Главная > Архив выпусков > Выпуск 7-8 (Том 1) > Проза

Ирен НЕМИРОВКИ

DOLCE

Из романа «Французская сюита»

^{(ПРОДОЛЖЕНИЕ)}

А немец, напротив, смотрел на Мадлен с удовольствием.

Как многие очень молодые люди, приученные чуть ли не с пеленок к суровой дисциплине, он привык помогать себе внутренней злостью и жесткостью, считая, что настоящий мужчина должен быть железным. И старался вести себя соответственно во время военных операций в Польше, во Франции и на оккупированных территориях. Но гораздо чаще руководствовался совсем не принципом, а порывами души, как и свойственно молодости. (Мадлен, посмотрев на него, решила, что ему лет двадцать, но ему и двадцати не было - совсем недавно, во Франции едва исполнилось девятнадцать). Он проявлял доброту к тем, кто ему понравился, и был жесток с теми, кто не пришелся по душе. Испытывая неприязнь, он не чинился и зла мог причинить предостаточно. Во время отступления французской армии, он сопровождал в Германию колонны пленных. В эти страшные дни немецким офицерам был дан приказ убивать ослабевших, которые начинали отставать, и Бонет приканчивал их без жалости, а тех, кто ему не нравился, с удовольствием. Но с теми из пленников, кто вызвал его симпатию, он был на удивление добр и милосерден, кое-кто был ему обязан даже жизнью. Его жестокость была жестокостью уязвимого подростка со слишком живым воображением, подростка, целиком сосредоточенного на себе; страдания других не вызывают в юных душах жалости, они не замечают их, замкнувшись на самих себе. Жестокость молодого немецкого офицера объяснялась отчасти позерством, свойственным возрасту, отчасти склонностью к садизму. Безжалостный к людям, он покровительствовал животным, благодаря его усилиям несколько месяцев назад комендатура Кале издала даже особый указ. Бонет заметил на ярмарке крестьян, которые несли кур со связанными лапками и вниз головой. «Из соображений гуманности» носить таким образом кур стало запрещено. Крестьяне не приняли во внимание распоряжения, и Бонет еще больше настроился против «легкомысленных варваров-французов», тогда как французы оскорбились до глубины души, прочитав после призыва к гуманности сообщение, что в виду саботажа восемь человек приговорено к расстрелу. В северном городке, где до этого стоял на квартирах полк, Бонет очень подружился со своей хозяйкой, а все потому, что она взяла на себя труд принести ему завтрак в постель, когда он лежал простуженный. Бонет вспомнил свою матушку, годы детства и благодарил со слезами на глазах мадам Лили, в прошлом содержательницу борделя. С тех пор он всячески о ней заботился, обеспечивал пропусками, талонами на бензин, вечерами сидел с капризной старухой, сочувствуя, как он говорил, ее одиночеству и тоскливой старости, баловал дорогими подарками из Парижа, куда ездил по делам службы, хотя богатством не отличался.

Симпатии у Бонета часто возникали, благодаря ассоциациям с литературным или музыкальным произведением, или, как вот сейчас, в доме Лабари, с живописью: Бонет много читал, музицировал и даже рисовал. Просторная деревенская комната - низкая, полутемная, где в этот дождливый день слегка пахло влажностью, с розоватым истертым плиточным полом, пустой нишей, куда его живое воображение тут же поместило фигурку девы Марии, на которую посягнула революция, с веточкой букса над колыбелью и золотистым мерцанием воды в медном тазу возле очага, - показалась юному офицеру «интерьером в духе фламандцев». Молодая женщина с младенцем на руках, сидевшая на низеньком стульчике - в полутьме светились мягкой белизной ее полуобнаженная грудь, округлый подбородок, выпуклый лоб, а щеки горели румянцем - сама казалась картиной. Глядя на нее, восхищаясь, Бонет ощущал себя словно бы в картинной галерее Дрездена или Мюнхена наедине с полотном, волнующим его одновременно и чувственно, и эстетически, а такие впечатления он ценил превыше всего. На холодность или даже враждебность молодой женщины он не обратил внимания, почти что не заметил ее. От дома, равно как от его хозяйки требовалось одно: снабжать и питать Бонета художественными впечатлениями, сохранять игру света и тени, радующую в живописных шедеврах, сияние телесной белизны, бархат потемок на заднем плане.

Большие настенные часы громко пробили двенадцать. Бонет чуть не рассмеялся от удовольствия. Наслаждаясь картинами голландцев, он всегда воображал себе именно этот глуховатый и басовитый бой старинных часов с расписным футляром, непременно висящих где-нибудь на стене, и еще острый запах свежей сельди, которую чистит на кухне хозяйка и шум улочки, что видна за окном сквозь зеленоватые квадраты оконного переплета.

