ОБ АВТОРЕ
Александр Рапопорт (1960 г, Одесса) − поэт, прозаик и переводчик с французского языка. Автор книг стихов "Образ жизни" ( 2001), "Имя и Число" (2004), книги прозы "Дневник лейтенанта Пехорского" (М., Русский импульс", 2015). Составитель антологии "Одесса в русской поэзии", выдержавшей два издания. Создатель выходящей в издательстве "Русский импульс" книжной серии "Приключения сюжета", где участвует как составитель, переводчик, автор статей и комментариев. В девяностые и нулевые годы писал журналистские материалы для изданий "Лехаим", "Букник" и др.
Стихи в периодике публикует под именем Александр, прозу под именем Алекс, утверждая, что это два разных, мало совпадающих друг с другом человека.
Живет в Москве.
ДЕЛАТЬ ЧУДЕСА
Рассказы
ГАЗИРОВКА
Эдик Мангер – назовем его так – живший в городе Одессе во второй половине прошлого века, обладал удивительной способностью. Он мог, воспользовавшись автоматом газированной воды, утолить жажду без стакана. Автоматы советского производства, стоявшие на самых оживленных улицах, представляли из себя высокие – под два метра − параллелепипеды с округленными гранями, словно обточенными морскими волнами. Создавалось впечатление, что автоматы до установки долго лежали на полосе прибоя и волны перекатывали их по мокрому песку и прибрежной гальке, поэтому грани в конце концов получились закругленными. Так мне казалось там и тогда, в детстве. На самом деле, то была не работа волн и ветра, а продуманное эргономичное решение, − ведь об острые грани легко получить травму на людном месте.
Со стороны фасада, примерно на уровне человеческой груди, у автомата имелась большая выемка, В ней под водоотливной трубкой предполагался граненый стакан. Но он, прямо как живой человек, часто отсутствовал на рабочем месте. Местные алкоголики одалживали его у общества − стакан был общественной собственностью, как и всё вокруг − и нередко забывали вернуть после возлияния. Или же он просто разбивался, выскользнув из трясущихся рук. Ни пластиковых, ни бумажных стаканов в продаже не было, ну а стеклянные часто бились.
Но пить летом на юге хочется не только алкоголикам. И однажды Эдику пришла в голову блестящая мысль. Ему было лет 20, и он учился на математическом факультет Одесского университета имени Мечникова, специальность «прикладная математика». Эту специальность получали те, кого потом назовут «русскими программистами» и «гордостью Силиконовой долины» в штате Калифорния. Эдика осенило, что человеческую голову можно поместить в выемку, где отсутствует стакан, расположить рот под водоотливной трубкой, а левой рукой бросить монету в щель монетоприемника. Поскольку выемка находится на уровне человеческой груди, а трубка – сверху, то стоять с головой в автомате придется на полусогнутых и спиной к его фасаду.
Газировка без сиропа стоила одну копейку, а газировка с сиропом – три. Бросив монету, нужно было, любя, то есть слегка, хлопнуть по щели ладонью. Иногда монета прилипала к мокрой внутренней стенке и не хотела проваливаться. Но после легкого удара она летела куда нужно, срабатывал фотоэлемент и «процесс пошел», как говорил Михаил Горбачев.
Сформулировав проблему в общих чертах, Эдик, разделил задачу на простые составляющие и разработал пошаговую инструкцию. Цитирую.
«Стать спиной к автомату и прислониться затылком к фасаду. Медленно приседать, нащупывая кожей затылка верхнюю грань выемки. Присев на должную высоту, важно не потерять равновесия, потому что затылок более не служит опорой. Чтобы равновесие сохранить, необходимо сместить центр тяжести, выпятив вперед нижнюю часть туловища, после чего, опираясь плечами осторожно вводить голову в правую часть проема. Зафиксировав открытый рот под трубкой, левой рукой опустить заранее заготовленную монету в щель монетоприемника. Выпив воду, сместить голову в левую часть проема и нажать затылком на омыватель стакана. После того как фонтанчик омывателя освежит волосы на затылке, вывести голову из проема, выпрямиться и поклониться заинтересованной публике».
То есть, он придумал, как в жару за одну копейку освежиться не только внутри, но и снаружи.
