Гила АЛЬМАГОР

ЛЕТО ИЗ ЖИЗНИ АВИИ
Пьеса

СЦЕНА ПЕРВАЯ

В тот год мама навестила меня в интернате только один раз.
Я точно помню, что она приезжала один-единственный раз, поскольку это было на Хануку*, и я играла царя Антиоха. Мама приехала, как и обещала, и привезла сладости в коробке из-под обуви.
Я еще помню, как мама смеялась, когда в середине спектакля у меня с головы вдруг свалилась корона, и я закричала толстяку Узи, который изображал моего слугу: "Корону!" Публика покатывалась с хохоту, и мама смеялась. Она не просто улыбалась, а смеялась по-настоящему, как будто была здорова, и у нее не было "своих проблем".
Потом мама снова заболела. Я поняла это потому, что она не приезжала и не писала мне...
В день праздника Ту-би-шват*, когда мы только вернулись с нового участка, где сажали сосенки, меня позвала воспитательница Пуа. Она помахала мне почтовым конвертом и сказала: "Сюрприз! Письмо от мамы". И я, как была, с грязными руками, выхватила у нее конверт и пустилась бежать. Пуа еще крикнула мне вслед: "Осторожно. Не испачкай письмо".
Читать было трудно, почерк был неровный и неразборчивый. Разбросанные по листку слова мне приходилось соединять одно к одному, составляя предложения: "Я опять болею. Не тревожься. ...Я поправлюсь, приеду навестить свою девочку. Вместе будет хорошо. Пеши много."
Мама так и писала: "Пеши много", через "е". Обычно я исправляла ее ошибки, но на этот раз нt стала. Это ведь была весточка от мамы.
В том же году, незадолго до летних каникул, Пуа объявила нам, что по случаю окончания учебного года в интернате состоится большой праздник. Все мы будем выступать в спектакле, который покажем родителям и другим гостям. Она распределила роли, и главную - роль Странника - поручила мне. Я очень обрадовалась.
После окончания репетиций Пуа проводила меня до двери и сказала:
"Я очень надеюсь, что твоя мама поправится и сможет увидеть твое выступление. Я уверена, что она будет гордиться тобой".
"Если бы, если бы", - подумала я, хотя знала, что шансов почти никаких и мне нельзя слишком надеяться.
Когда наступил день праздника, все ребята столпились у ворот, а я не пошла: просто не кого было ждать. После того, как родители и другие приехавшие встретились с детьми, они расселись на скамейках в ожидании начала представления. Программу праздника открывало выступление хора интерната (и в этом я участвовала), а уж потом наш спектакль.
Одетая в синие спортивные шорты и белую рубашку, я вместе со всеми участниками хора поднялась на сцену для исполнения приветственной песни и вдруг увидела ее - мою маму. Она, запыхавшись, вошла в зал, пробралась между рядами и, найдя себе место, уселась.
Увидев маму среди публики, я так разволновалась, что почти забыла слова песни. Я шевелила губами, будто пела, лишь бы Пуа ничего не заметила.
Когда раздались аплодисменты, я побежала за кулисы переодеваться в костюм Странника. Еще не начав облачаться, я увидела, что мама идет ко мне.
Подойдя, она наклонилась, чтобы поцеловать меня и вдруг с отвращением оттолкнула:
- Боже мой, да у тебя полно вшей! Вся голова во вшах! Здесь что, концлагерь?
Пуа сразу напустилась на маму:
- Пожалуйста, тихо! Я прошу, чтобы здесь было тихо. На сцене идет спектакль, поэтому здесь должна быть полная тишина!
Мама процедила сквозь зубы несколько слов по-польски. Это всегда злило и огорчало меня. Затем, бросив: "Ты пойдешь со мной!", мама вышла в коридор и направилась к нашим спальням. Она влетела в нашу комнату, стащила со шкафа мой коричневый фанерный чемодан и затолкала в него все мои вещи.
- Сюда ты больше не вернешься, - сказала мама.
Я поняла, что она забирает меня из интерната. У меня возникла проблема! В кровати под матрасом я прятала свои самые главные сокровища - коричневый конверт и дневник, который вела весь тот год. Теперь я испугалась, что мама обнаружит у меня этот конверт и рассердится. Это был
