«Диалог»  
РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКИЙ АЛЬМАНАХ ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
 

ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ПРОЗА

Слава ПОЛИЩУК (США)

ИНЕЙНЕМ

Памяти родителей

 

откашлялся. На короткое время в груди и в горле становится легко и пусто. Дышится. Хочешь – через нос, хочешь – широко раскрыв рот, заглатывая осенний воздух гниющих мокрых листьев, согнанных ветром в угол бетонного прямоугольника пруда. Под жёлтой чешуёй в просветах между листьями змеисто двигаются рыбы. Когда несколько лет назад их выпускал в пруд профессор биологии, все рыбы были большие и красные. Но потом появились с белыми пятнами, как при малокровии, с чёрными, рыбёшки помельче и совсем мелкие, юркие, уже непонятно какие. Мутация. Две черепахи, обманутые последним солнцем, выволокли свои панцири на плоские камни, тянут жилистые шеи к теплу, прикрыв глаза. Рыбам скоро спать. А черепах заберёт профессор.

 

проговариваю несколько раз «подкатил комок». Слёзы отступают. Тень от кофейной палатки между Флатайрон и 5 Авеню не дотягивается до металлического стула. Солнце печёт спину через тонкую куртку. Передвигаю стул в тень широкого зонта. Теперь солнце не дотягивается до меня. Быстро становится холодно. Застёгиваю куртку на все пуговицы. Надо бы найти место посередине, где ни тепло, ни холодно. Но двигаться не хочется. Не хочется подниматься и волочить стул по сухому гравию. Всегда удивляюсь этому, ожидая тяжесть, напрягая руку, сжимая верхнюю перекладину и отрывая стул. Рука, обманутая отсутствием сопротивления, лёгкостью, слишком высоко вздёргивает стул. Неожиданная невесомость застаёт врасплох. Неприятно. И утром сегодня не хотелось двигаться. Вода кипела в цинковой кастрюле с длинной ручкой, выплёскивалась на плиту. Надо было встать, сделать огонь поменьше, снять серую накипь с картошки.

 

цинковый контейнер с прогибающимся дном, забитый холстами, похож на гроб. Иногда надо что-то положить или взять для выставки или после. Подрамники и папки стоят плотно, маленькие на большие. Холсты лицом к лицу. Уткнувшись лбами друг в друга. Молча стоят годами. Возвращаешься со склада, как с кладбища. Да это и есть кладбище. Приходиться делать круг. По Шор Парквей налево под мостик через Белт Парквей и ещё раз налево на Кропси. Останавливаюсь на светофоре на Бей 31 Улице и,  пока свет не переключился, смотрю на высокие окна больницы. За окнами большой зал с креслами, аквариумом, плоским телевизором на стене и магазином. Можно купить мороженое, что-нибудь попить, конфеты. Подвозил маму в кресле-каталке к окну, сидели, смотрели на улицу. Я спрашиваю – Как ты? Кивает и тихо отвечает  – Ничего. В последние дни не ела, отодвигала рукой – Это тебе. Ты сегодня ел? Задремала. Я облокотился на поручень каталки, положил голову на руку. Заметил, что ноги опухли ещё сильнее, обувь сегодня не одели, только носки и мягкие медицинские сандалии на липучках, крошки на сидении, не забыть стряхнуть, сказать, чтобы почистили, когда уложат. И заснул. Всего-то на несколько минут. Поднял голову. Сказала – Нам некуда больше идти. Я стал объяснять, как всегда, что вот, рука уже не болит, начнёшь ходить, заберу тебя домой, папа дома ждёт. Володя дома?  Да.  А ты куда сейчас пойдёшь?  Пойду к себе домой. И как всегда – Ну пойдём?  Да, пойдём. Поднял металлическую скобу, зажимающую колесо, и повёз к лифту. Седьмой этаж. Подвёз коляску к стене, напротив стола медсестёр, развернул, глубоко вдавил задвижку тормоза в резину шины, наклонился. Дотронулась губами до моей щеки. Возле лифта оглянулся, помахал рукой. Чуть кивнула головой. Осталась сидеть возле стены, вместе с другими, ожидающими, пока их уложат спать.