Но первый «подход к снаряду» едва не окончился травмой. Как известно, дьявол кроется в деталях. Эдик не учел того, что газированная вода поступает в стакан не в готовом виде, а тремя этапами: сначала вода без газа, потом пару капель фруктового сиропа и потом уже раствор углекислоты под давлением. Все три составляющих перемешиваются уже в стакане. Но если ловить их открытым ртом, то они не успеют смешаться, и вы получите их поэтапно. И когда углекислота, не разбавленная водой, попала ему в ноздри, в глаза (а он не догадался зажмуриться), Эдику стало плохо.
Резкая боль, он потерял ориентацию в пространстве и буквально выпал из автомата. Хорошо, что успел выставить вперед руки, иначе разбил бы голову об асфальт.
Но это послужило ему хорошим уроком, из которого он сумел извлечь правильный вывод. Оклемавшись, Эдик внес коррективы в пошаговую инструкцию, и уже со второго раза эксперимент пошел как по маслу. Сразу после поступления воды из трубки он закрыл глаза, приостановил дыхание и сместил голову влево по направлению к омывателю стакана. Углекислота вылилась, совершенно его не задев. Также он учел, что автомат в рабочем состоянии подключен к электросети, возможен пробой изоляции, то есть, можно получить удар тока. Поэтому перед выступлением необходимо убедиться, что автомат заземлен. Соблюдая технику безопасности, он придумал специальную обувь: наклеил диэлектрическую резину на подошвы, чтобы в случае пробоя на корпус не стать частью электрической цепи.
В конце концов! Укротитель ведь сует голову в пасть льва и тем зарабатывает на жизнь. И это гораздо опаснее, чем засунуть голову в автомат, потому что лев – живое непредсказуемое существо. Лев наделен свободной волей, и у него, есть право выбора. Лев, даже беззубый и дрессированный, в один прекрасный день может сомкнуть пасть, если решит, что ему всё надоело до чертиков. Сколько можно терпеть − так может подумать настоящий ЛЕВ и сомкнуть пасть. Не исключено, он будет прав в этом своем поступке. Но автомат с газированной водой сомкнуть пасть не может, нужно только понять его устройство, и предусмотреть возможные риски.
Рассудив таким образом, Эдик отработал методику и приступил к публичным демонстрациям. Раз в неделю он заключал пари с несколькими студентами на сумму месячной стипендии, о том, что выпьет воду без стакана. Те сбрасывались, он выполнял номер и забирал деньги. Так он увеличил свое благосостояние в пять раз: к его стипендии прибавлялись еще четыре. Поскольку демонстрация происходила на улице, то на выступление Эдика всегда собиралась толпа прохожих. Эдик честно предупреждал, что сейчас они увидят смертельный номер, совершаемый с опасностью для жизни, и он ка-те-го-ри-чески не советует повторять его без подготовки.
Однажды, когда мама Эдика (Анна Борисовна − в обиходе, Ханна Боруховна − по документам), поливала цветы в своем палисаднике, в их двор вбежала соседка и закричала: «Мадам Мангер, идите полюбуйтесь на своего сына. Он на углу Чижикова и Канатной». С бьющемся сердцем, предчувствуя недоброе, Анна Борисовна выбежала на улицу. На углу Чижикова и Канатной она заметила толпу возле автоматов с газировкой. Протолкавшись поближе, она увидела своего сына. Спрятавшись за чью то спину, Анна Борисовна с ужасом пронаблюдала спектакль. Её сын, надежда семьи, студент математического факультета, ведет себя как последний шут, как городской сумасшедший! Как сказано в Притчах царя Соломона, умный сын радует отца, глупый сын огорчает мать.
Тут надо добавить, что в Одессе всегда много было городских сумасшедших. И Анна Борисовна испугалась, что Эдик может пополнить их ряды. С математиком такое запросто может произойти. У них же особая психика, у математиков. Ей не по душе был выбор специальности. Почему бы не поступить на медицинский? Да, она была против математического факультета, но что же она могла сделать? Покойный папа Эдика был математик, преподавал эту дисциплину в пединституте, и Эдик пошел по его стопам.
− Боюсь, это у них наследственное, − сокрушенно думала мадам Мангер.