обычный почтовый конверт, в котором лежали фотографии моего отца. Мама хранила конверт у себя и никогда не показывала мне эти фотографии. Однако в прошлом году, когда я гостила у нее на каникулах в Песах*, я случайно нашла этот конверт под стопкой простыней в шкафу. Тогда я просто взяла его.
Мы вышли из комнаты и пошли по коридору.
- Сюда ты больше не вернешься, - повторила мама и прибавила еще несколько слов, которые люди обычно говорят, когда сердятся.
- Мама, мне нужно в туалет, подожди меня здесь, - произнесла я и бросилась назад в комнату. Там я вытащила из-под матраса конверт и дневник, засунула их себе под майку и, выждав минутку, вернулась к маме, потряхивая кистями рук, будто только что помыла их.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Дорогу из интерната домой я никогда не забуду. Нам нужно было пройти довольно большое расстояние пешком до остановки автобуса на шоссе. Мы с мамой шли в гробовом молчании. Автобус ждал нас. Так, не обменявшись ни словом, мы приехали домой.
Был уже вечер. Мама зажгла свет и сразу направилась в ванную, а я быстро спрятала свое сокровище под матрасом. Тем временем мама вышла из ванной с тазом, наполненным мыльной водой. Поставив его на стул, мама велела мне наклониться, и я, еще не успев понять, что происходит, вдруг почувствовала резкий запах керосина. Я попыталась повернуть голову, но мама крепко держала ее. И тут я увидела, как в таз падают пучки волос. Это были мои волосы. Мама стрижет мои волосы, а я не могу сопротивляться. В считанные минуты таз наполнился остриженными волосами. Потом мама потащила меня в ванную, бормоча: "Так-то вот... Покончили со вшами. У моей девочки вшей не будет... Уж я-то хорошо знаю, что такое вши!"
Встав на цыпочки, чтобы взглянуть на себя в зеркало, я с ужасом обнаружила, что совершенно лысая! Мама остригла меня наголо! Из зеркала на меня смотрело противное бесформенное лицо. Я закричала на маму:
- Зачем, ну зачем ты это сделала? За что? Я же теперь совершенно лысая.
- Но мама только повторяла:
- Они... отрастут, отрастут... Все в порядке, так даже хорошо! Ты увидишь, они отрастут.
...Наутро, когда я проснулась, мама сказала:
- Вот, посмотри: я приготовила тебе шапочку и несколько косынок. Можно менять каждый день. Ты все равно красивая.
Единственное в доме зеркало, то самое, над раковиной в ванной, мама завесила своим халатом.
- Не нужно сейчас смотреть в зеркало, - объяснила она, - посмотришь, когда волосы отрастут, и это будет приятный сюрприз.
Я ненавидела себя... Много дней не осмеливалась выйти за порог дома, боясь показаться на людях в таком безобразном виде. Я страшно злилась на маму, и даже потом еще несколько лет не могла простить ей, что все то лето проходила лысая.
Мама была портнихой, но также стирала и гладила. Соседи приносили ей кучи грязного постельного белья, которое мама чинила, если нужно, а потом стирала и гладила. Гладила она главным образом на кухне. На нашем обеденном столе было расстелено старое шерстяное одеяло, поверх которого лежала белая простыня с коричневыми пятнами от горячего утюга. Это была мамина гладильная доска. Часами мама стояла, согнувшись над столом, и гладила.
А я все те дни, что не выходила из дома, проводила на кухне, помогая маме раскладывать глаженое белье в стопки - белье семьи Давидсонов, семьи Геллеров, семьи Шварцев и стопка госпожи Абрамсон, которую мама называла "леди".
Да, госпожа Абрамсон...
Однажды мама попросила меня отнести госпоже Абрамсон ее выстиранное и выглаженное белье. Она повязала мне косынку и, провожая до двери, напомнила:
- Не забывай говорить "пожалуйста", "извините" и "спасибо", это важно. Ведь она - леди.
Подходя к их дому, я услышала звуки фортепиано и почувствовала, как они влекут меня. Поднявшись на второй этаж, я приложила ухо к двери, к которой была прикреплена маленькая табличка: "Рут и Майя Абрамсон". И тут, хотя я еще не позвонила, дверь открылась и на пороге появилась "леди". Она смерила меня взглядом с ног до головы и прошептала: "Ш-ш-ш... Не мешать. Положи белье здесь. Мне жаль, но я не могу заплатить твоей маме сейчас: моя сумка в музыкальной комнате. В другой раз, ладно?.."
