СТАНЦИЯ

         Ну и имя у этого мужика - Мкртыч! Попробуй-ка выговори четыре согласных подряд. В России, чтобы язык не сломать, его зовут Макарыч. Я познакомился с ним слу¬чайно, на железнодорожной платформе в пивном ларьке.
         Мне это местечко успело полюбиться. Пивнушка стоит на крытой платформе между путями. Когда вы не спеша потягиваете драгоценную бутылочку пива в ожидании по¬езда, стоя напротив окна, взгляд ваш упирается в кассы с вечно толпящимся, томящимся в ожидании, закрученным в очереди, суетящимся народом, и от этого особенно при ятно. Вы-то уже не торопитесь, в кармане у вас необходи-мый билет, в руках прохладная бутылка пива, и можно на миг расслабиться, ожидание не томит, во имя нескольких неторопливых глотков можно даже пропустить свою электричку: эка важность - через 10-15 минут будет следующая!
         По левую руку - прибывают поезда на Москву и, глотнув нужную долю населения, исчезают где-то в районе локтя, по правую - следующие от Москвы выскальзывают железной лентой из-за плеча и также, постояв, и вобрав еще больше народу, уходят... Когда поезда прибывают од- новременно, образуется железобетонный коридор, в кото¬ром, поблескивая окнами, движутся боковые стенки.. Дальние составы, естественно, здесь не задерживаются одни в левый рукав всасываются, другие из правого выхлестывают... Север - Юг, Север - Юг… Юг - Север, Юг - Север… - выстукивают .
         Здесь я его и встретил, повторяю, случайно. Это был невысокий сутулый человек с лицом обезьянки, которую всю жизнь протаскали в цирке. Но глаза у него были нео¬быкновенно черные, грустно-глубокие, в них сразу будто проваливаешься и летишь, не достигая дна. Он пил пиво рядом со мной.
         - Гай эс? - тихо спросил он.
         Я чуть не ответил «yes» и задумался (единственный язык, который я хоть как-то знаю, кроме русского, - английс¬кий)
         - ..гидес гайэрэн? - спросил он, видно, что-то уло¬вив в моих глазах
         - Нет,- ответил я, - «че»...
         Я знаю всего несколько десятков армянских слов, но это сказанное мной «че» будто перебросило какой-то мос¬тик, шаткий, как веревочный мостик через пропасть Ока¬зывается, с этим незнакомцем у нас что-то общее .
         - Московский?- спросил он, кивая.
         - Ага,- ответил я, не в силах отделаться от нахлынувше¬го ощущения какой-то маскарадности происходящего. Мо¬жет быть, в этот момент я и вправду стал чем-то чуть боль¬ше походить на него.
         Мы помолчали, сделали по глотку.
         Слева простучал скорый с юга - пыльный, грязный, мелькнувший битым стеклом окон, вагоны проносились слиш¬ком близко, буквы сливались на мелькнувших пару раз таб¬личках, и невозможно было разобрать, откуда его несет
         - Может, из Армении… - кивнул я.
         - Нерегулярно ходят,- полувозразил он.
         - Оттуда?
         - Бакинец,- усмехнулся он, и тут только я понял, что он пьян, понял не с первого, не со второго слова, а толь¬ко сейчас, по чему-то мелькнувшему в усмешке, будто мель¬кнуло отражение в кривом зеркале комнаты смеха, и пьян сильно, просто держится крепко.
         Мы помолчали, и мысли наши безмолвно кружили вок¬руг большой беды. Я боялся спрашивать, чтобы не кос¬нуться ненароком какой-нибудь страшной раны, а он бо¬ялся показаться унизительно жалким, навязывающим свою боль другому.
         И еще я знал, что бакинские армяне в основном из Карабаха, где идет война за выживание, жестокая, нерав¬ная, за каждый камень, за каждое дерево, война за то, чтобы народ не превратился в пасынков истории и, разу¬верившись в Боге и Справедливости, не рухнул окончательно в объятия Маммоны.
         В нашем безмолвии было больше слов, чем в ином раз¬говоре, но каждый уже знал заранее, какие будут вопросы и какие будут ответы, вернее, что ответов не будет на са¬мые главные вопросы, ибо самый великий и мудрый чело¬век на земле не сможет указать выход из тупика армянской историографии.