Что же касается городских сумасшедших, то в Одессе все они были еврейского происхождения. Сей феномен можно бы объяснить, но объяснение займет много времени. Это тема для отдельной диссертации. И вообще, как говорят французы, если нужно объяснять, то не нужно объяснять. Городские сумасшедшие выполняли ту же функцию, какую в Москве и Петербурге выполняли юродивые. Они, не хуже, чем приглашенные в студию эксперты, высказывались по широкому кругу проблем, некоторые из них создавали гражданскую лирику, читали её в публичных местах, и одесситы с удовольствием их слушали. Они могли говорить всё, что хотели. Справка из психдиспансера освобождала от судебной ответственности, поэтому они вели себя, как свободные люди. Цензура на них не распространялась. Один из них ходил по Дерибасовской и кричал: «Да здравствует план Маршалла и доктрина Трумена! Фултонская речь Черчилля открывает новые горизонты!» Другой, после того, как СССР помирился с Югославией, входил в трамвай и читал стихи: «Дорогой товарищ Тито! Ты наш друг и ты наш брат. Как сказал Хрущев Никита, ты ни в чем не виноват!» После этого он шел по вагону со шляпой в руке собирать гонорар – и все относились с уважением: человек зарабатывает литературным трудом.
А некоторые сами попадали в художественные произведения. Один одесский поэт, лирически описывая город, восклицал:
«Там стоял в носу ковыряющий Шая,
городской пейзаж собой украшая».
Шая означает Исайя, это имя библейского пророка. У них было много общего, библейский Исайя всех обвинял и ругал последними словами, и одесский Шая делал то же самое. Разница между ними состояла в том, что Исайя передвигался по Палестине на осле, а Шая по Одессе – на велосипеде и общественном транспорте. И еще он знал много таких ругательств, которые библейскому были неизвестны.
Например, Исайя, обращаясь к своим современникам, говорил:
«Над кем насмехаетесь вы?
Над кем зубоскалите,
кому показываете язык?
Вы – порожденье греха, отродье лжи!
Возле деревьев разгорается ваша похоть,
под каждым деревом зеленым!»
Примерно то же самое говорил одесский Шая встреченным на улице женщинам, да еще с прибавлением русской лексики. Женщины проходили мимо, потупив взор. Никто ему не возражал, это было не принято. Что можно возразить пророку?
Однажды, когда он стоял на Приморском бульваре напротив Горсовета, я подошел и четверть часа слушал его высказывания. Шая ругал власть, критиковал внутреннюю и внешнюю политику, и его не интересовало, есть у него слушатели или нет. Ему, как пассионарию, важно было высказаться. Я поймал себя на том, что разделяю его оценки. Подняв голову, Шая заметил над Горсоветом портреты членов Политбюро. Близился праздник, их выставили. Шая последовательно обругал их, назвав каждого по имени-отчеству, это доказывало, что у него прекрасная память. Потом Шая обратился лицом к порту, посмотрел вниз и обругал стоящее под погрузкой итальянское судно. Непонятно было, какие у него претензии к сухогрузу, но чем-то он ему не понравился. После этого Шая посмотрел на меня и тут же сообщил все, что обо мне думает. Я молча выслушал его слова и пришел к выводу, что он понимает меня лучше, чем кто бы то ни было. Ничего не оставалось, как повернуться и уйти.
Это лирическое отступление. А что касается Эдика, то его мама долго думала, как начать разговор об увиденном на углу Чижикова и Канатной и, не придумав ничего лучше, спросила: «Эдик, объясни мне, Эдик, почему ты не получаешь Ленинскую стипендию?»
− Потому что я уже зарабатываю больше, чем эта стипендия.
− Чем ты зарабатываешь, чем? Этим кривлянием? Этой пантомимой? Ты не Марсель Марсо. И я не представляю себе приличную девочку, которая захочет иметь дело с таким швицером, как ты.
Это был сильный аргумент, но тут мадам Мангер ошиблась, потому что такая девочка вскоре нашлась. И не где-нибудь, а на специальности «классическая математика» того же факультета. Эдик стал реже бывать дома, что очень тревожило маму. Учеба давалась ему легко, но в отличники он явно не стремился.
− Эдик, объясни мне, Эдик, почему ты не готовишься к экзаменам?
− Мама, я уже знаю на четверку.
− Почему бы не подготовиться на пять?
− Лучше потратить время на что-нибудь другое.
