Главная > МКСР "ДИАЛОГ" > Анатолий Кудрявицкий (Ирландия)

ПОЕЗДКА в Где-Нас-Нет 

Рассказ 

1

Хорошо там, где нас нет, но стоит ли себя туда посылать? Не лучше ли отправиться куда-нибудь в привычное место – например, туда – не знаю куда, и сделать то, что делаешь всегда, – например, то – не знаю что? А ведь из Где-Нас-Нет порою и приглашения приходят, глянцево-картиночные, и попробуй скажи нет, когда взгляд уже в картинке той поселился и обживается! Как, например, в этой картинке с видом Женевского озера, белым крестом на красном фоне и английским текстом под ним. Два недели в писательском доме отдыха в Швейцарии...

Писатель Свидерский жил скучноэмигрантской жизнью во Франкфурте-на-Майне, поэтому отвлечение от нее было очень кстати.  Шотландская поэтесса, которую он когда-то переводил и с тех пор изредка обменивался с нею посланиями по электронной почте, порекомендовала его каким-то людям в городке между Женевой и Лозанной, которые ведали этим заведением. По завещанию бывшего владельца дома, немецкого издателя, это помещение в летние месяцы принимало на две недели писателей из разных стран, им создавались здесь условия для работы.

«С коллегами по перу пообщаться – разве плохо?» – думал Свидерский.

Самолет переместил его в Женеву. Он побродил пару часов по циферблату этого города, где время тикает и задевает незримыми золотыми стрелками за крыши домов, а потом на коротеньком поездочке добрался до городка, в который ехал.

- А я, знаете ли, русская, – сказала на плохом английском языке лучезарная смотрительница здания. – Моя фамилия Конобеефф. Дед мой был – как это правильно называется? White Guard*?

Писатель кивнул.

- Так что мы с вами оба – русские люди, – завершила свой спич смотрительница.

- Боюсь, что я вынужден вас разочаровать, – с очаровательной улыбкой сказал Свидерский. – Я русский писатель, что правда, то правда, но во мне нет ни капли русской крови.

Лучезарная дама несколько смутилась.

- Ну, это неважно, – наконец сказала она. – Пойдемте, я покажу вам комнату. Кстати, сама я живу вон в том флигеле здания, там отдельный вход.

В коридоре они наткнулись на затрапезного вида женщину в грязновато-цветастом сарафане и сандалиях на босу ногу; голова ее почему-то была повязана вафельным полотенцем.

«Кухарка, – подумал Свидерский. – Вид деловой, обед, наверное, готовит».

Однако мадам Конобеефф сотворила очередную лучезарную улыбку и сказала:

- А вот и первая из наших гостей, с которой я бы хотела вас познакомить. Прозаик из Праги мадам Александра Беркутова. А это мосье Свидерскú из Москвы.

Прозаик из Праги пробормотала что-то невразумительное или даже непереводимое на французоподобном языке, после чего, не дожидаясь ответа, удалилась в кухню.

                                                              2

За обедом его представили остальным.

- Мы вот сейчас только обсуждали наше происхождение и пришли к выводу, что мы тут все евреи, – ввели его в курс дела расположившиеся на веранде писатели.

- Обе мои бабушки были еврейского происхождения, – сказал Свидерский. – Одна из Польши, другая из Германии.

- Ну, вот видите, – сказал пожилой джентльмен. – А моя семья с Украины. Фамилия отца была Кацнельсон… Ах да, я же не представился, я Гордон Элленсон из Торонто, живу в США, в Миннесоте, преподаю в местном университете.

Дама с дошлым лицом, сидевшая напротив Элленсона, Свидерскому видна была в профиль, и он мог бы поклясться, что сей медальный профиль ему попадался где-то в Интернете.

– Лана Фройнд, – представилась дама. – Кейптаун, в настоящее время Сан-Франциско. Родители – немецкие евреи.

- А моя бабушка тоже еврейка, – неожиданно включилась в разговор мадам Беркутова, открыв миру, что она тоже говорит по-английски – правда, с чудовищным акцентом.

Повязка с ее головы исчезла; вместо нее появились огромные тракторно-колесные очки с оранжевыми стеклами.

В конце обеда она, очевидно забыв, что сказала раньше, начала по-новому:

- А у меня обе бабушки были еврейки.

Поняв, что, кроме бабушек, у этой дамы, очевидно, были и дедушки, и скоро дело дойдет до них, в результате чего произойдет полная смена данных в графе «национальность» ее паспорта, Свидерский спросил, как ему казалось, нечто нейтральное:

- А это у вас очки от солнца?

Усталое от швейцарской духоты солнце как раз собиралось закатиться куда-нибудь в долину, вдоль по речке да под мост, и там по-тихому полежать в прохладе.