         "Мы первое в мире христианское государство... Мы ок¬ружены мощными мусульманскими державами... мы не имеем выхода к морю... Но мы не сдаемся и боремся… У нас осталась одна четырнадцатая нашей территории, покрытая камнями, лишенная ресурсов... Мы не нужны миру и только мешаем ему самим своим существованием... Но мы боремся Который раз армяне доказали, как они уме¬ют сражаться и умирать, который раз мир не заметил этого... Нас никогда не спрашивают, когда делят нашу землю, а между тем мы едва ли не единственный из народов, так долго живущих на своей земле оседло. Мы разные, непро¬стые, со сложным характером, а чего же вы хотите от на¬рода, пережившего такую историю, несущего на своих пле¬чах груз стольких трагедий, которых с избытком хватило бы на любую "великую" нацию? Все было против нас, и осталось лишь надеяться и жить вопреки всему, хотя бы потому, что некому, кроме нас, этот груз нести"
         Армению убивают. Но знание и понимание мое было головным, абстрактным, им же оно испытано на собствен ной шкуре, поэтому я понимал, что не смогу ощутить все это в той полной мере так, как он, ибо не был им. И было как-то неудобно за предохранительный целлофановый слой, окутывающий душу, - как здоровому в присутствии инва лида на коляске
         Мне было странно и страшно произнести слово "беже¬нец", так часто слышанное от отца. Что-то было в нем уничижительное, как безнадежный диагноз.
         -    М-м-да, плохо, попытался сказать я как можно бо¬лее сочувственно и мягко.
         -     Плохо,- серьезно кивнул он, будто заключая нашу молчаливую беседу, потом улыбнулся: - Сын у меня, вы¬сокий, красивый .. Как ты…
         -    Он-то как? - осторожно спросил я
         - Из Америки пишет.. Все нормально. . Уже год там
         - Ну, слава Богу, хоть жив... главное, значит, статус получил?
         - Да... Зовет меня. И все говорят, поезжай, Мкртыч… - Пива у него оставалось на донышке Разговора хороше¬го все-таки, приносящего облегчение сердцу, не получа-лось.
         - У брата жена русская, говорит, Макарыч, поезжай, о чем думаешь, слушай, да там жизнь такая, нам и не сни¬лось – в магазинах полки ломятся!… А давай, говорю, Марина, поменя¬емся - смеется, не хочет.. Права она, у брата сколько мож¬но жить? Была родня в Геташене, да и Геташена уж нет Ничего не осталось, только мать в Баку ..
         - В Баку?! Неужели там еще есть армяне?
         - Уж так получилось, что родственники у меня азербай¬джанцы, внуки ее. Ей уж за восемьдесят, старая везти Но ее как бы не существует: из домовой книги вычеркнули, врача не вызывают, на улицу не выводят, от соседей прячут...
         Он допил пиво. Раздался гул электрички, народ начал подтягиваться к платформе. Он взглянул на часы
         - Сейчас должна быть моя...
         - Тульская.
         - Значит, моя.
         Он протянул квадратную ладонь, не спрашивая, по пути ли нам дальше, снова усмехнулся, и лицо его будто раздро¬билось на множество независимых друг от друга осколков
         - Знаешь, почему только беженец может понять, что земля круглая, а не плоская?
         - Почему?
         - Зацепиться не за что! - расхохотался он. - Шарик-то гладенький! - и, отвернувшись, пошел.
         Его коричневая лысина с седым веночком, сутулая спина чем-то вдруг до боли напомнили моего отца в последние годы . Я представил эту спину среди лаковых небоскребов, и она показалась мне там еще более одинокой, чем на этой заплеванной, засыпанной бумажными обрывками платфор¬ме. Он погрузился в толпу, мы умерли друг для друга, а через несколько минут подошел мой поезд.
         Народу оказалось немного, и мне удалось занять сво¬бодное место у окна. Минуты дороги между двумя города¬ми... В одном из них меня ждет малолетний сын с женой, в другом - хворающая старушка мама... Пожалуй, это един¬ственные минуты покоя и равновесия, когда прекращался на миг сумасшедший бег работы, добывания пищи и ле¬карств. Как ни странно, лишь в эти минуты, такие пустяч¬ные для моей жизни в целом и для моих дел, я и мог иног¬да ощутить жизнь со всей полнотою.
