, когда писал стихи. Светлые образы веры озаряют его лирику («Грустишь ли ты светло, как богоматерь», «Прощанье женщине поет, / Как будто страсти по Матфею»).

У него есть стихи необыкновенной проникновенности и нежности («О погоди, не плачь, Таруса», «Я умирал у Сретенских ворот», «Как странно молвится - мы живы до сих пор»...), слова же, обращенные к России, часто жестки и ироничны, хотя поэт признается: «Любовь, как рвота душит горло» (любовь к ней, России).

Однако я всегда помню слова Рубина о неразделимости его жизни с судьбой родины, с нами:

Я так хочу, чтоб научились Вы

Насвистывать пока я повторяю:

«Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы,

А я и в смерти Вас не потеряю».

Так далеко останется Москва,

Что жизни всей не хватит мне на сборы,

И станут мной бедны ее соборы,

И станут мной печальны острова!

<< Назад к содержанию