«Что-нибудь другое!» Как вам это нравится? Мадам Мангер знала, что он подразумевает под «чем-нибудь другим». Верные люди ей рассказали, с кем встречается её сын. Она не могла оставаться в неведении и тайком от Эдика пошла взглянуть на его подругу. Увиденное её не обрадовало. Но, как и в случае с выбором специальности, тут она не могла ничего изменить. «На эту стриженную шиксу он тратит время, а на родную маму можно уже наплевать! Можно уже не прислушиваться к её словам!» - так думала мадам Мангер и жила с обидой в душе. В разветвленном роду Мангеров принято было обижаться друг на друга. Один родственник передавал другому через третьих лиц, что он на него обижен. А за что обижен, не сообщал. Пусть сам думает и мучается совестью. При этом повод для обиды мог быть самым ничтожным. Дорого было состояние обиды, оно было специей, которая вносила в жизнь нервозность и придавала ей остроту.
«Стриженная шикса», как называла Анна Борисовна девушку Эдика, стриженной стала после встречи с её же, Анны Борисовны сыном. Раньше у неё были длинные волосы, но с длинными неудобно засовывать голову в автомат с газированной водой. Да, вы правильно поняли: Эдик убедил её сделать стрижку и обучил искусству пить воду без стакана. Они подготовили совместный номер и начали выступать вдвоем. Премьера состоялась в вестибюле университета, где были два автомата. На премьере присутствовали как минимум три факультета, студенты и профессорско-преподавательский состав. У ног выступающие поставили кассетный магнитофон, откуда раздавалась музыка из кинофильма «Мужчина и женщина». Есть такой вид спорта – синхронное плаванье, и есть такое искусство - игра на фортепиано в четыре руки. Шоу с музыкальным сопровождением, которое Эдик и «стриженная шикса» продемонстрировали, было синтезом спорта и искусства; движения они выполняли синхронно и непонятно было, как им удалось добиться такой слаженности. Она приседает и он приседает; она засовывает голову и он − то же самое; она поднимает руку и он поднимает руку, причем, под одинаковым углом к горизонту; она пьет воду, и он пьет воду, она нажимает затылком на омыватель стакана и он туда же. В финале они одновременно появлялись из автоматов с совершенно сухими лицами, но с мокрыми затылками. Каждый из зрителей заплатил по рублю, и на вырученные деньги молодые уехали в свадебное путешествие в Крым.
− Эти люди нашли друг друга, − задумчиво сказал декан факультета, − не знаю только, какими они будут математиками…
Несмотря на такие сомнения, дипломы они защитили на отлично. Вскоре после их защиты произошел распад Союза. Это невзаимосвязанные события, так совпало – после не означает вследствие или по причине, как известно из формальной логики. Настали новые времена, и многие дипломированные математики начали осваивать смежные специальности. Кто ушел в бизнес, кто-то в госчиновники, а потом, когда надежды на лучшую жизнь окончательно улетучились, бизнесмены оказались в тюрьме, а бывшие чиновники подались в бега с бюджетными деньгами. А вот Эдик и его жена как-то исчезли со всех радаров. Это было нехарактерно для них, но никто ничего не знал. Что они и где? Преподаватели факультета всегда интересовались судьбой выпускников, любопытно же на что, так сказать, потрачены усилия, куда ушли годы жизни. Ау-у, кто остался в науке? Но долгое время о Мангерах не было ни слуху, ни духу. Знали только, что они уехали из Одессы. И вот известие пришло. Эдик – мультимиллионер, живет в Сан-Франциско, самом красивом городе западного побережья, и обеспечил маму, которая незаслуженно на него обижалась, гораздо лучше, чем обеспечил бы её пенсионный фонд. Анна Борисовна, как мудрая женщина, никогда не надеялась на пенсионный фонд и государство – «обдерут как липку, а то я их не знаю!». Это её прямые слова – надежды у неё были только на младшее поколение.
Известие об успехах Эдика встречено было на кафедре неодобрительно, потому что такое не прощают.
− И на чем он сделал деньги? Выступал там со своими идиотскими штучками?
− Нет, он пишет гениальные программы. Чуть ли не деловой партнер Брина и Цукерберга.
− Дуракам везет! − таков был общий глас.
И только руководитель Эдикиного дипломного проекта профессор Семибатько возразил: «А я, знаете ли, всегда был в нем уверен. Потому что он умел вот это…».
И профессор откинул голову назад, как будто хотел засунуть её в автомат с газированной водой.
− Да что такого он умел?
− Ну, вот это умел…
И профессор снова откинул голову и неестественно вывернул шею, как будто искал затылком омыватель стакана.
− Да что вы хотите сказать?!
− Я хочу сказать, − ответил профессор, − что он умел выбрать необычный ракурс и посмотреть на научную проблему с неожиданной стороны.