 

пока была дома, смотрела на фотографии. Ася фотографировала. На одной отец в тёмном пиджаке и галстуке, светлой рубашке, со всеми медалями. Хотя не со всеми. Было ещё несколько, я потом нашёл в кармане того же пиджака. Спрашивал – Почему не прицепишь? –Хватит. И махал рукой. А на другой – мама сидит, а отец стоит сзади в том же пиджаке с медалями. Я так и не сказал, что папы нет. Посмотрит, кивнёт в сторону фотографий – А Володя где?  В больнице, будет долго. Но за ним хорошо ухаживают. Мне казалось, что верит. Приехал. Комната 707 (А). Лежит, не двигается. Глаза закрыты. Позвал, сказал, что вот, пришёл, устал сегодня. Лицо размыто под пластиковой маской, стянуто резинками. Шланг торчит из маски, тянется к аппарату на длинном блестящем штыре. Щёлкает и гонит воздух. Горло совсем не двигается, только грудь поднимается и опускается в такт дёргающемуся шлангу. Сел в кресло в углу комнаты. Окно во всю стену. Крыши, сады, синее небо с облаками. Тихо, никого. Прилегла отдохнуть, а я сижу рядом. Зашёл и сижу. Проснётся, поговорим Хорошо, спокойно. Аппарат пощёлкивает и тянет воздух. Не мешает. Комната светлая, залитая солнцем. Не надо никуда идти, волноваться. Воскресный день. Утром в автобусе, у окна. Дёрнулся к телефону. В комнату вошёл без пяти девять. На лице маска. Всё, как вчера. Только тихо. Воздух не шуршит в шланге. «Варежки» сняли, надели неделю назад, как привёз в больницу, чтобы маску не срывала. Да и не срывала она, всегда врачей слушалась. Руки не похожи на её прежние. За последние годы пальцы стали тонкими в синих прожилках, с вздувшимися венами на запястьях. А теперь жёлтые, опухшие. Вошел доктор. Я спросил – Она умерла?  Несколько минут назад сердце остановилось. Отключили воздух. Пришла медсестра. Сняла маску со шлангом. Следы от резинок на щеках и висках. Вышла. Дотронулся. Рука ещё тёплая, а лоб уже холодеет. Медсестра зашла опять. Ждут, пока я уйду. Один час есть.

 

ехал в автобусе на почту. Пришли книги. Утром шёл снег. Стекло запотевало, протирал перчаткой. Как всегда, когда такая погода, в автобусе пахнет мокрым теплом, сырой резиновой обувью, остатками сигаретного дыма. Я дремал, засыпал и просыпался, представляя себе книги, завёрнутые в толстую коричневую бумагу, пахнувшую почтой  и подмокшим картоном посылочных ящиков. Возле 79-ой улицы почувствовал, что из носа течёт. Не хотелось снимать перчатку, впускать в тепло байковой подкладки промозглую сырость автобуса, лезть за платком. Шмыгнул носом, как шмыгают дети, утираясь мокрой варежкой, в маленьких сосульках, застрявших между ворсинками шерсти. Опять стало влажно под носом. Не шмыгать же на весь автобус. На меня уже и так поглядывают. Вытер нос бумажным платком, скомкал  и засунул в карман. Возле кабины водителя женщина пристально посматривала на меня, отводила взгляд, и опять смотрела на меня. Я задремал, забыв о назойливом наблюдателе, но тёплое щекотание под носом опять помешало. Ну что ты уставилась? Струйка быстро двигалась из правой ноздри к усам. Женщина отвернулась. Я вытащил несколько салфеток и промокнул нос. Посмотрел на мокрый комок. Он был весь в крови. Выругавшись про себя, продолжал сидеть, надеясь дотянуть пару остановок до почты, а там долгожданная посылочка с книжками из типографии. Глянцевая обложка, удобный размер, можно в карман засунуть. Вытащил последние салфетки, вытер нос. Комок мгновенно пропитался густой кровью. Не доехать. Зажал нос мокрым платком, закрыл перчаткой и стал пробираться к выходу. Нос и горло забиты сгустками крови. Отнял салфетки от носа, кровь свободно капала на мокрый асфальт, припорошенный уже серым растоптанным снежком. Свернул на 84-ю. Салфеток больше не было, кровь часто и легко капала. На каменной ограде дома ещё оставался чистый снежок. Сгрёб и приложил к носу. Только ладонь испачкал. Хотел отмыть, но снег надо было беречь. Чистого не много оставалось вокруг. Переходил от ограды к ограде, сгребая чистый снег. Капли тянулись за мной. Потом нашёл в кармане ещё несколько салфеток и просто заткнул ими нос. Позвонил в дверь. Глазок приоткрылся. У папы что-то с носом! Скинул пальто, ботинки. Прошёл в мастерскую. Сел. Кровь капала прямо в мусорную корзину. Ася мочила тряпки для вытирания кистей, прикладывала к переносице. Немного полежал. Уснул. Кровь остановилась, но в пятницу я так и не доехал до почты. Взял только на следующий день в субботу.

