Главная > Авторы ДИАЛОГА > Россия > Генрих САПГИР
Я просто очень рано начал читать. И читал, читал. Читал очень быстро, вряд ли понимая всё, что пробегало перед моими глазами. Читал всё быстрее, увлекаясь самим процессом мгновенного чтения.
В местной библиотеке серая мышка-библиотекарша с удивлением смотрела, как я набирал целую стопку книг по трем абонементам: мама и два взрослых брата-студента. И пусть все мешалось в моем мозгу, это не мешало мне быть вместилищем самых неожиданных знаний, удивлявших моих друзей и домашних.
Родился я на Алтае в городе Бийске в ноябре 1928 года, который я совершенно не помню, потому что родители вскоре переехали в Москву, где я живу до сих пор. Жил я в разных местах Москвы. В детстве весной мы – дети — ловили майских жуков, которые летели и тупо стукались среди садов и коттеджей поселка Сокола. В юности и молодости обитал чаще в приарбатских переулках. Жил вместе с моим другом Оскаром Рабиным в Трубниковском во время войны. Над нами в пустой голодной квартире витали романтические мечты и настроения. После армии несколько лет обретался жильцом — в первом московском салоне мадам Фриде, сухощавой энергичной и привечающей молодежь пожилой дамы. Это рядом — в Борисоглебском переулке. А уж потом, когда женился, все — возле Савеловского вокзала. То с одной стороны — с улицы Горького, то с другой — в конце 3-й Мещанской и теперь — на Новослободской. В общем, Москву и Подмосковье считаю своей родиной и страной.
Алтай, который я не видел никогда, я все-таки узрел и узнал в очертаниях уральских гор, пусть они пониже, когда служил в стройбате. Четыре года — в некой котловине, где строился секретный завод и город. А вокруг все оцеплено, обмотано колючей проволокой — сталинские концлагеря, в которых томилось несметное количество самого пестрого, самого обычного русского народа. Народ как народ, только почему-то ходит в колоннах и овчарки на него бросаются, а что спит в бараках, так ведь половина страны и мы, солдаты, — все жили в бараках. Написал я тогда множество стихотворений, в том числе и о заключенных, которые все потом уничтожил, и вот по какой причине.
Был у меня друг — ефрейтор, белокурый, кудрявый, настоящий артист. Из деревни. Вместе ходили в Клуб строительства — в драмкружок. Так вот, вышел ему перевод в другую часть, выпили мы на прощанье, он и говорит.
«Ты, Генрих, поосторожней будь. Я ведь к тебе приставлен был, чтобы доносить на тебя». Такая история.
Живопись и поэзия. Но здесь надо снова вернуться в Детство. Еще в первых классах я что-то пробовал писать — в прозе меня вдохновлял Аркадий Гайдар — и написал несколько тетрадей «Гейка и его команда». В поэзии на меня произвела огромное впечатление 2-я часть «Фауста» — своей пестротой, величием и непонятностью, я стал писать большую поэму, где Свет борется с Мраком — два великана, и это была какая-то вселенская Весна. И там была «песня первого Ручья» и песня второго и третьего... За этим занятием и нашел меня старый поэт и последователь Иннокентия Анненского Арсений Алексеевич Альвинг (Смирнов). Он привел меня в свою литстудию, которая помещалась в Доме пионеров Ленинградского района. Там все были старше меня — юноши. Но занялись мной и учили меня стихосложению по Шенгели.
А потом началась война.
Помню 16-е ноября 1941 года. Все бегут из Москвы. По ночам мир сотрясает алый горизонт. Молотит и молотит. Утром по первому снежку уходят обозы Ленинградским шоссе через Москву. Устало переступают сельские кобылки. Ведут пленного — рыжего австрийца. Трамваи стоят. Я, мама, отец, незадолго до этого раненный в ногу, хромает в разорванном сапоге — уходим пешком к вокзалам.
В Александрове я прожил до 1944-го. Ужасно хотелось в Москву, как-то не по-детски соскучился. Отец и братья на фронте. По ночам при коптилке читаю Шекспира. Пятитомник, издание Брокгауза-Ефрона, был у нас дома. А какие иллюстрации!
Но однажды собрался я, положила мама мне в вещмешок две буханки черного. И пошел по шпалам сначала до Троице-Сергиевой Лавры, там переночевал на вокзале — и с первой электричкой в Москву.
В Москве узнал, что мой первый учитель Альвинг умер и завещал меня своему другу Евгению Леонидовичу Кропивницкому, который преподавал в студии живопись и рисунок. В тот же день я увидел Оскара: он сидел и рисовал натюрморт с натуры: птичку и яблоко. Подружились мы сразу и навсегда. И тогда же обрели нашего Великого Учителя — Евгения Леонидовича.
