«Диалог»  
РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКИЙ АЛЬМАНАХ ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
 

ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ДИАЛОГ

Дан ЦАЛКА (Израиль)

 

ЛЁТ СВОБОДНЫХ АССОЦИАЦИЙ

О диалоге культур и не только

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

У каждого есть свое прошлое. В литературу ты входишь, неся это прошлое, как пожитки. Когда я был подростком, я в воображении своем то и дело путешествовал по Италии, под влиянием Вазари, разумеется, ведь реально я там не был, и много размышлял об образе мастера. Учтите, я жил тогда в Польше (после Второй мировой войны), где Франция, Италия, латынь ассоциировались с культурой. Это осело в моей голове почти помимо моей воли. Это не было сознательным выбором - стать космополитом. Просто по натуре я всегда предпочитал воображаемый мир реальному, и моим воображаемым миром была та Европа, о которой мечтала интеллигентная Польша. Конечно, я находился в плену иллюзий. Но ведь есть Европа духа, как есть Россия духа или Аргентина духа. Эта духовность, наверное, мало общего имеет с реальной страной, но она существует, и к ней меня влекло и влечет. И метафоры, которыми пользуется писатель, - часть из них неразрывно связана с его образованием.

«Loquerisne linguam latinam?» (Вы говорите по латыни?) - спрашивает священник Жульена Сореля в «Красном и черном» Стендаля. «Ита, патер оптима» (Да, ваше преосвященство), - отвечает юный Жульен. Стендаль, кстати, любил римскую поэзию. Я с одним моим приятелем придумывал всевозможные дурацкие пародии на этот диалог. Но латынь, как я уже говорил, я знал еще с гимназии. Это было своего рода знание по-пикквикски. Я мог говорить на тяжеловесной латыни, мог медленно читать книги по истории, пользуясь словарем, а то и двумя, я знал на память немало стихов. Мне нравились латинские изречения, в учебнике они всегда стояли в рамке, выписанные особым шрифтом, словно высеченные на каменном надгробии. Мне нравилась пышная краса смерти, торжественная церемония вступления в вечность, нравился траур, окаменевший в барельефе обвитой лозою урны. Меня забавляли шутки, рожденные близостью европейских языков к латыни. Помню, еще в польской гимназии мы смеялись над словами Юлия Цезаря, перешедшего Рубикон. Его «Alea jacta est!» (Жребий брошен!) слышалось нам польским недоумением: «Але як там ест?», т.е. «Ну, как оно там?».

И вот я решил написать эссе на тему «Латинский язык поэтов девятнадцатого века», вроде бы тоже о диалоге культур. И тут среди цветных стеклышек и гладких камешков мозаики моих разысканий и заключений ясно обозначился смутивший меня вывод: поэт, прозаик, художник перед строгим ликом латыни всегда остается не более чем любитель; он либо опрометчиво лезет на рожон, либо дурачат публику сознательными фальсификациями.

Я начал это эссе во Франции, а закончил в Тель-Авиве. И тут мне пришло в голову показать его приятелю, знавшему латынь куда лучше, чем я. Увы, выстроенное мною радужное здание не просто померкло - оно превратилось в развалины. Правда, он поспешил заверить меня, что ошибки мои по большей части связаны не с латынью, а с пониманием текстов на других языках, но в целом мое сочинение показалось ему туманным, бесцельным, едва ли не невежественным и уж совсем не годным для печати. Мне было жаль потраченного труда и вдохновенья, и я решил показать свой опус ученому латинисту. Несколько дней спустя он пригласил нас к себе в Иерусалим. Сидя в кафе, он указал мне на сорок семь ошибок. «Не так уж много, если учесть объем текста и избранную тему», - заверил он меня. И добавил: - «Давно я так не смеялся. Это гораздо смешнее, чем Кишон. И все же я уверен, что вы правы. Только великие профессора, которые к тому же баловались стихами, действительно знали латынь. Все остальные пользовались ею от случая к случаю, чтобы потрафить своим учителям. Великие лицедеи...» Мы выпили немало белого вина и славно повеселились. Крупицы латыни вспыхивали во мне, как светлячки.

Или взять мой рассказ, который я люблю, - «Дети солнца». Это рассказ о мотивации творчества, и хотя действие его разворачивается в подмандатной Палестине, и там есть местный колорит, пейзаж и достоверная культурная ситуация, коллизию рассказа мне подсказала отнюдь не еврейская культура. Похожую историю я нашел у Ван Мандера, голландского Вазари, поведавшего нам о жизни нидерландских мастеров. В частности, он пишет об антверпенском художнике Квентине Матсисе, испытавшем влияние Леонардо и гуманистических идей Эразма Роттердамского. Будучи кузнецом, Матсис влюбился в красивую девушку, за которой ухаживал некий художник. По правде говоря, ей нравился Квентин, очаровательный юноша, но она предпочла художника - из-за его профессии. Разбитое сердце, бессонные ночи, сомнения. И в результате Квентин забросил молот и клещи и взялся за кисть... Нет предмета более загадочного, чем мотивация. И национальная принадлежность тут не при чем.

