Главная > Архив выпусков > Выпуск 7-8 (Том 1) > Проза

Шамай ГОЛАН (Израиль)

ПОСЛЕДНЯЯ СТРАЖА

(продолжение)

Хаймек не успел сказать «нет-нет», как она схватила его за руку и приложила его ладонь к мощной округлости живота. Хаймеку хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Он попробовал выдернуть руку, но Нехама была сильнее. «Не двигайся, - сказала она командирским голосом. - Тихо!»

Она задержала дыхание и смотрела на Хаймека сверкающими глазами, которые на её разрумянившемся лице были похожи на драгоценные камни.

- Тихо, - повторила она. - Слушай... чувствуешь?

Хаймек уже собрался было сказать, что ничего не чувствует, как вдруг что-то мягко стукнуло его в ладонь. Что-то, что находилось внутри живота. Словно голубь клюнул - так ему показалось. Словно голубь... когда он склевывает с ладони зерно или крошки.

Испугавшись, он всё-таки выдернул свою руку из ладони Нехамы и убежал. Вослед ему несся ее торжествующий крик:

- Он живой! Он живет! Он будет жить!

Добежав до барака, Хаймек забился в тёмный угол и заплакал. Плакал он долго. Слезы сами лились из его глаз. Так он сидел, грыз ногти и плакал. Но и сам он не мог бы сказать, почему.

С тех пор, встречаясь с ним, Нехама всегда подмигивала ему, словно у них двоих был свой, никому более не известный секрет. Он боялся Нехамы, и не мог не думать о ней. Он провожал её взглядом, он следил за ней - сидя ли в своем углу, выглядывая ли в окно барака. Возбуждение смешивалось в нем с ощущением таинственности происходящих в этой женщине процессов, того, что свершалось с ней и в ней. Теперь он знал: там, в ее большом животе кто-то был. Кто-то жил. Живое существо. Но как оно попало в живот Нехамы? Из разговоров взрослых он уже понял, что скоро у Нехамы будет ребенок. Но при чем здесь аисты? Аисты и их длинные клювы?

- Девять месяцев... - сотрясаясь всем телом, рыдала мама, раскинув руки на могиле Ханночки. Судорожными движениями ладоней она сгребала только что выпавший снег.

Так она лежала, и слезы успели проделать в белом снежном покрове маленькие проталины. Рыданья то утихали, то сотрясали все ее тело с новой силой. Чистый белый снег мягким пухом оседал на каштановые волосы мамы, на ее вздрагивающие плечи. Хаймек хотел пить. Он высунул язык и стал ловить невесомые снежные хлопья, которые тут же таяли, превращаясь просто в холодную воду. Потом он тронул стоявшего рядом папу за рукав и спросил:

- Папа! А где сейчас Ханночка?

Папа ответил просто:

- Она умерла.

Хаймек свернул язык трубочкой и сказал, причмокнув губами:

- А что это значит - умерла?

- Это значит, что она мертва.

Хаймек повторил это слово, но уже про себя. Мертва. Так. Раввин* рассказывал в хедере*, что мертвые младенцы попадают прямо на небеса. Минуя всяческие муки. Они не попадают в ад, потому что не успели еще запачкать свою душу грехами. Ангелы плетут колыбели из своих белоснежных перьев, укладывают в колыбель младенца и поднимаются вместе с ним все выше и выше. Хаймек и его друзья по хедеру за неимением перьев делали подобие колыбели, переплетая руки или просто подставляя ладони и усаживали в это сидение кого-нибудь из самых маленьких. Тех, что только-только приступили к изучению алфавита. Однажды у Хаймека разжалась рука, и малыш, которого она поддерживала, шлепнулся о землю задом. Хаймек до сих пор помнит, как он горько плакал, и как вслед за ним разревелись другие малышки. Многие плакали от одного только вида раввина, который приближался к ним, держа в руках ремень... А потом рав* говорил им о судьбе мёртвых детей - там, в небесах...

А теперь и Ханночка там, среди них.

Мама все обнимала могильный холмик. Худые пальцы ее скребли мерзлую землю. Папа наклонился к маме, тронул за плечи и попытался поднять.

- Ханночка мертва, - мягко сказал он. - Встань, Рива... ты не поможешь ей. Ей сейчас уже хорошо.

Хаймек мог бы это подтвердить. Худенькая, совсем без одежды, Ханночка парила в воздухе. С каждой минутой она поднималась все выше и выше. Лицо у нее было грустное, но она не плакала. И вот что удивительно - у Ханночки не было рук. Вместо рук у нее выросли маленькие крылышки, еще совсем без перьев, как это бывает у цыплят. По правде сказать, пока что эти крылышки имели жалкий вид. Очень, очень медленно уходила Ханночка вверх, болтая маленькими ножками, покрасневшими от холода. Она была совсем-совсем одна в огромном и пустом небе - Хаймек понял, что ангелы, испугавшись холода, от которого могли пострадать их собственные крылья, предпочли перебраться туда, где было много теплее. Должно же было быть где-то такое место - если не земле, так хоть на небе...