- Эти очки мне врач велел носить, – сурово сказала мадам из Праги. – А то мне все люди кажутся мерзкими, а мир – отвратительной дырой.

В конце стола сидела худенькая черноволосая молодая женщина, больше всех похожая на еврейку. Она почему-то ни на какие генетические совпадения не претендовала.

- Инес не говорит по-английски, – сказала Лана Фройнд. – Знакомьтесь, это Инес де ла Вега из Боливии. Живет во Франции, в Безансоне.

Инес де ла Вега чистосердечно и от всей души изобразила чистокровную еврейскую улыбку.

3

Вечером Свидерский задержался у телевизора. По каналу Евроспорт показывали Уимблдонский турнир, и он увлекся психологическими перипетиями пятисетового матча. Вскоре после полуночи матч наконец иссяк, и писатель пошел на кухню выпить свой обычный предночной стаканчик йогурта. В углу неосвещенной кухни слышалось подозрительное копошение.

«Крыса, что ли? Или даже несколько?» – испугался Свидерский и стал соображать, чем же от них отбиваться. Когда он наконец нащупал выключатель, оказалось, что никакая то была не крыса, а все та же мадам Беркутова, с довольным видом извлекавшая в этот момент откуда-то из недр одного из шкафов бутылку финской водки.

- Вот чего мне не хватало! – пробурчала она себе под нос по-русски, а потом, заметив Свидерского, продолжала по-английски: – Ах, извините мой наряд. Не думала, что в такой час кого-нибудь встречу, тем более мужчину.

Только сейчас писатель заметил, что на ней была не первой свежести роба из грубого неподшитого полотна, надо полагать, служившая сей даме ночной рубашкой.

- На меня мужчины давно уже не смотрят, с тех пор, как мне исполнилось пятьдесят, – продолжала она. – Я даже вышла замуж за какого-то украинца, ему нужен был паспорт, чтобы жить в Праге, а мне – деньги, все, казалось бы, хорошо, только он, получив паспорт, обругал меня нехорошим словом и исчез. Денег тоже ненадолго хватило.

Бутылка финской водки в ее руках понимающе светлела и подмигивала синеватыми отблесками.

4

Наутро солнце принялось за работу на совесть, и писатели попрятались в тень. Одна лишь мадам Беркутова возлежала посреди лужайки в белом пластмассовом шезлонге и обильно смазывала маслянистой жидкостью все не прикрытые куцым узбекской расцветки купальником телеса. Половину ее лица прикрывали знаменитые оранжевые очки.

Свидерский взял один из велосипедов и лихо покатил вниз по узкому шоссе, нанизывавшему на себя городки, как виноградины. Когда навстречу выбежала поляна с огромными деревьями, обильно усыпанными черными вишнями, велосипедист понял, что пора сделать привал.

Через полчаса он уже усердно отмывал у гостеприимного придорожного фонтанчика свои ладони и губы, посиреневевшие от вишневого сока.

Совсем внизу было Женевское озеро, неспешно выкладывавшее перед сидельцами пляжей веера картинок с отражениями облаков на голубом небе. На другом берегу сиреневели Альпы; Свидерскому показалось даже, что он видел знаменитый Монблан.

Путь вверх  был порою труден, порою совсем мучителен. Будь его велосипед чуть похуже, сорокалетний писатель вообще бы не осилил последний подъем.

-  А у нас мало кто из велосипедистов в гору едет, – сказала мадам Конобеефф. – Обычно они пешком идут и велосипед рядом с собой катят.

5

Кормили их по-домашнему хорошо, хоть повара были не профессионалы, а местные жители, что любили и умели готовить.

Свидерскому подали второе на отдельном блюде – у него была аллергия на лук и чеснок, и он заранее предупредил об этом хозяев.

- Аллергия? – сказала мадам Беркутова. – Никакой аллергии у вас нет, это все капризы.

- Хотел бы я, чтобы это было так, – дипломатично сказал Свидерский. – Но увы…

- Вы все выдумываете про свою аллергию, – не унималась мадам Беркутова. – С чего вы взяли, что такая болезнь вообще есть? Я вам точно скажу: никакой аллергии не существует.

- Я уважаю ваше мнение, но боюсь, что вы окажетесь в одиночестве против научных авторитетов всего мира.

- Подумаешь, наука! Ученые сегодня говорят одно, а завтра другое; кто им верит?

«С такими-то заскорузлыми взглядами – и писательница? – думал Свидерский. – Что же за разумное, доброе, вечное сеет в своих романах эта вздорная и невежественная баба?»