Когда мне делается не по себе, когда грозит депрессия, довольно мне перечесть любимую с детства книгу, послушать музыку, выйти погулять или пробежаться немного, посмотреть какой-нибудь фильм, и настроение потихоньку меняется. Мистер Пикквик и мистер Шерлок Холмс неоднократно разгоняли мою тоску, где бы я в тот миг ни оказался. Музыка - девятнадцать композиторов - никогда не бросала меня на произвол судьбы, чего не скажу о других видах искусства. Чудесным образом она умудрялась превратить, подобно алхимику, мою депрессию в золотистую меланхолию, а затем - в сдержанную радость. Помните, что советовал, если, конечно, верить Пушкину, француз Бомарше? «Как мысли черные к тебе придут, / Откупори шампанского бутылку / Иль перечти "Женитьбу Фигаро"». И вино, и искусство в моей жизни не считаются с культурными границами.

Задумывались ли вы о могуществе звука? В молодости я любил «Каприсы» Паганини, октет Шуберта. Я и мой друг Алек могли часами слушать моцартовского «Дон Жуана». Сидим вдвоем рядом с патефоном, потягиваем медовый напиток с корицей.

Как-то я слушал третью сонату Шопена. Началась ее третья часть. Можно ли назвать то, что я услышал, музыкой? Я слышал Голос, ясно и отчетливо. Голос, что пришел издалека и был обращен ко мне. Я потерял покой, не мог спать. Нечто похожее, полагаю, произошло с юношей, носившим модное, даже сибаритское имя Франческо, когда ранним утром, восемьсот лет назад, он услышал в городской церкви несколько слов из древней книги и сделался Франциском Ассизским. А что было делать мне? И какой ответ поджидал меня за ближайшим поворотом? В конце концов, я ведь услышал всего несколько музыкальных фраз, бурных, экстатических и кратких.

Помню, в ранней юности, после Вазари, я признавал лишь за одним человеком умение рассказывать о художниках. То был Ромен Роллан. Роллан сочувствовал гению, он видел, как тот сидит в одиночестве перед белым листом бумаги, погруженный в четкий и внятный и одновременно зыбкий, как мираж, мир звуков и образов. Сегодня романтическая патетика созданных Ролланом портретов Бетховена, Микеланджело, даже Леонардо, испытывает терпение читателей, раздражает их. Время изменилось. Порой мне так хочется перечесть «Жана Кристофа», но я боюсь. Может быть, какое-нибудь редкостное издание сумеет победить мой страх...

Сегодня уже нельзя писать так, как писали раньше. В наше время уже невозможно поразить читателя психологической новизной или композиционной оригинальностью рассказа. Беллетристика предшествующих столетий исчерпала возможности художественного образа героя и неожиданной фабулы, и всякий, ступающий на проторенный ею путь, обречен быть банальным. В наше время привлечь читателя может лишь сама ткань повествования. Образцы подобного подхода к прозе я вижу в творчестве Пруста и Джойса.

Мне трудно это определить точно, но я не могу отделаться от ощущения, что начиная с Джойса, в прозе двадцатого века господствует поэтика поэзии. Так что же пленяет в рассказе? Что поражает новизной? Ритм, музыка, игра, соотношение между тем, что явно, и тем, что подразумевается. Когда поэт садится писать стихотворение, его внутреннему взору вдруг является сфинкс, или чье-то лицо, или корабль. Значит ли это, что поэт совершает путешествие, а сфинкс или корабль стоят где-то поодаль и ждут, пока он приблизится к ним? Они живут в нем, они - плод его воображения, его настроения, лёт его свободных ассоциаций...

Публикация и перевод с иврита Зои КОПЕЛЬМАН (Израиль)

<< Назад - Далее >>

Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>

 

БЛАГОДАРИМ ЗА НЕОЦЕНИМУЮ ПОМОЩЬ В СОЗДАНИИ САЙТА ЕЛЕНУ БОРИСОВНУ ГУРВИЧ И ЕЛЕНУ АЛЕКСЕЕВНУ СОКОЛОВУ (ПОПОВУ)


НОВОСТИ

4 февраля главный редактор Альманаха Рада Полищук отметила свой ЮБИЛЕЙ! От всей души поздравляем!


Приглашаем на новую встречу МКСР. У нас в гостях писатели Николай ПРОПИРНЫЙ, Михаил ЯХИЛЕВИЧ, Галина ВОЛКОВА, Анна ВНУКОВА. Приятного чтения!


Новая Десятая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Елена МАКАРОВА (Израиль) и Александр КИРНОС (Россия).


Редакция альманаха "ДИАЛОГ" поздравляет всех с осенними праздниками! Желаем всем здоровья, успехов и достатка в наступившем 5779 году.


Новая встреча в Международном Клубе Современного Рассказа (МКСР). У нас в гостях писатели Алекс РАПОПОРТ (Россия), Борис УШЕРЕНКО (Германия), Александр КИРНОС (Россия), Борис СУСЛОВИЧ (Израиль).


Дорогие читатели и авторы! Спешим поделиться прекрасной новостью к новому году - новый выпуск альманаха "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" уже на сайте!! Большая работа сделана командой ДИАЛОГА. Всем огромное спасибо за Ваш труд!


ИЗ НАШЕЙ ГАЛЕРЕИ

Джек ЛЕВИН

© Рада ПОЛИЩУК, литературный альманах "ДИАЛОГ": название, идея, подбор материалов, композиция, тексты, 1996-2024.
© Авторы, переводчики, художники альманаха, 1996-2024.
Использование всех материалов сайта в любой форме недопустимо без письменного разрешения владельцев авторских прав. При цитировании обязательна ссылка на соответствующий выпуск альманаха. По желанию автора его материал может быть снят с сайта.