         Был голубой весенний день, салатовая весна кипела бе¬лым цветением яблонь, природа будто, хлопнув, открыла бутылку шампанского, излившегося белой, ослепительно свежей пеной.
         Но на сей раз душу не посетили желанные минуты покоя.
         «Беженец» - он сам произнес это слово. Хорошо, что мой отец не дожил до того дня, когда оно снова стало реальностью. А я? Всю жизнь считал себя настолько же рус¬ским, насколько и армянином. Но жил-то всегда в России, с русскими... «Родной язык» - не раз приходилось запол¬нять такую графу в анкете. Вписывал «русский» автомати¬чески, не задумываясь, и лишь сейчас почувствовал - а ведь он и в самом деле родной. Что я без него? На Востоке где-то, по-моему, до сих пор сохраняется казнь - отреза¬ние языка. Что я без него? Я не молод, и такой же новый у меня не отрастет и, в лучшем случае, мне останется лишь шевелить косноязычно обрубком, вызывая удивление и сожаление прохожих.
         «Мкртыч» - до чего каменист армянский язык, в нем гласные, как родники или горные речки меж скал. Впрочем, среди каменистости этого имени все же есть нечто вроде слабого «ы» , и получается что-то вроде Мыкыртыч. Не раз я слы¬шал эстонский - он поющий, с долгими, обильными глас¬ными, согласные в нем, как невысокие острова среди моря, россыпь гладко обкатанных водою валунов. Однако я и эс¬тонского языка не знаю, кроме нескольких слов - «Эй-оле!..»* В русском это соотношение стремится к равновесию, но все же, несмотря на обилие рек и озер, больше суши...
         Поезд мчался с короткими остановками. Вдоль желез¬нодорожного полотна жались один к другому сплошные огороды и огородики, разделенные самодельными ограда¬ми из прутьев и проволоки или вовсе полосками травы -убогие шалашики и хижины из подручного материала, до¬сок, ржавых листов железа, толя - в этом году не осталось ни клочка свободной земли, даже не слишком крутые скло¬ны обработаны и срыты. «Самозахват». Люди так и не дожда¬лись от властей земли - хоть где, хоть чуть-чуть… Боялись голода. А земля давала хоть какую-то опору, надежду... Тут и там раздевшиеся до плавок и купальников горожане ковы¬ряли землю лопатами, сажали картошку. «Догоним и пере¬гоним Америку...» - сколько раз слышали. Вот и догнали...
         Америка... седой веночек на выжженном камне, лако¬вые небоскребы... Эти квадратные крестьянские ладони -руки предков, растивших и холивших виноград под креп¬ким солнцем среди сутулых гор с тысячелетними церков¬ками, в силуэтах которых простота ребенка и аскетическая четкость линий.
         Но в его Геташене церковь разбита снарядом, кладбище предков превращено в отхожее место, а дома заселены теми, у кого графа «национальность» в паспорте соответствует требуемой.
         Я не стал спрашивать, почему он не уехал в Армению, такое мог спросить лишь не армянин, ведь любой армянин не может забыть, как и многое другое, что только после землетрясения сама блокадная Армения переполнена без¬домными. Резня в Сумгаите, резня в Баку, изгнание из Душанбе, а теперь из-за нескольких мерзавцев, которые есть в любой нации, армян изгоняют из Ставрополья... Что дальше? И кончится ли когда-нибудь это соскальзывание по круглому гладкому шарику?..
         Люди не могут долго сочувствовать, у них появляется потребность обвинять. Народ без земли всегда неправ.
         Желанный покой не наступил. Я стал им, и в самом неудержимом движении поезда мне почудилось тошнот¬ворное, бесконечное соскальзывание куда-то, в самой ско¬рости с мельканием деревьев, кустов, столбов - изначаль¬ное безумие, а в перестуке колес - эхо выстрелов. В этом году, чтобы выжить и распрямиться, люди стреляли и са¬жали картошку. Земная плоть рухнула из-под колес, и поезд оказался летящим высоко над замершей темной речкой.
         Показались городские многоэтажки.
         - Граждане пассажиры, Подольск, Подольск, повторяю, - простуженно хрипя, втолковывал репродуктор, - конечная - Па-а-дольск…
         Я встал, готовясь к выходу.
         
1992 г.

Назад ->

МКСР ->