Евгений ВОЙСКУНСКИЙ

КРЕСТ, ВПАЯННЫЙ В ЗВЕЗДУ ДАВИДА

В тот июльский  день на  севере Польши  прогремели грозы. А на  юго-востоке, в Люблине, было   жарко под тридцать градусов. В безмятежно голубом небе над старинным королевским замком остановились, словно парусники, застигнутые безветрием, пухлые облака.  

Мы ездили в тот день в Собибур - один из мрачнейших гитлеровских лагерей смерти. От лагеря этого ничего не осталось, кроме одной сторожевой вышки, чёрной от старости. Рядом с    вышкой - красноверхий домик музея; мемориальные доски на польском и английском гласят: «На этом месте в 1942 и 1943 годах был гитлеровский  лагерь смерти, в котором  убито 250000 евреев и около 1000 поляков. 14 октября 1943 года произошло вооруженное восстание еврейских узников, в ходе которого несколько сотен заключенных бежали на волю. После     этого восстания лагерь смерти был ликвидирован. «Земля, не закрой моей крови!» (Иов)».     

Выкрик библейского Иова, процитированный на мемориальной  доске, выглядит здесь уместно.     

«Земля, не закрой моей крови!...»    

Закрыла. Над костями сожженных, расстрелянных, замученных зеленеет трава. И лес вокруг - прекрасный и тихий, умеющий хранить тайны.   

Лесной дорогой выходим к памятнику. Высокая, метров в пять, фигура женщины с запрокинутой к небу - к Богу? - головой. Она прижимает к себе ребенка, подростка, словно слитого с   ней в красном камне-монолите.  

Ромуальд ставит на подножие памятника стаканчик с поминальной свечой, зажигает её. Стоит, опустив голову, в долгом молчании. Молится.

Вечером  того же дня в своей  люблинской  квартире Ромуальд показывает нам, гостям из России, видеофильм, снятый в 1995 году в Иерусалиме. Институт-музей Яд-Вашем посмертно наградил медалью «Праведник народов мира» польскую супружескую пару - Эмилию и Петра Вашкинелей. На мемориальной стене музея появилась новая табличка с их именами. Отныне Вашкинели - в почетном ряду людей, спасавших евреев от гибели в годы Вто­рой мировой войны.  

Мы видим на экране: Ромуальд от­крывает эту табличку - снимает с неё израильский флаг. Он  проводит по табличке ладонью, отдавая родным именам своё сыновнее тепло. По его щекам текут слёзы...    

- Ромек, - говорю я, когда погасло видео, - но ведь ты остаёшься католи­ческим священником?   

- Конечно, - отвечает Ромуальд. - Я знаю, что я еврей. Но евреем был в своей земной жизни и Иисус. Я оста­юсь с Иисусом.

Ромуальд  Вашкинель родился в фев­рале 1943 года в городке Свенцяны близ Вильно. До войны больше половины  жите­лей городка со­ставляли евреи, а остальные - ли­товцы, поляки,  русские-старове­ры. В октябре 41-го гитлеровцы  и их местные  под­ручные шаулисы (литовская охран­ка) расстреляли 8 тысяч  евреев из Свенцян и окрест­ных местечек.  

Разумеется, все­го этого ужаса но­ворождённый мальчик знать не мог. Родители-по­ляки увезли его в 45-м из Свенцян в деревню под Белостоком, а вскоре обос­новались в городе Пасленке на севере Польши, близ Эльблонга. Тут и прошло детство Ромуальда.  

Жили  Вашкинели не богато. Отец ра­ботал механиком, был, что называется, мастер на все руки. Мать управлялась с домашним хозяйством, с огородом, с ко­ровой. В Ромеке Вашкинели души не ча­яли. Счастливый ребёнок, да и только.  

Но  были какие-то странности. Игра­ет он на улице со сверстниками; вдруг - гул мотора, летит самолёт. Ромек засты­вает, задрав голову к небу, в следующий миг падает на землю, ища укрытия... Мать успокаивала: не надо бояться са­молётов, они теперь не бросают бом­бы, не стреляют  в людей. Но страх словно от рождения затаился в мозгу мальчика, в подкорке, - тёмный, вне­запно обрушивающийся страх.   

И ещё одно обстоятельство трево­жило детскую душу. «Ромек, - спраши­вали, бывало, одноклассники в началь­ной школе, - почему ты совсем не по­хож ни на маму, ни на папу?»   

Расстроенный, он прибегал домой,  рассматривал себя в зеркале. Да, не по­хож. У него не русые, как у родителей,  волосы, а чёрные, и нос с горбинкой -  в общем, другое лицо.  

Однажды на улице двое подвыпив­ших крикнули ему: «Эй ты, жидовский ублюдок!»

Кинулся, испуганный, к матери: почему его так обругали? Мать успо­каивала: это плохие люди, пьяницы, не слушай ты их...

В Пасленке жили поляки, литовцы, немного немецких семей. Евреев здесь не было. Ромек слышал, что в годы вой­ны немцы убили, задушили в каких-то газовых камерах почти всех евреев, а их в Польше было много. Кто же они - евреи? И почему их убивали? За что?  