 

снова полюбить мастерскую. Узкую оконную раму. Обмотанный проводами мокрый столб во дворе. Cетка забора между домами. Новогодняя гирлянда колючей проволоки, с застрявшей в ней серой тряпкой. Звук падающих капель дождя по подоконнику. Кусок серого неба. Потепление, безветрие и молчание последних дней этого года. Ничего другого и не надо. Выдавливаю чёрную печатную краску на кусок пластика, закрывающего стол. Раскатываю валиком. Слой должен остаться густым. Печать ручная и давление не такое сильное, как у стальной пластины станка. Краска накатывается на вал не сразу, оставляя залысины на резине. Первый прокат по доске лёгок и быстр, закрывает серую поверхность с тонкими трещинами-морщинами по краям, где вал всегда соскальзывает на подстеленную бумагу. Край линолеума похож на медленно осыпающийся песчаный берег. Второй, третий и ещё несколько прокатов. Для печатного станка этого было бы достаточно. Но рука, даже если навалиться всей своей тяжестью, не сможет выдавить из распластанной доски изображение клетки. Несколько медленных с отрывом накатов увеличивают толщину слоя краски, которая через несколько мгновений отдаст свою черноту белой бумаге, прижавшись к ней изо всех сил, заливая густой чернотой неровности и впадины поверхности, обхватив её острыми краями, в последнем напряжении теряя силу проникновения. И так двадцать пять-тридцать раз. Дневная норма. Если ничего не мешает. Приподняв ножом край листа, подхватываю его пинцетом и отрываю от пластины, отдавшей свою темноту мокрому оттиску. Кладу лист на мягкую пористую бумагу, чтобы обсох. Мою пластину прозрачным керосином, вытираю чистыми тряпками – разорванными родительскими простынями, оставшимися лежать в стенном шкафу аккуратными стопками, прикрытыми старыми тюлевыми занавесками.

 

можно забыть телефон. Уже переезжая мост, спокойно вспомнить, что телефон остался лежать на кухонном столе, возле кофеварки. Идти, не хватаясь за карман, сдёргивая перчатки, чтобы успеть подцепить и откинуть крышку телефона, нажать на кнопку «TALK», пока звучит мелодия звонка и сказать – Да, па, как у вас? – с замиранием ожидая ответ. – У нас всё хорошо! – или устало и тихо – Да плохо всё. На какое-то время дана передышка. Можно сменить мелодию, но лучше оставить, не просчитывая, в какой карман положить телефон, чтобы услышать сразу. Почему-то кажется, что последними словами отца были – Да дайте же пописать, товарищи! Я знаю, что это не так. Потом, уже в больнице, когда были силы, отец произносил слова, но в них мне приходилось вслушиваться, догадываться. А эти слова были его. Он прокричал их. Смотрел на меня, просил. Сестра спросила, что он хочет. Я объяснил.  – Скажи ему, пусть делает под себя. Поменяем. Инсульт. Она быстро обклеивала отца проводами. Надела маску. Он пытался сорвать. Надела «рукавицы», поставила капельницу. Затих.

 

последний год отец ходил наклоняясь вперёд, будто падая. Падал.  Вывихнул руку. Замотал бинтом. Так и проходил, пока опухоль не спала. А так всё мог делать – посуду помыть, постирать. Терял палки для ходьбы. Несколько лёгких алюминиевых с четырьмя ножками для устойчивости, дедушкину тяжёлую тёмного дерева с металлической инкрустацией. Жалко. Холодный день, ветер. Вышел из подъезда. Отец стоит у дома через дорогу, возле двери чёрного хода. Без шапки, в зимнем пальто прямо на рубашку. Что-то ищет. Подошёл – Па, что ищешь?  Палку потерял, парень! Думал, оставил, когда дверь открывал. Расстроен. Иди домой, – говорю. – Холодно. Забудь! Сейчас куплю. Чего сразу не сказал?   Не хотел тебя расстраивать. Пошёл в аптеку. Принёс новую лёгкую палку, раздвижную. В реанимации ел, я кормил, когда приходил. Как ты? – дёрнет плечом, чего спрашивать – Всё нормально! В реабилитации потерял силы. Спит. Наклонишься, спросишь – Как? Тихо-тихо, когда можно разобрать, – Хорошо. Сказали: одежда нужна для занятий. Купил два спортивных костюма. Штаны с мягкими резинками на поясе, две куртки, тёмно-синюю и серую, кроссовки чёрные с красным, лёгкие, ничего не весят, связку белых носков. Медсёстры подняли, одели во всё новое. Никогда отца таким не видел. Белая борода, худой, одет во всё спортивное. А так всегда чисто выбрит, брюки со «стрелками», рубашка, галстук, пиджак. На следующий день во время класса звонок из реанимации. Хорошо, я свою часть лекции уже прочитал. Приехал. Отец весь в трубках. Чистый, умытый. Бороду сбрили, чтобы маска плотно прилегала. Отключили аппарат. Открыл глаза. Узнал. Ну как ты? Хорошо. Позвонили в шесть утра. Остановилось сердце. Комната, как камера хранения, металлические дверцы ячеек в три ряда вдоль стен. Справа от двери отгороженный пластиковой шторой угол. За занавеской каталка. На каталке в белом пакете отец. Молния немного расстёгнута, угол отвёрнут. Два ещё не отсоединённых проводка с красным и синим концами. Царапина на носу. Это, когда маску одевали, задели. Приходила медсестра, смазывала, но так и не зажило. Не успел сделать новый зубной протез. Осталась последняя примерка, когда всё случилось. Я договорился с зубным врачом, чтобы пришёл в больницу, последний раз примерил, закончил работу. Дотронулся до плеча. Холодное. Под головой чистая марлевая салфетка.  

