ПОСЛЕ БОЯ

     Запахло жженной резиной.  Мы  выбрались из  танка  и  осмотрели  катки. Сапоги утопали в месиве горячего песка и хвои. Широкие лапы сосен, клейкие и душные, подталкивали нас в спину.
     Так  и есть -  горят резиновые бандажи. Доконали их  песчаные  просеки. Надо перетягивать гусеницы. Собачья жизнь.
     Подъехал второй танк. Леша соскочил с надкрылка и подошел к нам.
     - Помочь?
     Ну и видок у него! Лицо словно высекли из серого песчаника. Комки грязи в уголках глаз. Мы тоже не чище. Марш  - это не свадебное путешествие. Но не в пыли дело. И не  в усталости. Такая тоска на его лице -  посмотрит птица и умолкнет. Тяжело нам далась эта ночь. В бригаде только вдвоем мы остались из нашего  выпуска. А было восемнадцать свежеиспеченных младших  лейтенантов. Затоскуешь.  Следа не  осталось у него  от недавней радости. Три  года  Леша ничего  не знал  о маме. После  освобождения  Одессы  они нашли друг  друга. Никого,  кроме Леши, у  нее нет.  Он ей  денежный  аттестат  выслал.  Как не радоваться? Но сейчас у него такое лицо...
     - Помочь, спрашиваю?
     Уже не  усталость, а изможденность.  Какой из него помощник? Еле стоит. Жидковат он  для  танкиста. В  училище на занятиях по боевому восстановлению машин, когда приходилось поднимать тяжести, я всегда старался подсобить ему. И экипаж у него  не  то,  что мои  битюги. Завалиться бы  им сейчас минут на шестьсот. Действительно, это не свадебное путешествие.
     - Что  ты  уставился на  меня, как  старшина  на обворованную каптерку? Помочь тебе, что ли?
     - Нет, не  надо,  Леха.  Ты  лучше поезжай  потихонечку. Может на малой скорости сохранишь  бандажи. Выберешься из леса - не торопись. Через полчаса я тебя догоню.
     Танк объехал нас, ломая подлесок, и, тихо шлепая траками, ушел в густую духоту просеки.
     Мы  разделись  почти  догола  и  стали натягивать  гусеницу.  Вчетвером раскачивали тяжелое бревно, как тараном, что есть силы ударяли им по ступице ленивца, а механик-водитель в это время, лежа на спине внутри танка,  кряхтя от натуги, затягивал гайку ключом-трещеткой.
     Мы  проклинали  немцев,  комаров,  войну  и   натягивали  гусеницу.  Мы проклинали немцев,  конструкторов  танков,  в мать  и  перемать и натягивали вторую гусеницу. Потом увязали бревно.  Всласть до крови расчесали комариные укусы, выпили  остатки воды из бачка. Надели гимнастерки и поехали догонять Лешкину машину.
     Лес оборвался  внезапно. А с ним -  и песок. Узкий  утоптанный проселок петлял между  фольварками,  между копнами  убранной ржи.  Механик  нажал,  и тридцатьчетверка понеслась мимо запыленных посадок, мимо  крестов с распятым Иисусом,  мимо игрушечных льняных полей, мимо картофельных огородов и чистых лужаек, на которых спокойно паслись коровы. Живут люди! В  Белоруссии такого не увидишь. Там немцы уничтожили все подчистую.
     Лешина машина стояла за поворотом. Трудно поверить, но мне  показалось, что тридцатьчетверка ссутулилась, втянула башню в плечи,  словно подбитая. А ведь до войны было еще далеко, километров пятнадцать, пожалуй.
     Я сразу ощутил беду. И вспомнил Лешино лицо там, в лесу, на просеке.
     А тут еще  "виллис"  отъехал - заметил я его,  почти вплотную подойдя к танку. Но мне было не до "виллиса".
     Башнер  привалился к  кормовой  броне и плакал навзрыд.  Лешкин башнер, весельчак и матерщиник. Даже наши десантники считали его сорвиголовой.
     Стреляющий еле выдавливал из себя слова:
     - Умаялись мы. Вздремнули.  А механик тихо плелся.  Как вы приказали. А за нами увязался генеральский "виллис". Кто его знал? Дорога узкая. Никак не мог обогнать.  А как  объехал, остановил  нас и давай  драить.  Кто, говорит, разрешил вам дрыхнуть на марше? Почему, говорит, нет наблюдения? Целый  час, говорит, проманежили меня.  А какой там час? Вы же  сами знаете,  только  из леса выехали. Лейтенант, значит, виноват, мол, всю ночь в бою, устали. А тот говорит  - разгильдяи! Почему,  говорит, погоны помяты? Почему  воротник  не застегнут? И давай, значит,  в мать и в душу. А лейтенант и скажи, мол, мать не надо  трогать. За матерей, мол, и за родину воюем. Тут  генерал  выхватил пистолет  и...  А  те  двое,  старшие  лейтенанты,  уже,  поди,  в  мертвого выстрелили, в лежачего. А шофер ногами спихнул с дороги. Пьяные, видать.
     - А вы чего смотрели?
     - А что мы? Генерал ведь.
     - Какой генерал?
     - Кто его знает? Генерал. Нормальный. Общевойсковой.
     Леша  лежал  ничком  у   обочины.  Щупленький.  Черные   пятна   крови, припорошенные  пылью,  расползлись  вокруг  дырочек  на  спине  гимнастерки. Лилово-красный  репей  прицепился  к  рукаву.  Ноги  в  сапогах  с  широкими голенищами свалились в кювет.