ЗАЙКА-ЗАИКА
Эсфирь Давыдовна медленно подошла к телефону и сняла трубку. Звонила старинная подруга, с которой связано было немало: вместе поступили в институт, вместе учились на факультете дефектологии, вместе отработали «молодыми специалистами» обязательные два года по распределению, вместе встречали новый год в компании беспечных болтунов и молчаливых карьеристов, вместе с молодыми мужьями закатывались в Крым и в Гагры, – прошлое богато событиям и много чего можно бы вспомнить… Ольга уже полгода, не подавала о себе вестей, и вот − звонок и её чуть дребезжащий голос, усиленный слуховым аппаратом.
− Фира, я рада тебя слышать. Не спрашивай, где пропадала. Расскажу при встрече. У меня к тебе огромная просьба… − и сделала паузу.
− Ну, давай… Выкладывай.
− Фирочка, речь о моем старшем внуке. О Виталике. Он заикается…
− Какой возраст у Виталика?
− Ему шестнадцать…
− Что ж ты раньше не лечила?
− Фира, раньше не было. Заикание возникло год назад, и к кому мы только не обращались… Всё без результата! Был зайка, а стал заика.
− Ты сама не пробовала снимать? Ты же логопед.
− Фира, я не владею этой методикой. Я всегда занималась другим возрастом и другим дефектом, ты же знаешь, маленькие дети, коррекция звуков. Но если б и владела, все равно ничего бы не вышло. Потому что он меня не воспринимает, как врача. Я для него бабушка Оля. А тут нужна дистанция, чтобы снять… Ой, да что я тебе рассказываю… Фира, ты делаешь чудеса. Помоги, мы заплатим…
− Оленька, я с тебя денег не возьму. Но пусть Виталик один раз съездит со мной на кладбище. Один раз, больше не надо.
− Фира, я тебя понимаю. Он съездит и поможет.
− Если он свободен, присылай завтра же. Судя по твоим словам, у него обычный подростковый невроз. Снять невроз и закрепить навыки – одна неделя.
− Фира, мы молиться на тебя будем!
Приехавший на следующий день Виталик оказался хорошо воспитанным домашним мальчиком. Как и у многих в период подросткового взросления, у него наблюдался контраст между юношеской фигурой и еще детским лицом. На Эсфирь Давыдовну, придававшую значение мелочам и манерам, он произвел скорее приятное впечатление. По первому моментальному взгляду она так людей и делила на «скорее приятное» и «скорее неприятное». Слово «скорее» означало, что оценка эта предварительна, неокончательна, что человек бывает скован или расстроен, и от этого совершает промах, а также, что с течением времени люди меняются и не вдруг проявляют то, что в них заложено. Всё это Эсфирь Давыдовна знала, неоднократно убеждалась, но мгновенному своему впечатлению невольно доверяла.
Первый сеанс лечения она планировала сделать коротким, по методу одномоментного снятия заикания. Шоковая терапия вышла из моды в прошлом веке, но в арсенале Эсфири Давыдовны сохранилась.
…Личное воздействие доктора на пациента пусть останется врачебной тайной.
…Потом она долго беседовала с Виталиком, отвечала на его многочисленные вопросы и с удовлетворением отметила, что метод сработал. Судорог гортанных мускулов не наблюдалось, речь мальчика лилась свободно, плавно, без растягивания звуков, без повтора слогов. Теперь − закрепление навыков, чтобы избежать рецидива. Всё последующее лечение будет направлено на это.
Вечером позвонила бабушка Оля:
− Фира, у тебя получилось! Он нормально разговаривает!
− Да, процесс пошел. Но погоди благодарить, есть еще проблемы. Пусть Виталик приходит в полдень, как сегодня, и так шесть дней подряд, перерывов делать не будем.
− Да какие перерывы, он свободен. У них же каникулы.
Ровно в полдень, услышав звук подъехавшего лифта и не дожидаясь звонка, Эсфирь Давыдовна распахнула входную дверь − Виталик стоял на пороге. Еще в прихожей, снимая куртку, он спросил: «Бабушка говорила, мы должны съездить на кладбище. На какое кладбище?»
− На Новодевичье.
− На Новодевичье? Ничего себе… А зачем?
− Там похоронен мой отец.
− Ваш отец? На Новодевичьем? Ничего себе…
− Я прошу помочь. Там нужно прибрать. Не всегда на это есть силы. На Новодевичьем много туристов, и надгробие нужно содержать в образцовом порядке.
