Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 1 > Проза

Рада ПОЛИЩУК

НА ЗАПОВЕДНЫХ СКРИЖАЛЯХ ПАМЯТИ

Послесловие

Этот сон преследовал его с колыбели. Сон-мираж, сон-мечта, предвестник грядущего.
С таким постоянством снится человеку дом детства, скрип половиц, тепло жарко растопленной печки, запахи керосина, корицы и гусиных шкварок, напев колыбельной, в который вплетаются тихим речитативом слова молитвы на древнем языке праотцев. Дом детства, где всех можно увидеть сразу – тех, кто расстрелян в Понарах, тех, кто никогда не родится, тех, кому повезло пережить все потери, кто блуждал до последнего своего часа по парку Богом забытых евреев, вслушиваясь в шорох прошлогодних листьев под ногами, провожая взглядом нежную пену облаков, плывущих из недосягаемого прошлого в неизведанное будущее.
Дом детства – священное место, Мекка, сюда совершает паломничество наша память. Ибо память – «это любовь к тем, кто ушел и никогда не вернется ни на проселочную дорогу, ни на скамейку под липой, ни за сапожный верстак, ни за свадебный стол».
Так сказал писатель Григорий Канович – не холодный историк, не отстраненный соглядатай, не летописец даже, а соучастник всех событий, о которых пишет много десятилетий подряд с неиссякаемым мужеством, верностью себе и своему народу – «трудолюбивым портным и каменотесам, печникам и горшечникам». Он пишет о них и испытывает при этом «что-то похожее не то на горечь, не то на тревогу».
Григорий Канович несет свою нелегкую ношу, не пытаясь облегчить ее ни при каких обстоятельствах. Он вывез ее из Литвы в Израиль. Эта ноша – наша с вами история. Она тяжела, как чудом уцелевший талес, который, стоя на родном пепелище, накинул на плечи Ицхак Малкин, герой романа «Парк забытых евреев».
Она тяжела, эта ноша, но сбросить ее Григорий Канович не может – ведь «в ней все грехи мира, весь этот пепел, черневший на месте жилищ, все эти сломанные надгробья, эта синагога-пекарня с ее чанами и пылающей печью, все его близкие, расстрелянные в белой рощице». Такую ношу нельзя сбросить – лишь переложить на другие, надежные плечи.
И Григорий Канович обращается к своим единомышленникам: «Надо писать, надо ваять, надо снимать фильмы, строить новые музеи, не отрекаться от своего прошлого, чтобы все знали, кто такие были, есть и будут евреи».
Наверное, не совсем точно было бы сказать, что Канович пишет историю евреев, переживших вторую мировую войну. Он пишет трудную, полную преодолений и надежд судьбу своего современника и соплеменника, пишет о душе истерзанной, измученной, но живой.
И снится ему всю жизнь один и тот же сон – о прекрасном, недостижимом Ирушалаиме де Лита. Этот сон преследовал его с колыбели. Сон-мечта.
Но сны и мечты сбываются. Небо над великим городом Иерусалимом – явь сегодняшнего дня. И тянутся к небу тоненькие струйки дыма из труб давно исчезнувших с лица земли домов, «голубой холст которого соткан из отлетевших душ – сапожников, служек, раввинов и водовозов, детей и взрослых».
По обостренности чувств, по лейтмотиву скорби и печали, который звучит во всех его книгах то едва различимым плачем, напоминающим шелест молитвы, то трубным звуком шофара, торжественным и предупреждающим – Григорий Канович, несомненно, еврейский писатель.
И пишет он не пером на бумаге, а сердцем на сокровенных скрижалях памяти.

Г.КАНОВИЧ. Кармен с третьего этажа. Рассказа.

Назад >