Поэт, художник и музыкант — он жил в Подмосковье возле Долгих Прудов: двухэтажный барак на взгорке напротив храма, который построил великий Баженов. Там всегда, выйдешь — внизу блестит вода, а вверху — крест.
Все места вокруг — и парк, и берег Клязьминского водохранилища мы исходили с ним, беседуя об искусстве, о жизни, о любви — обо всем. Это была настоящая Долгопрудненская Академия. Под соснами, в орешнике и кустах бузины.
Целая группа молодежи годами приезжала к Учителю, ничего не скажешь, магнит. И потом, вернувшись из армии, я встретил там удивительного поэта Игоря Холина, с которым мы вместе, считай, всю жизнь.
Вот почему судьба кружила меня возле Савеловского: в Долгопрудной жил Кропивницкий, рядом в Лианозове в бараке — мой друг Оскар Рабин. С шестидесятых в Лианозово стали приезжать сначала молодые художники и писатели, затем журналисты и дипломаты — посмотреть на необычные для того времени картины, послушать стихи, которые не печатают. А с ними черные «Волги» КГБ. В общем, назвали нас всех «Лианозовской группой». Так теперь и записано в истории русского искусства. Меня и Игоря Холина еще считали «барачными поэтами». И жили в бараках и писали про эту жизнь. Ольга Карлейль — внучка Леонида Андреева — под такой рубрикой и поместила нас в своей антологии русских поэтов XX века, изданной в 1967 году.
В конце 50-х годов я познакомился с другой группой. Это были старшие, с войны: Борис Слуцкий, Давид Самойлов, Леон Тоом и другие. Борис Слуцкий имел комиссарский характер. И однажды, уставя в грудь мою палец, он произнес: «Вы, Генрих, формалист, поэтому должны отлично писать стихи для детей». И тут же отвел меня к своему другу Юрию Павловичу Тимофееву — главному редактору издательства «Детский мир». С тех пор я и пишу для детей.
Все не опишешь, но не могу не упомянуть о трех литературных скандалах своего времени, участником и героем коих я оказался. В 1959 году Алик Гинзбург, юный и румяный, как девушка, приехал ко мне (я лежал в своей комнатушке — пенале, меня терзал ревматизм), и объявил, что он хочет издавать журнал «Синтаксис» в количестве 10 экземпляров, где всех нас напечатает. «Только без политики», — напутствовал я с дивана. «Конечно!» — с готовностью согласился Алик. Но без политики не получилось. И за первый самиздат пострадал юный издатель. Про нас всех была напечатана статья в «Известиях» «Бездельники карабкаются на Парнас». Где, как положено, всех заклеймили.
Второй скандал произошел в 1968 году, когда меня приняли в Союз писателей и поручили мне работу с молодыми. Я горячо и наивно принялся за дело. Привел в Союз «смогистов», организовал выставку художника-белютинца. Но развернуться мне не дали. Танки входили в Прагу. Органы следили зорко. Меня не то что выгнали, а просто не выдали членского билета. Я по молодости обиделся и тут же вступил в только что родившийся Союз кинематографистов (я писал сценарии), где еще не знали меня с этой неудобной для прежних властей стороны.
Третий литературный скандал — это 1979 год, альманах «Метрополь». Но про него написано достаточно. Я просто был одним из 21 участников этой акции.
Были у меня и выставки. В 1975 году мои друзья художники-нонконформисты устроили выставку на ВДНХ в павильоне «Пчеловодство». Захотелось и мне показать свое творчество. На полотняных спинах двух своих рубашек я начертил фломастером два своих сонета: «Тело» и «Дух», так их и повесили на стене павильона. Недолго они провисели. Начальство повелело их снять, потому что текст не прошел «лит», то есть цензуру. А про то, что это — образцы визуальной поэзии, никто и не подумал.
После этого в 1976 году в Париже Александр Глезер в издательстве «Третья волна» издает мою книгу сонетов «Сонеты на рубашках» (Первое издание).
С началом перестройки начали печатать и мою лирику. В 1989 году журнал «Новый мир» печатает подборку моих стихов.
Затем и другие журналы. С 1987 года я — «выездной». Еду к дочери в Париж, приглашают меня в Швецию, Германию, Югославию и другие страны на выступления и симпозиумы. С тех пор напечатал несколько книг. Самыми значительными для себя считаю:
«Сонеты на рубашках» издания 1976-го, 1989-го, 1993гг. «Черновики Пушкина» изд. РАРИТЕТ, Москва, 1992г. «Избранное» изд. ТРЕТЬЯ ВОЛНА, Москва, 1993г. «Смеянцы» изд. ПИК, Москва, 1995г. «Принцесса и людоед» изд. РОМЭН, Москва, 1996г. Сейчас печатается книга рассказов «Летящий и спящий», изд. НЛО, Москва.
Писатели России. Автобиографии современников. М.: Журнальное агентство «Гласность», 1998.
Назад >