− Не вопрос, конечно, помогу. Я буду рад… А кем был ваш отец?
− Он был известным актером, режиссером, театральным педагогом. Пятьдесят лет работал – а тогда говорили: служил − в единственном театре. Но спектакли ставил в разных. И умер за кулисами, сыграв в последний раз.
− Актеров хоронят на Новодевичьем кладбище?
− Некоторых − да. Судя по вопросу, ты никогда там не был. Памятники актерам − самые посещаемые. Но сегодня мы туда не поедем.
После такого вступления Виталик засыпал Эсфирь Давыдовну вопросами об отце. Он узнал, как молодой Давид, сверстник Виталика, сто лет назад приехал в Москву из губернского города, с первого захода поступил в училище при театре, потому что обладал хорошим голосом, музыкальным слухом и актерской пластикой, с первого курса начал играть в спектаклях, узнал, что юношей он общался с уже умиравшим Вахтанговым и еще не эмигрировавшим Шаляпиным, какие роли и в каких спектаклях были у него самыми яркими.
− Если тебя заинтересовало, дальше мы сделаем так, − предложила Эфирь Давыдовна. − Я даю тебе монологи из пьес. На них ты будешь отрабатывать речь. При этом нужно представить две вещи. Первое − ты стоишь перед огромным залом. И второе − тебе безразлично, сколько зрителей в зале, пять или пятьсот, это тебя совершенно не беспокоит.
− Я − только за, голосую обеими руками, − с энтузиазмом выпалил Виталик.
Лечение, казавшееся ему скучной, но необходимой процедурой, приобретало характер игры. «А ты заметно повеселел у меня, − мысленно отметила Эсфирь Давыдовна. − Ладно, сейчас мы оба повеселимся».
− Ты, конечно, читал «Двенадцатую ночь». Скажи мне, кто автор? Вот тебе монолог, отсюда и до конца страницы. Нет, подожди.
Она отодвинула створку шкафа и протянула Виталику жилетку и фрак.
− Хорошо, что у тебя белая рубашка. Надевай и немножко походи в новой одежде. Освойся в ней.
Жилетку Эсфирь Давыдовна помогла надеть, и когда Виталик застегнул её на груди, утянула поуже на спине. Черный фрак с атласными лацканами сидел идеально.
− Ну, давай.
Виталик взял книгу в левую руку, поднял правую над головой и прочитал:
Я не пират и не морской разбойник,
Хотя, не спорю, мы враги с Орсино.
А приведен сюда я колдовством:
Он, этот вот неблагодарный мальчик,
Из пенной пасти яростного моря
Был мной спасен; он погибал совсем;
Я жизнь ему вернул и к ней прибавил
Мою любовь, без меры и предела,
Всю посвятив ему; его же ради,
Из-за любви единой, я вступил
В опасный и враждебный этот город;
В его защиту обнажил оружье;
Когда меня схватили, он, коварный,
Не захотев делить со мной опасность,
Стал отрицать в глаза знакомство наше
И для меня далеким стал мгновенно
На двадцать лет; не отдал кошелька,
Которым я за полчаса пред этим
Ссудил его.
− Очень хорошо. Довольно, − скомандовала Эсфирь Давыдовна. − Теперь вот это, монолог Ленина.
− Ваш папа Ленина играл?!
− А то! Конечно, играл. Притом на сцене, а это сложней, чем в кино.
− Разве Ленин носил фрак?
− Нет, но оставим для контраста. Для каждого монолога хочешь переодеваться?
Виталик взял в левую руку книгу, большой палец правой руки засунул подмышку, остальные пальцы растопырил веером и, грассируя, прочитал: «Ничего не знаю лучше "Араssionаtа", готов слушать каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди! Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головкам нельзя − руку откусят, и надобно бить по головам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Хм-хм, − должность адски трудная!».
− У тебя получается, − констатировала Эсфирь Давыдовна. − Задам домашнюю работу. Дома учишь, и мне без бумажки рассказываешь.
− А можно сейчас еще что-нибудь? Ну, пожалуйста!
− Ладно. На сегодня это будет последним.
Она взяла с полки дореволюционное издание и нашла страницу. Виталик взглянул и растерялся: «Это по-русски?»
− Конечно. Вникни, и сам убедишься.
− «И» с точкой, твердый знак прям бьют по глазам!
− Не капризничай. Твоим глазам ничего не повредит.