"Музыкальная комната! Что делают в музыкальной комнате? И у кого вообще есть музыкальная комната?" - думала я.
Мелодия, звучавшая оттуда, притягивала меня, и хотелось послушать еще. Я хотела, чтобы время остановилось. Я прошептала:
- Но маме нужно хотя бы немного денег сейчас.
- Ну ладно, - ответила госпожа Абрамсон. - Тогда тебе придется подождать.
Как раз это мне и было нужно: подождать и послушать музыку. "Леди" тихонько постучала в дверь соседней комнаты, извинилась и вошла. Поскольку дверь осталась наполовину открытой, я заглянула туда. Там сидели несколько девочек моего возраста в праздничных платьях с красивыми бантами в волосах, а не в дурацкой косынке, как у меня на голове.
И тогда я впервые увидела Майю Абрамсон. Ей было лет двадцать, она была высокая и очень худая, лицо - бледное, кожа - почти прозрачная, большие черные глаза. Майя казалась какой-то экзотической птицей. На ней было что-то черное облегающее, а сверху - длиннополый халат из черной блестящей ткани. Сзади на халате был вышит большой цветной конь.
Рут Абрамсон сунула мне в руку деньги для мамы и проговорила:
- Мне очень жаль, у меня даже нет конфеты для тебя. Ну, в другой раз, хорошо?
А я вдруг сказала:
- Я хочу остаться, еще немножко, можно? Я не помешаю.
- Хорошо, только чтобы тихо, - согласилась госпожа Абрамсон.
Она снова постучала в соседнюю комнату, извинилась и попросила: "Майя, это дочка нашей портнихи и прачки Гени, позволь ей немного побыть здесь..."
Только я пристроилась в уголке, как заметила, что девочки, сидевшие в комнате, посматривают на меня и хихикают. Я сразу поняла, что они смеются над моей лысой головой, и мне захотелось провалиться сквозь землю.
Майя грациозно поднялась из-за пианино, хлопнула в ладоши и произнесла:
- Девочки, урок еще не окончен. Будьте внимательны, перестаньте смеяться!
Смех прекратился. Майя снова села за пианино и сказала:
- Девочки, вглядитесь в картину на стене. Посмотрите на нее хорошенько. Я сейчас что-то сыграю, и каждая из вас по очереди скажет мне, что она видит на полотне.
На стене висела картина в золоченой раме. На картине было изображено много-много воды и растения. По воде плыли лебеди, то есть такое озеро, лебединое озеро.
Майя сыграла чудесную мелодию. Затем она повернулась к девочкам и спросила по очереди каждую из них, что та видит на картине. Девочки отвечали: "Вода, утки плывут" и тому подобное. А маленькая Хедвале сказала:
- Первое, это не утки, второе, это семейство лебедей. Они рады, что у них есть вода и растения, и что они могут плавать и нырять.
По лицу Майи я поняла, что она разочарована. Она произнесла:
- Девочки, минутку. Я не понимаю, разве эта картина ни о чем более вам не говорит? Звуки этой музыки не пробудили вашу фантазию?
И тогда Майя обернулась ко мне и спросила:
- Как тебя зовут?
- Меня? - переспросила я. - Авия.
- Итак, Авива, а что ты видишь на картине?
- Авия, а не Авива,- поправила я Майю. - Мое имя Авия.
- Что за имя такое? - спросила она.
- Вот такое имя, - повторила я.
- Странное имя, - повторила Майя,.- И все же, Авива-Авия, что ты видишь на картине?
И она заиграла на пианино, а я стала рассказывать, что лебедь, плывущий по озеру, некогда был девочкой, которая хотела умереть, потому что ей было очень плохо, и она бросилась в воду...
- Продолжай, - попросила Майя, - это очень интересно.
...И некто, кто не хотел, чтобы эта девочка погибла, спас ее, превратив в лебедя, а потом, пообещал он, когда все плохое пройдет, она снова станет красивой и счастливой девочкой.
Майя поднялась из-за пианино и произнесла:
- Красивый рассказ... Хорошо, девочки, на сегодня хватит. Увидимся на следующей неделе. Приходите одетыми...

Далее >>

<< Назад к содержанию