Главная > Архив выпусков > Выпуск 7-8 (Том 1) > Проза

Георгий БАЛЛ (Россия)

И ПОДОШЕЛ Я К САМОМУ КРАЮ ТИШИНЫ

Рассказы разных лет

Продолжение

Потом они пели вместе. Тихонечко. Она пела, а он вторил. Хорошо держал.

И пришло время ей рожать.

- Маменька! - закричала девушка. - Помоги мне.

- О, Господи, - успокоила старуха. - Чего ты? Не бессчастные ведь мы. Ребеночек-то хорошо. Прикачнись ко мне, девонька, головкой, а я позову. - И крикнула: - Эй, кто... люди! Таз бы нам. И водички горячей, полотенечко чистое. - И успокаивала: - Ну потерпи... А то давай, кричи, гогони, сколько хватит сил. Вот мы как с тобой уладим, ослобонишься и пойдешь на крылечко перёное с сыночком, а то и с девчушкой - ведь тоже добро. А в лес мы с ними никак не пойдем, в лес темный, дремучий.

- Федька где? - спросила Люба. - Утек?

- Федька-то? А он нам теперь зачем? Он нам не надобен. Он тебе свое отэлектричил...

- Страшно мне.

- Какие страхи? Ты гляди, будто выскочила на зеленый лужок, а там речушка, цветики - незабудочки, как голубенькие глазоньки, на тебя, горюшу, глядят. А ты вскинулась птахой - кукушечкой да полетела к ближнему лесочку - перелесочку, прямо к высокой сосне или к дубу и - ку-ку, ку-ку, ку-ку... А люди у тебя станут спрашивать: сколько нам, кукушечка, лет осталось жить... А ты свое: ку-ку...

Девушку, вернее, теперь маму мы все поздравили, кроме, конечно, зэка нашего:

«Живи с дитём». Получился у нее мальчик... А девушку спрашивали, то есть мы так о ней думать привыкли - девушка, как сыночка назовем?

Она:

- Вася.

И тут ринулся дождик хлесткий, а потом сплошняком, в потоп.

Бабушка смеется:

- Слава Господу Иисусе Христе, окрестили младенчика. А ты, Любонька, ластушка, собери в ладошку воду Божью, попей в сладость да в радость Васеньки... Василия Федоровича.

И стал для нас крик младенца Божьим праздником.

- Тоби теперь будет сыночек заступушкой, - напророчила бабушка и заснула.

- Езжай, Люба, в Молдавию, - сказала женщина с оренбургским платком. Вздохнула от памяти. - Там сады. Ох, там сады! Все дома запружены, и крыш не видать. Человека там убьют, так вот рядом - и не найти. Я тоже молодая думала: уеду в эту Молдавию, уеду.

- Что? - спросила старуха, проснувшись. - Кажись, уркает?

Люба прижала ребенка, скрутилась, с улыбкой ушла в сон. Весной и летом было, конечно, разноцветно, тепло. Но и к зимам мы тоже притерпелись. Студено, а ничего... Главное, чтоб машина тронулась.

Но раз нас чуть не шуганули - совсем чуть не убрали.

Это было, когда Вася уже подрос, наша бабуля его прынцем звала.

И вот как-то закричал снизу человек. Он закричал страшно, но нам его не было видно. Он стоял снизу и кричал:

- Ах вы, сизы - косаты! Ах вы, сизы - косаты, - кричал человек надрываясь, - это сколько же вы надышали! Это вы тут сколько надышали, тепло- витое забрали, тепло - витое по ветру, по ветру пустили, по ветру расфукали...

- Кажись, уркает, - обрадовалась старуха. - Вот и дождались, слава тебе, Господи!

- Это начальник, - сказала женщина с оренбургским платком. - Начальник не хочет, не хочет, значит, чтоб мы ехали.

- Ах вы, сизы - косаты, ах вы, сизы - косаты! - кричал снизу человек.

- Жалеет нас, - сказала женщина. - С нами ему беда.

- Чего вы налезли? - кричал человек. - Чего?

- Страдает через нас, - вздохнула женщина. - А мы-то, мы и пострадать толком не можем, как притерпелись уж.

Начальник еще долго кричал, а женщина рассказала, как ее сыночка убило в войну. Тоже так вот сидела на станции - и самолетом убило, а другой у нее сын родился глухонемой.