 

ничего не остаётся. Всё, что покупалось, до чего с любовью дотрагивался, касался, что радовало своей поверхностью, оказалось ненужным, пыльным. Молчаливо остаётся в квартире, когда последний выходящий закрывает за собой дверь, спускается по темноватой лестнице, с так и оставшимся запахом сырой копоти – запахом  пожара. Выходя из подъезда, поднимаю голову, смотрю на три окна слева от угла, на пятом этаже в доме напротив. Говорю – Привет, ребята! Как всегда говорил, приходя к ним. Звонил, поднимался в лифте, направо по серому коридору. Дверь уже открыта, отец стоит на пороге, руки в карманах. Или спешащие, шаркающие шаги, голос из-за двери: – Сейчас, парень! Всегда здоровается за руку. Улыбается. Вот только последние месяцы улыбался меньше. Устал. Скину пальто на стул в прихожей. Мама сидит в кресле. Если дремлет, сразу просыпается. Отец – Инна, сын пришёл! Мама – Хорошо, что зашёл, хотела спросить тебя... вы живёте в своей квартире? Я  Конечно, в своей. Ася и Аинька дома уже? Я всегда отвечал – Дома, где же ещё. Погладит мою руку. Успокоится. Доведу до стола. Конфеты в вазочке. Мама пододвинет – Ешь. Попьём чайку. Вместе.

 

31 декабря, 2016

Нью-Йорк

 

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>

БЛАГОДАРИМ ЗА НЕОЦЕНИМУЮ ПОМОЩЬ В СОЗДАНИИ САЙТА ЕЛЕНУ БОРИСОВНУ ГУРВИЧ И ЕЛЕНУ АЛЕКСЕЕВНУ СОКОЛОВУ (ПОПОВУ)


НОВОСТИ

4 февраля главный редактор Альманаха Рада Полищук отметила свой ЮБИЛЕЙ! От всей души поздравляем!


Приглашаем на новую встречу МКСР. У нас в гостях писатели Николай ПРОПИРНЫЙ, Михаил ЯХИЛЕВИЧ, Галина ВОЛКОВА, Анна ВНУКОВА. Приятного чтения!


Новая Десятая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Елена МАКАРОВА (Израиль) и Александр КИРНОС (Россия).


Редакция альманаха "ДИАЛОГ" поздравляет всех с осенними праздниками! Желаем всем здоровья, успехов и достатка в наступившем 5779 году.


Новая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Алекс РАПОПОРТ (Россия), Борис УШЕРЕНКО (Германия), Александр КИРНОС (Россия), Борис СУСЛОВИЧ (Израиль).


Дорогие читатели и авторы! Спешим поделиться прекрасной новостью к новому году - новый выпуск альманаха "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" уже на сайте!! Большая работа сделана командой ДИАЛОГА. Всем огромное спасибо за Ваш труд!


ИЗ НАШЕЙ ГАЛЕРЕИ

Джек ЛЕВИН

© Рада ПОЛИЩУК, литературный альманах "ДИАЛОГ": название, идея, подбор материалов, композиция, тексты, 1996-2024.
© Авторы, переводчики, художники альманаха, 1996-2024.
Использование всех материалов сайта в любой форме недопустимо без письменного разрешения владельцев авторских прав. При цитировании обязательна ссылка на соответствующий выпуск альманаха. По желанию автора его материал может быть снят с сайта.