Медленнее, чем в прошлые разы, но чем дальше, тем увереннее, он прочел:
Страна несчастная! Увы, ей страшно
И оглянуться на себя. Для нас
Она не мать, а темная могила.
Улыбки там не встретишь на лице;
На стон и вопль, звучащий без умолку,
Внимания никто не обращает;
Печаль слывет за пошлое безумство,
При мрачном звуке похоронной меди
Не задают вопрос: кого хоронят?
Там люди мрут, с болезнью не знакомясь,
Как вянет сорванный цветок на шляпе.
Кто вздумает рассказывать о том,
Что было час назад, над тем смеются, −
Там что ни миг, то новое несчастье.
− Откуда это?
− «Макбет» в старинном переводе. На сегодня − довольно.
− Эсфирь Давыдовна, завтра можно пораньше прийти?
− Нет, нельзя. Я поздно встаю. Теперь домашнее задание. Вот тебе современная пьеса. Выучи монолог, какой понравится.
Виталик взял из её рук потрепанную брошюрку в когда-то яркой, теперь выцветшей обложке, изданную в первой четверти прошлого века.
− Современная пьеса? Автор умер до моего рождения!
− Да, − ты прав, − вздохнула Эсфирь Давыдовна. − Но когда Давид её ставил, она была современной. Папа встречался с этим писателем, приглашал в театр.
Так в занятиях мелодекламацией прошли шесть дней. Вечером обязательно звонила Ольга, говорила, что внук меняется на глазах, придя от «докторши» (его словечко), с восторгом делится впечатлениями. Заикание как рукой сняло. Слово «лечение» бабушка и внук даже не употребляли.
− Признайся, − спросила Эсфирь Давыдовна, − может быть, вы на него сильно давили? Откуда невроз?
− Как же на них не давить, не заставлять? − возмутилась Ольга. − Такой возраст… Старшеклассники! Ничего не хотят делать, в школу ходят общаться. Разве будут дети учиться, если на них не давить?
− А девочка у него есть?
− Ну, теперь-то появится. Он уже видит себя то ли оратором, то ли театральным деятелем. Трудно понять, что у него в голове.
Визит на кладбище намечен был в воскресенье. Денек, как бывает ноябрьским утром в Москве, выдался пасмурным, безрадостным, в воздухе стояла сырость. Посетителей было не много, среди туристов преобладали стайки китайских студентов, усердно фотографировавших памятники. Эсфирь Давыдовна и Виталик прошли по парадной аллее и, не дойдя до могилы президента России, свернули на самый старый участок. Виталик вертел головой направо и налево, поминутно отбегал от спутницы, чтобы взглянуть на очередное надгробие и с оттенком удивления повторял: «И этот здесь? И этот здесь?»
− Ты побываешь тут без меня и посмотришь подробнее, − заметила ему Эсфирь Давыдовна.
Пока они шли к могиле Давида, она кратко изложила историю Новодевичьего, вернее, своё видение «вопроса». Решение создать особое место для погребения советской элиты принято на правительственном уровне в начале тридцатых годов прошлого века. Это стало своеобразным продолжением объявленного еще Лениным плана монументальной пропаганды. Элитное советское кладбище − та же демонстрация достижений, не хуже ВДНХ: вот какие замечательные люди у нас жили и работали, вот как государство о них позаботилось после смерти. Для народа такие люди и их свершения суть предметы гордости за страну. У французов для этой цели есть Пантеон, а у СССР − Новодевичье кладбище. Для обеспечения преемственности с других кладбищ сюда перенесли прах нескольких дореволюционных классиков: Гоголя и некоторых других. Прах нескольких деятелей искусства привезли из-за границы. Особенность кладбища еще и в том, что оно подчеркнуто антирелигиозное, здесь хоронили людей разных религий. Большинство из лежащих здесь называло себя атеистами в соответствии с государственной идеологией. Крестов, полумесяцев и других символов в советское время здесь не ставили и не выбивали на камнях. Здесь же хоронили самоубийц, например, Маяковского, Фадеева, чего на религиозном кладбище быть не может, но важен был их вклад в культуру, подлинный или мнимый, а также их прижизненный статус, а не способ ухода из жизни. Если посмотреть на это собрание имен, на сам принцип отбора, можно сделать вывод, что СССР был великим проектом, который «накрылся медным тазом». Возможно, это последняя воплощенная утопия, больше такого не будет никогда. И произошло «закрытие проекта» из-за того, что руководители государства, − самая верхушка − никак не соответствовали масштабу провозглашенных задач. Они, в большинстве своем, обладали косным мышлением, не видели, как меняется мир, были плохо образованы и плохо подготовлены к управлению огромной и сложной страной. Просто «не тянули», как сейчас говорят. Тормозили развитие. Кроме умения интриговать в узкопартийной среде, чтобы до самой смерти оставаться у власти, других способностей у них не было. Это может показаться слишком простым объяснением. Но не нужно множить версии, искать сложные объяснения там, где работает простое.