- Оттого и родился глухонемой, - говорит женщина, - что тот-то больно кричал. Там на станции, как моего сыночка ранило, схватила я его, а кругом ночь - и составы, составы, - я под них и через пути. А сыночек мой кричит, смертным криком надрывается. Я так думаю, что я родился потом глухонемый, что этот-то больно кричал. Кругом грохает - куда бежать: я все через путя по грязи, как лошадь. А впереди - так заборчик, улочка небольшая, думаю: куда стучать? Открыл калитку - думаю, как бы собаки нас с сыночком не задрали. Толкнула дверь... а там, в доме, худой ветер гуляет. Я в другой дом. И тот пустой. Думаю: чего делать? - а ребеночек кричит. Я его байкаю, уговариваю: «Молчи! Молчи!» Зачем это я его тогда - ведь никому не помеха. Пускай бы кричал. Дура я, дура проклятая - вот и замолчал: другой-то сын глухонемой родился.

- Ну уж, чего вспоминать, - сказала наше бабушка.

- Маленькая, - сказала Любушка и поглядела на нас ясно, - маленькая я очень любила малину собирать. Нет, ей-Богу любила.

- Погодите-ка, что я вам расскажу, - засмеялась наша бабушка. - А ты, девушка, догадайся. Это еще дед мой загадывал. - И она тихонько запела:

А что горит, а что горит,

А что горит без пожару?

А что светит, а что светит,

А что светит во всю землю?

А что бежит, а что бежит,

А что бежит без уходу?

А что цветет, а что цветет,

А что цветет без опаду?

А что растет, а что растет,

А что растет без коренья?

А что плачет, а что плачет,

А что плачет без рыданья?

А что плачет...

- Замолчи! - крикнула Люба. - Лошадь плачет без рыданья. Вам-то чего, вам-то зачем, а я, а я-то что с Васькой здесь делаю? Ему учиться надо, в институт. Отец у него по электричеству был. - И она заплакала.

- Эх! - вздохнула бабушка. - Дед-то мой получше бы рассказал. Ох, какой мастер песни говорить! И много знает, о-о-ох. Нонче Четверг? Пасет он. нам в Четверг колейка пасти своих коров.

И тихонько забормотала:

- А я гляжу в окошечко-о-о... А я гляжу в хрустальное...

В ночь разгорелся обычный теперь у нас скандал. Васька бил свою мать и орал:

- Сволочь ты, гулящая. Нагуляла меня... Вы все тут пердуны заржавелые. Сколько раз меня уговаривали: сейчас, сейчас дернет, тронемся, поедем... А у меня джинсов нет. Мать, ты это как, сечешь? Сука ты, а?

Люба не отвечала.

Но он на этот раз спрыгнул с машины.

- Вася! - крикнула она. - Погоди, сынок, я с тобой...

И она тоже исчезла в ночи.

А на другое утро слезла женщина с оренбургским платком.

А я глядел на здание вокзала, на серое зданьице, с маленьким крылечком, и с доской расписаний, и с урной, с начальником в красной фуражке, и я даже думал, что мы поехали, а вокзал стал поменьше, будто совсем маленьким, а рядом совсем уж маленький начальник в красной фуражке. Да как уедешь - куда? Куда ж от станции? Поезда гудят. И все серым, серым и чугунно так: у-у-у-у-у-гукает, укачивает.

8.30, 19.20, а еще 0.15 - и всего две минуты стоят поезда. И хлопают двери на крыльце серого этого зданьица. И народ туда-сюда, туда-сюда: все бегом. А поезд только две минуты, только две минуты, и надо еще билеты закомпостировать. А поезда-то жда... А поезд жда... не ста... не ста... И я засыпал.

А проснулся оттого - старуха растолкала.

- Погляди, милай, за сумкой. Я сейчас.

В 8.30 - как всегда, подошел поезд...

- Эй! Это чья машина?

Полезла к нам женщина в плаще и сапогах. Она ловко закинула связанные вместе две кошелки.