Однажды, когда Ромек заступился в классе за тихую девочку-немку, обид­чик набросился на него с кулаками и бранью: «Тоже, защитник нашёлся! А сам-то ты кто?»  

Кто я? Этот вопрос мучил Ромуаль­да. Он безусловно считал себя поля­ком. «Не хочу, не хочу быть похожим на еврея!» - выкрикнул он однажды, стоя перед зеркалом.  

Мать, занятая шитьём, подняла на Ромека глаза, полные слёз. Она будто хотела что-то сказать, но промолчала,  только прижала его к себе, погладила  по вьющимся чёрным волосам.

Окончив лицей, семнадцатилет­ний Ромуальд решает поступать в духовную, семинарию. Неожи­данно? Непродуманно? Как сказать...    

«Родители, - напишет он впослед­ствии, - были глубоко верующими католиками. Религия не была какой-то добавкой к их жизни, она форми­ровала эту жизнь. Мне никогда не говорили: «Иди в костёл» или «Скажи «Отче наш». Я шёл в костёл и молил­ся вместе с ними». А разве не были проникнуты глубокой религиознос­тью, христианской моралью люби­мые книги?         

В сентябре 1960-го он поступил в ду­ховную семинарию в Ольштыне.  А  спустя полтора месяца пришла сроч­ная телеграмма из Пасленка от мате­ри: умер отец. Петр Вашкинель, выходя из дома, упал на ступеньках крыль­ца. Инфаркт.

Ранняя - в 52 года - смерть отца по­трясла Ромуальда. Тревожило смутное ощущение вины: ведь он огорчил отца своим поступлением в семинарию - тот хотел, чтобы сын стал врачом. Или, с его музыкальными способностями, музыкантом. Может, не надо возвращаться в Ольштын?.. Мама рассеяла его сомнения: «Нет, Ромек. Отец хотел, чтобы ты получил хорошее образова­ние. Не уходи из семинарии. - И, по­молчав, добавила фразу, показавшуюся странной: - Наверное, так нужно... чтобы ты служил Господу нашему...»

Через шесть лет выпускник семинарии Ромуальд Вашкинель стал католическим священником и получил прихода  городе  Квидзыне на севере Польши. На воскресных Мессах квидзынский костёл не пустовал. Власть в стране была атеистическая, но с Церковью предпочитала не ссориться: католицизм прочными корнями врос в  польскую почву.

То, что, некоторые востроглазые прихожане удивились, опознав в новом ксёндзе еврея, для него ничего не значило. Сказано же апостолом Павлом в Послании к Колоссянам: «...Нет ни Еллина,  ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара. Скифа, раба, свободного, но всё и во всём Хри­стос» (Кол. 3.11). То есть, какой бы ты ни был расы и национальности, ничто тебе не мешает стать христиа­нином.

Углублённое изучение богословия, книг религиозных философов приводит Ромуальда в аудитории Люблинского  католического  университета. Философия - уже не  просто увлечение. Он осознаёт своё призвание. И, окончив в 1971 году философский факультет, остаётся преподавателем философии, публикует научные труды.     

С той поры он живёт в Люблине - красивом городе с уцелевшим в войну историческим центром. Вскоре и мама с сестрой Яниной (она родилась в 1952 году) приехали в Люблин.

Зимний вечер 1978 года (он запомнил эту дату). Тихий семейный разговор после ужина, воспоминания о прошлом. Заговорили о Свенцянах, о трагической гибели еврейского населения этого городка на Виленщине.

«Ромек... - Голос мамы дрогнул. - Почему  ты так упорно возвращаешься...»    

«Мама,  пойми, я хочу знать всю правду».       

И, словно поборов внутреннее сопротивление, мать сказала очень тихо: «Твои родители были евреями. Их убили фашисты. А я... мы с мужем только спасли тебя от гибели...»

То, о чём смутно догадывался Рому­альд, подтвердилось. Он потрясённо, молчал. А мама, его польская мама, пла­кала.

Впоследствии Ромуальд напишет:                                     

«...Помню, что первым вопросом, вырвавшимся у меня, было:

- Мама, почему ты так долго утаивала от меня правду?            

А ты вспомни, - говорила она сквозь слёзы, - вспомни, что ты сказал в Пасленке, стоя перед зеркалом. Мне было очень больно, и я подумала, что никогда не скажу тебе правду. А  теперь ты сильно изменился... У тебя была замечательная, умная, хорошая мать. А я страшно боялась. За спасение еврея, даже грудного младенца, каким ты был тогда, грозила смерть. У нас в Свенцянах не было своей квартиры, мы снимали комнату с кухней. Я объяснила это твоей маме, будучи однажды  в гетто... Она смотрела на меня, и её прекрасные грустные глаза - у тебя глаза твоей матери - говорили больше  всяких слов. «Он всё видит, - повторяла твоя мама, - жизнь всех в Его руках, но нужно  спасать хотя бы того, кто сам не может спастись. Прошу вас, пани, спасите моего ребёнка. Я знаю, вы глубоко верующая христианка, вы несколько раз повторяли, что верите в Иисуса, но ведь Он был евреем! Пожалуйста, спасите еврейского младенца во имя Того Еврея, в Которого вы свято верите! Когда дитя вырастет, пани увидит, он станет ксёндзом, он будет учить людей добру...».