Виталик молча выслушал её речь и неожиданно спросил:
− А кто там сидит весь в белом? Как в шезлонге на палубе теплохода?
− Это памятник Шаляпину. Папа с Федором Иванычем встречался. Музыкальную студию, которую папа создал, называли шаляпинской. Федор Иваныч её курировал, разумеется, до эмиграции.
− А чего он развалился, как большой барин? В белом костюме, нога на ногу… Вот позволяет себе…
Надгробие Давиду представляло собой прямоугольник черного гранита, поставленный на ребро. На фасадной полированной его стороне в левом углу намечены были движением сверху вниз две дуги, обозначавшие складки театрального занавеса. Справа стояли имя, фамилия, годы жизни. Он прожил 69 лет.
Рядом лежали две каменные плиты, размером гораздо меньше гранитного памятника, на них имена жены Давида и их сына, старшего брата Эсфири Давыдовны, погибшего на фронте. О брате она сказала, что тело не найдено, и надгробный камень, который они с матерью установили − кенотаф, условное погребение. Сбоку, рядом с тропинкой − низкая скамеечка на одного человека.
Эсфирь Давыдовна присела на скамью и ушла в себя. Виталик смёл с камней листья и куски коры, вымыл плиты специальным раствором и протер насухо. После этого пошел бродить по участку. Рядом были могилы Качалова, Чехова и Булгакова.
Когда они собрались уходить, Эсфирь Давыдовна сказала: «Наш курс окончен. Ты больше не будешь заикаться. Можешь приходить ко мне в компании с Ольгой и один. Я всегда рада тебя видеть».
Через месяц в вагоне метро она встретила бывшего пациента. Позже, рассказывая об этом эпизоде, она привела фразу из старого фильма: «Вы поражены внезапностью нашей встречи?»
После полудня ехала к подруге. В середине рабочего дня вагон выглядел пустым. На остановке в дальнюю от неё дверь ввалилась компания молодежи и направилась по проходу. Впереди – она сразу узнала − шел Виталик и выкрикивал без заикания: «Бей жидов, спасай Россию». За ним следовали парень и две девушки с наглядной агитацией размером в ученическую тетрадь: шестиконечная звезда, перечеркнутая косым крестом.
Эсфирь Давыдовна молча поднялась навстречу. Заметивший её Виталик потерял дар речи и замер в ступоре, не зная, куда деваться. В глазах у него стоял ужас. Потом резко повернулся, опрометью бросился из вагона, компания последовала за ним. Двери закрылись, поезд тронулся. Всё заняло несколько секунд.
Вечером того дня Эсфирь Давыдовна набрала номер Ольги.
− Фирочка, замечательно, что ты позвонила. Просто замечательно! Ты знаешь, мы тебе так благодарны! После твоего курса мальчик буквально расцвел. Появилась уверенность в себе, появились друзья, подруги. Он стал другим человеком. Я не очень одобряю его новую компанию, не знаю, какие у них увлечения. Они все очень скрытные. Но появилось общение со сверстниками, и в любом случае это лучше того, что было прежде.
− Ну что ж, я рада за твоего внука.
− Но сегодня с ним что-то произошло.
− Что произошло?
− Не знаю, Фира, он не говорит. Но вернулось заикание, как после испуга.
− А ты расспроси, расспроси его.
− Я спрашивала. Бесполезно, не отвечает. Замкнулся. Вижу только, что вернулось заикание в нехорошей форме. И он с ним борется.
− Прежде чем бороться, надо понять причину.
− Фира, помоги. Мы уже было обрадовались, а тут опять…
− Знаешь, не все от меня зависит… Бывает дурная наследственность… И есть ведь что-то над нами, вне человеческих возможностей.
− Фира, мы на тебя надеемся. Ты делаешь чудеса.
Эсфирь Давыдовна положила трубку и обреченно по слогам повторила: «Я делаю чу-де-са».
Назад >>