- Ну-ка, молодец, подвинься, - сказала она бритоголовому. - Эй, только дай-ка я гляну, под тобой не мокро? - Засмеялась так звонко и, повернувшись к мужику, что стоял на дороге, закричала:

- Чего руки развел, - целоваться не станем! С тебя так хватит. - И ко мне: - Стукни, милый, шоферу, - пусть отправляет.

Я протянул руку, стукнул по крышке кабинки.

Машина гукнула. И вдруг тронулась.

- Эй, не пей, лешай! Не пей! - кричала женщина мужику на дороге.

И опять к бритоголовому:

- А ты, часом, не пьян?

И ко мне:

- И то сказать. Кто нынче не пьет - телеграфные столбы и те чашечки держат.

- Это чья машина? - спросил бритоголовый.

- О - о, чего ты к нам привязался. Мы шоферами не работаем. Нам бы только доехать. Да ты не жмись ко мне, ягодиночка, Сладим, что ли, свадьбу?

- Не тронь!

- Дай я тебя поглажу, неглаженый. Смотри, какой ухажор - и вата в ухе.

- Отстань! Это чья машина?

- Вот заладил, - и ко мне. - Чего это вы какие - как не у себя? - И взялась за черную сумку, что наша старуха оставила.

- Золотинушка, подай сумку, а я там сяду - меньше трясет, - и она села на старухино место.

- А ты, красавец, на сумку не садись, там яйца. Цыплят снесешь.

- А я не сносил.

- Так еще не время, и засмеялась. Снесешь... И ко мне. Чего это вы такие? Как не у себя? - И к бритоголовому:

- Эй, золотинушка, сапогами не толкайсь, - и запела:

- Золотинушка моя, давай позолотимся!

 Мы сидим спина к спине, давай позолотимся... И-их!

- Отстань! Отстань!

И ко мне:

- Я тут вечером ехала. Шофер пьяница достался. К машине подступить страшно: а мы, бабы, полный кузов. А он за рулем спит - ну что поделать, ей-Богу, вот смеху!

Бритоголовый закурил.

- Чего-то воняет, - сказала она и засмеялась. - Золотинушка,ты это, поосторожней.

- Отстань! Отстань!

- Прокладки у машины загорелись, - сказала женщина и вдруг увидела: дымила телогрейка бритоголового, - Ой, мамочки! Молодец, да мы с тобой сгорим.

Бритоголовый поглядел на женщину, будто не понимая, отчего так дымит. Но уже скинул телогрейку, стал ее давить, мять, топтать. А она дымила. И тогда он с маху - кинул ее на дорогу. Поглядел на женщину - и вслед швырнул шапку.

- Ах ты, золотинушка! - засмеялась женщина. - Шапка-то еще хорошая.

А бритоголовый улыбнулся женщине. Вздохнул, вытянул ноги в сапогах и пристроился спать.

К вечеру мы подъехали к другой станции.

И я сразу узнал знакомое серое зданьице и начальника в красной фуражке, и доску расписания, и эту урну. К нашей машине уже бежали люди.

- Это чья машина? - еще издали кричали они. - Эй!..

И вдруг я услышал: в вокзале играла прекрасная музыка. И кто-то веселый заорал:

- Он мне ручку крепко жал.

Я руки не отнимала. И-их!

- Свадьбу, что ли, играют? - засмеялась женщина. - Надо пойти поглядеть.

И мы все увидели. Там, в вокзале, за светлыми окнами ходили хороводом праздничные люди, туда-сюда, туда-сюда, а посередке невеста в белом платье, точно кралечка.

1963

БЕСКОНЕЧНОСТЬ

Натяжение минут ослабло, он почувствовал, как прыгающая память выхватывала край буфета, испуганное лицо матери, подтяжки отца, резкий крик не то вороны, не то кошки, разбитую рюмку на полу, грохот упавшей картины в золоченой раме. На картине были изображены часть берега в море с заходящим солнцем. Это он не видел, а знал. Да, еще он наступил на что-то мягкое, кажется, подушку, - но уже не думал, - двери распахнулись, на него надвинулась бесконечность. Он подставил ей руки, лицо, глаза - всего себя... Выбежал на улицу. Он чувствовал бесконечность в каждой частичке своего тела... Да мы, собственно, и есть частичка, пылинка бесконечности...

- Погоди... Стой... Ну куда тебя... Ты кто?

<< Назад - Далее >>

<< Назад к содержанию