На земле же было очень холодно. Очень.

- Холодно, - проговорил Хаймек, втягивая голову в плечи. - Ханночке, наверное, тоже...

- Ей уже не холодно, - сказал папа мальчику на ухо.

Но взгляд его был обращён к маме, стоявшей с другой стороны.

Мама смотрела ввысь остановившимся взглядом. На ресницы ей непрерывно садились снежинки, но она ни разу не моргнула. На бровях у нее уже образовалась широкая белая полоса, провалившиеся щеки тоже быстро белели. Мальчик испугался.

- Папа, смотри! Снег не тает на мамином лице... Она не умерла? Папа тронул маму за подбородок и повернул её лицо к себе.

- Ривка, - сказал он.

Мама не отозвалась. Она и на самом деле была, как неживая.

- Ривка, - ещё раз сказал папа. - Ну, пожалуйста, Ривка. Бедная ты моя... Посмотри на Хаймека. Посмотри на меня. Что делать? Мы не можем умереть по своей воле. Мы должны жить дальше.

Мама сказала медленно, словно пробуждаясь от своего страшного сна:

- Да... Мы не можем умереть. А Ханночка смогла. Её нет. Её нет, Яков. Ты не забыл?

- И несмотря ни на что... - сказал папа.

 Мама нагнулась к Хаймеку.

- Как по-твоему, сынок, Ханночке сейчас холодно?

Хаймек энергично закивал:

- Холодно... я сам видел. У неё замерзли ноги.

- Тогда мы должны надеть ей на ножки шерстяные носочки... те, что я ей недавно связала...

В эту минуту из-за снежной пелены возник комендант лагеря. Одет он был более чем тепло, а из опущенных и завязанных на тесемки ушей шапки-ушанки выглядывало багрово-красное лицо. Он посмотрел на холмик, уже почти совсем занесённый снегом, посмотрел на родителей Хаймека и на него самого и пробормотал:

- Ну вот... уже добралась до вас косая... Тут у нас это быстро... придётся привыкнуть. Тут уж ничего не поделаешь. Это у нас так... запросто... Как ты сам давеча сказал, Янкель? Кто с силами не соберётся, тот быстренько загнётся... Смешной вы народ, евреи. Смерть ходит рядом, а вам бы все посмеиваться. Ну-ну...

И комендант рассмеялся, хотя веселья на его лице не было. Рассмеялся и стукнул папу по плечу огромной рукавицей, подшитой синим брезентом.

Глядя на этого неугомонного коротышку, поневоле улыбнулся и Хаймек. Только сейчас ему пришло в голову, что комендант похож на снеговика. Его запросто можно было представить рядом с бараком, на опушке леса. Ну и, конечно, правильно, что на ушанке у него красная звездочка - только так его и можно отличить от других заключенных. Комендант, отсмеявшись невеселым смехом, сделал строгое лицо и сказал:

- Ну... вот... Будет вам торчать на морозе. Ползите в барак и отогрейтесь хорошенько. Посмотри на свою жену, Янкель. Еще немного и тебе придется копать еще одну могилу... ну, это я шучу. Но вас привезли сюда не для того... не для того.

- Я не пойду, - тихо сказала мама. - Зачем мне греться? Ханночке ведь тоже холодно...

Комендант каким-то образом понял смысл сказанного мамой. Лицо его, и без того красное, покраснело еще больше.

- Глупости, - сказал он сердито. - Глупости. А ну-ка, слушай мою команду: марш в барак! Это приказ! Если через пять минут вы еще будете здесь торчать, прикажу спустить собак. Ишь, какие!

«Вот теперь он и вправду похож на начальника лагеря», - подумал Хаймек. - Кричит, по крайней мере, как настоящий начальник». И он вспомнил о немцах. Те умели кричать.

Мальчику не хотелось в душный барак. Ему было жалко оставлять без снеговика лесную опушку. Ему было жалко маму, у которой почти заледенело лицо. Ему было жалко оставлять в холодной земле маленькую ласковую Ханночку.

Медленно, очень медленно возвращались они в барак, по колено проваливаясь в холодный снежный пух, чья ослепительная белизна только подчёркивала грязный цвет их собственной одежды, покрытой многочисленными заплатами. На полпути к бараку Хаймек оглянулся, пытаясь взглядом отыскать холмик, под которым навсегда успокоилась маленькая еврейская девочка по имени Хана. Его сестра. И он увидел его. Крошечный, совсем неотличимый на фоне соседних сугробов бугорок. Он показался мальчику почему-то округлым и даже уютным. «Он похож на живот Нехамы, - пришла ему в голову странная мысль. - Очень похож...» Только в животе у Нехамы пряталось что-то живое, а Ханночка была мертва...

Перевод с иврита Валентина ТУБЛИНА

<< Назад

<< Назад к содержанию