     Я держался за буксирный  крюк. Как же это?.. Столько атак и оставался в живых.  И  письмо  от мамы. И аттестат ей  послал. И  в  училище на соседних койках. А как воевал!
     Ребята  стояли молча. Плакал башнер, привалившись к броне. Я смотрел на них, почти ничего не видя.
     - Эх, вы!  Генерал! Сволочи  они! Фашисты!  - Я  рванулся к танку.  Как молнией хлестнуло мой экипаж. Миг - и все на местах, быстрее меня. Я даже не скомандовал.
     Взвыл стартер.  Тридцатьчетверка, как сумасшедшая, понеслась по дороге. А "виллис" уже едва угадывался вдали.
     Нет, черт возьми! Чему-то научила меня война! Я раскрыл планшет. Родная моя километровка! Дорога сворачивала влево по крутой дуге.
     Мы рванули напрямую по стерне.
     Я думал, что  из меня вытряхнет душу. Обеими  руками я  вцепился в  люк механика-водителя. Прилип к броне. Вот еще раз так тряхнет,  оторвет меня от надкрылка  и швырнет  под гусеницу.  Но я держался  изо всех сил. Держался и просил Бога, дьявола, водителя, мотор - быстрее, быстрее,  быстрее! Ага, вот они - вязы! Дорога! Быстрее! Быстрее!
     Не успели.
     "Виллис" проскочил  перед  нашим  носом.  Я даже  смог разглядеть  этих гадов. Где-то мне уже встречалась лоснящаяся красная морда генерала. А эти - старшие  лейтенанты! Что, испугались, сволочи?  Страшно?  Ишь, как  орденами увешаны.  В  бою,  небось, не  доживешь до такого иконостаса. Пригрелись под генеральской жопой,  трусы проклятые! Страшно, небось, когда гонится за вами танк?  Даже свой. В экипаже вас научили  бы прятать страх на самое дно вашей подлой душонки!
     Мы  пересекли  дорогу.  "Виллис"  оторвался от  нас  метров  на двести, вильнул вправо и скрылся за поворотом. Пока мы добрались  туда, "виллис" был почти над нами, на следующем витке серпантина, взбиравшегося на плоскогорье. Точно, как на карте.
     Рукой скомандовал  механику,  быстро  забрался  в башню.  Развернул  ее пушкой назад.
     Танк взбирался по крутому подъему. Затрещал орешник. Мотор завизжал  от боли.  Мотор  надрывался.  Но машина  ползла.  Стрелка водяного  термрометра безжизненно уперлась в красную цифру 105 градусов. Дизель звенел на небывало высокой ноте.
     Еще мгновенье и она оборвется. Но машина ползла,  умница. Она понимала, что надо. Еще совсем немного.
     На четвертом витке мы почти настигли гадов. Почти... Опять вырвались.
     И снова танк  круто взбирается в гору, подминая лещину и  ломая  тонкие стволы случайных берез.
     Мы  выскочили  на  плоскогорье почти  одновременно. "Виллис"  метрах  в сорока  левее.  Но танк на кочках среди кустарника,  а  "виллис"  по  дороге убегал к лесу. До опушки не больше километра.
     Я  еще   не  думал,  что  сделаю  с  "виллисом",  когда  взбирался   на плоскогорье. У меня просто не было времени подумать. Мне кажется, что только сейчас, когда после стольких  усилий  мы проиграли погоню, что только сейчас до меня дошла нелепось происходящего: от лейтенанта удирает генерал.
     Но он не должен удрать. У возмездия нет воинского звания.
     Я быстро поменялся местами со стреляющим. Развернул башню.
     - Осколочный без колпачка!
     - Есть, осколочный без колпачка!
     Рассеялся дым. "Виллис" невредимый уходил к лесу.
     Механик-водитель повернулся  и с недоумением посмотрел  на меня. Экипаж привык к  тому, что  на стрельбах я попадал с первого снаряда и требовал это от своего стреляющего. Но мы ведь не на стрельбах...
     Спокойно, Счастливчик, спокойно. Не дай им добраться до опушки.
     - Заряжай!
     - Есть, осколочный без колпачка!
     Стукнул затвор. Спокойно, Счастливчик, спокойно.
     Ишь,  как оглядываются!  Только  шофер  прикипел  к баранке. Протрезвел генерал! Жирная складка шеи навалилась  на  целлулоидный  подворотничок, как пожилая потаскуха на руку юнца. А старшие лейтенанты! Глаза сейчас выскочат? Страшно,  сволочи? А нам не  страшно каждый  день  целоваться со смертью? Но должна  же на свете  быть  справедливость? Не для того  ли Леша скрывал свой страх?
     Леша...  Что  я  напишу его маме? Зачем я  отпустил его?  Почему  я  не согласился на его помощь?
     Спокойно. Все вопросы потом. Чуть-чуть выше кузова.  В промежуток между старшими лейтенантами. Я довернул подъемный механизм. Вот  так. Пальцы мягко охватили рукоятку. Спокойно. Раз. Два. Огонь!
     Откат. Звякнула гильза. Рукоятка спуска больно впилась в ладонь.
     Вдребезги!
     А я все еще не мог оторваться от прицела. Казалось, то, что осталось от "виллиса", всего лишь в нескольких метрах от нас.
     Тусклое  пламя.  Черный  дым.  Груда  обломков.   Куски   окровавленной человечины. Сизый лес, как немецкий китель.
     До боя надо успеть выслать деньги в Одессу.
     Пусто. Тихо. Только в радиаторах клокочет кипящая вода.
     
1957 г.

Назад ->

МКСР ->