Я не могла отказать твоей маме, - говорила сквозь слёзы моя польская мама, - это было бы, как если бы я предала свою веру. Твоя мама была очень умной и смелой женщиной. Она имела  смелость родить тебя в такое страшное время, и её слова как бы заставили меня послушаться. А всё остальное было  в руках Всевышнего».  

Оказалось, что польская мама не знает, вернее, даже не пыталась за­помнить настоящей фамилии  Ромуальда. О, как боялась, как трепетала юная Эмилия Вашкинель, унося из гетто запелёнутого младенца! Не толь­ко немцев, не только шаулисов боя­лась. А ну кто-то из соседей - поляков, литовцев, русских - донесёт в комен­датуру, что у четы Вашкинелей вдруг появился ребёнок, хотя никто не ви­дел её, Эмилию, беременной? Страх жёг душу. Если донесут, то... она не зна­ла, как поведёт себя, ведь она никакая не героиня... Конечно, она будет твердить, что это её родной сын...   Она была героиней, Эмилия Вашкинелъ, хотя и не знала об этом.

Окажись на месте Ромуальда человек с меньшим чувством ответственности, он мог бы скрыть факт своего еврейства. Мало ли в Польше антисемитов, которых раздражал бы ксёндз-еврей... 

Ксёндз Ромуальд Вашкинель и не подумал скрыть ошеломительный факт своего еврейского происхождения. Он хотел быть до конца честным, открытым перед людьми и перед Богом. Он пишет о том, что с ним произошло, Папе в Ватикан. Они знакомы: Кароль Войтыла, будущий Папа, преподавал философию и принимал экзамен по этике в католическом университете в Люблине. 

Иоанн Павел II ответил: «Дорогой брат1 Прочитал с глубоким волнением Ваше письмо. Спасибо за это письмо.  Спасибо за то, что поделились своей тайной. С Вами я хочу славить Того Бога, Который «оказал Свою силу в Израиле», проявившуюся в поколении Да­вида в лице Иисуса из Назарета. В Его распятии и воскресении всё зло мира было раз и навсегда побеждено. Буду молиться за все намерения, о которых  Вы пишете в своём письме. Иоанн Павел II» (перевод с польского). 

Шли  годы, но попытки Ромуальда что-то выведать о своих еврейских родителях, узнать свою подлинную фамилию  были безуспешными. Похоже, что кровавая стихия Холокоста смыла  их с лица земли бесследно. Единственное,  что запомнила его польская мама: отец новорождённого был известным в Свенцянах порт­ным. И ещё помнила, со слов матери Ромека, что у них был старший сын лет четырёх по имени Самуил. Роди­тели, пытаясь спасти мальчика, отда­ли его в одну литовскую семью, запла­тили за это всеми ценными вещами, какие имели. Но эти люди привели Самуила обратно в гетто: им было страшно. Тогда-то мать и упросила Эмилию  Вашкинель взять новорож­дённого - хоть его спасти. Заплатить уже было нечем, но Эмилия и не заик­нулась о плате...    

Только эти два факта и знал Рому­альд: отец был портным, и существовал старший брат Самуил, спасти которого не удалось. Неожиданно эти факты оказались ре­шающими  в многолетнем поиске.  

Летом  1979-го, во время каникул, он замещал ксёндза в Лисках, посёлке под Варшавой. Однажды к нему на ис­поведь пришла  монахиня - сестра Клара Ярошиньска из тамошнего францисканского монастыря. После исповеди разговорились, и Ромуальд узнал, что в войну юная Клара участ­вовала в спасении восьми евреев, за что и награждена почётной медалью «Праведник народов мира».  

Ромуальд рассказал ей свою исто­рию. Она написала письмо знакомым в Израиль - не слышали ли они о свенцянском портном и его сыне Самуиле?

Те не знали, дали другие адреса. Долго,  долго шла переписка... Попробуй най­ди иголку единичной судьбы в гигант­ском стоге загубленных жизней...

В 1989 году умерла польская мама Ромуальда. На восьмидесятом году завер­шилась  жизнь  этой замечательной  женщины,  несколько лет не дожившей  до официального признания её в далё­ком Иерусалиме праведницей. Рому­­альд и его польская сестра Янина похо­ронили маму на люблинском  кладбище, и старый клён простёр свои ветви над её могильной плитой. 

А  в начале 1992-го сестре Кларе до­велось побывать в Израиле, и она не забыла навести справки о портном из  Свенцян.  Кто-то из  её знакомых  вспомнил: в Тель-Авиве живёт старый человек, некто Коварский, - он родом из этих Свенцян.  

Далее>>

<< Назад к содержанию