Бонету захотелось разговорить Мадлен, насладиться ее свежим певучим голосом.

- Вы живете здесь одна? Ваш муж ведь в плену, не так ли?

- Вовсе нет! - живо отозвалась Мадлен.

И тут же вновь ощутила под ложечкой сосущий страх: Бенуа попал в плен к немцам, но сбежал, и Мадлен вдруг показалось, что немец может догадаться об этом и арестовать беглеца. «Глупость какая!» - окоротила она себя, но инстинктивно смягчилась - с победителями нужно вести себя повежливей - и кротким ясным голоском спросила:

- Вы к нам надолго? Говорят, на три месяца.

- Мы и сами не знаем, - ответил Бонет. - Мы солдаты, зависим от приказа, прихоти командиров, превратностей войны. Нас направили в Югославию, но военные действия там уже закончились.

- Вот оно что! Уже закончились?

- Вопрос двух-трех дней, не больше. В любом случае мы попали бы туда уже после победы. Так что думаю, мы пробудем тут все лето, если только нас не перебросят в Африку или Англию.

- А... вам нравится такая жизнь? - поинтересовалась Мадлен как можно простодушнее и все-таки не справилась с отвращением, искривившим ее губы - она словно бы спрашивала людоеда: а вам вправду нравится есть людей?

- Мужчина рожден для войны, а женщина для увеселения воина, - ответил Бонет и улыбнулся, сочтя забавным цитировать Ницше хорошенькой французской крестьянке. - Ваш муж, если он молод, думает, очевидно, так же.

Мадлен промолчала. Честно говоря, не очень-то она знала, что думает Бенуа, хоть они и выросли вместе. Бенуа разговорчивостью не отличался, запрятавшись за тройной стеной - мужской суровости, крестьянской осторожности и сдержанности француза. Она ведать не ведала, что он любит, что ненавидит, но уверена была в одном: ненавидеть и любить он умеет.

«Господи! - взмолилась она про себя, - только бы он не возненавидел немца!»

Она слушала, что говорит офицер, но сама едва отвечала, настороженно прислушиваясь к шумам за дверью: вот телеги проехали по дороге, вот зазвонили колокола к вечерне - первым разносился по округе легкий серебристый звон с часовенки в Монморе, потом басовито ударял городской колокол, а уж следом торопливо догонял их маленький колокольчик из Святой Марии, услышать его можно было только в дурную погоду, когда ветер дул со стороны холмов.

- Скоро уж мои вернутся, - тихо проговорила Мадлен.

И поставила на накрытый к обеду стол кремовый фаянсовый кувшинчик, полный незабудок.

- Вряд ли вы будете у нас столоваться, - сказала она.

Немец сразу ее успокоил:

- Нет, нет, у нас полный пансион в городе. У вас я попрошу только чашку кофе с молоком поутру.

- Труда нет, охотно, - отозвалась Мадлен, воспользовавшись машинально привычной для этих мест фразой, произнеся ее с приветливой улыбкой. Ничего не значащая формула вежливости и только. В нее не вкладывали даже обещания что-то исполнить, и если не исполняли, то наготове была другая формула, которую произносили уже тоном сожаления: «Ах, сударь, не всегда мы делаем то, что хотим». Но немец воспринял вежливость всерьез и растрогался.

- До чего тут у вас народ доброжелательный, - простодушно заявил он.

- Вам так показалось?

- Надеюсь, вы будете приносить мне кофе в постель?

- В постели завтракают только больные, - с усмешкой сообщила Мадлен.

Немец хотел взять ее за руку, но она ее мгновенно отдернула.

- А вот и мой муж!

Бенуа еще не вошел, но вот-вот войдет, Мадлен узнала цоканье их кобылы на дороге. Она вышла во двор. Лил дождь. В ворота въехала старинная бричка, которой не пользовались со времени прошлой войны, - а что поделать? - на автомобиле без бензина не поездишь. Бенуа уже слезал с облучка. Свекровь и золовка сидели под мокрыми зонтиками. Мадлен подбежала к мужу и обняла его за шею.

- У нас немчура, - шепнула она.

- На постое?

- Да.

- Не повезло.

- Пустяки, - возразила свекровь, - они люди незлые, если взяться умеючи, и платят хорошо.

Бенуа распряг кобылу и повел ее в конюшню. Свекровь оробела немного от присутствия немца, но, помня, что она при параде - в воскресном платье, шляпе и шелковых чулках - гордо вошла к себе в дом.

Перевод с французского Марианны КОЖЕВНИКОВОЙ

<< Назад 

<< Назад к содержанию