6

Вечер был отдан футболу. Шел чемпионат Европы. Боливийская поэтесса деликатно и ненавязчиво болела против испанцев, как правило, из соседней комнаты, где она отбивала многочисленные послания по электронной почте своему жениху-французу. Мистер Элленсон и мадам Беркутова, напротив, просиживали часы перед телевизором; между ними на столике телевизора голубела очередная бутылка финской водки.

Элленсон обычно подремывал в углу дивана; пробуждался он только когда в телевизоре происходило что-нибудь сверхважное: забивался гол или не забивался пенальти. Тогда он дико выкрикивал: «Всыпать им, мерзавцам!» – после чего возвращался в знакомые долины сна. Кто были эти загадочные «мерзавцы», для всех оставалось тайной.

Мадам Беркутова остервенело болела за чехов и против русских. Мало того, она добивалась, чтобы все остальные тоже болели за чехов.

Когда маленький ребенок выказывает некий особенный каприз, вся семья ему в это потакает. Мадам Беркутова, нелегкое чадо писательской фамилии, в подобном потакании остро нуждалась. Старинный дом наполнился писательскими воплями.

Пришла откуда-то сверху Лана Фройнд, ненавидевшая футбол и все с ним связанное, ровно полторы минуты смотрела на экран, гадливо поморщилась и спросила:

- Ну, и что вы тут все делаете?

- Болеем за чехов, – проснулся Элленсон. – Коллективно.

- Коллективно, да? Ну-ну, болейте.

И она удалилась в просторы своего очередного романа.

Что же до Свидерского, он с интересом смотрел футбол, но на звуковой палитре следов не оставлял.

Чехи играли с немцами и забили гол.

- О, это великий гол! – завизжала мадам Беркутова. – О, какой гол!

- Да самый обычный удар головой с углового. Стандартный гол, – сказал Свидерский, сам в юности поигрывавший в футбол.

Это была его роковая ошибка.

- Обычный? – ядовито сказала мадам Беркутова. – По-вашему, российские голы лучше? Только мы их что-то немного видим.

- Дело не в национальности голов, а в их качестве, – стал объяснять Свидерский. – Я лично люблю голы нестандартные, запоминающиеся.

Но куда там! Мадам Беркутова в тонкости не входила даже когда писала свои романы для женщин. А тут уж сам чешский Бог велел в тонкости не входить.

- Вы просто не любите нашу страну и наш народ, - разъяряла она себя.

- Я бы на вашем месте не стал делать столь поспешных и опрометчивых выводов, – сказал Свидерский. – Могу вас заверить, что я ко всем народам отношусь одинаково хорошо и непредвзято.

Но мадам Беркутова слышала только то, что она хотела слышать, и злобный оскал ее лица стал совсем уж напоминать одного из грифонов Нотр-Дам.

7

Наутро дождик босоного пробежался по крышам домов и верхушкам деревьев.

Мадам Беркутова с потерянным видом обходила писателей и спрашивала: вы что что-нибудь понимаете в компьютерах? Я уронила мой лаптоп, и он теперь не включается.

Никто не хотел иметь дел с этой дамой, и все отвечали: нет, ничего про лаптопы не знаем. У каждого, тем не менее, стоял в комнате привезенный с собою новенький лаптоп.

Дошла очередь и до Свидерского. Он пожалел странноватую даму и решил прийти ей на помощь.

Допотопного вида компьютер «Тошиба» исправно включился.

- Когда я включила его утром, меню не появлялось.

- А что вы такое с ним делали?

- Я его сегодня утром уронила. Руки дрожали.

Доискиваться до причин сего таинственного рукодрожания Свидерский не стал.

- Вызовите мне панель управления из файла «Мой компьютер», – сказал он. – А то у вас тут все по-чешски, я ничего не понимаю.

С виду все было нормально.

- Кажется, работает, – глубокомысленно проговорил Свидерский. – Вы уж с ним поаккуратнее.

- Ё, ё, – утвердительно ответила мадам Беркутова.

Она говорила на восьми языках, на всех одинаково плохо. Какой из этих языков назвал бы своим это загадочное «ё-ё», оставалось неизвестным.

За обедом выяснилось, что злополучный беркутовский лаптоп не работает опять.

-  Буду писать в блокнот, – с видом первопроходца Амундсена, садящегося в санную упряжь, сказала мадам Беркутова.

Свидерский, у которого никакого лаптопа никогда не было и даже не предвиделось, писал в блокнот всю свою писательскую жизнь и ничего в этом страшного не видел.

 8

После обеда его перехватила в коридоре мадам Конобеефф.

- Вы знаете, у нас здесь есть еще полуподвальная студия, в ней можно работать. У вас комната самая маленькая, поэтому я вам первому предлагаю.

- А взглянуть можно?

Воздух в полуподвальной студии был явно не для астматических бронхов Свидерского. Он там и пяти минут бы не продержался.

- Предложите лучше тому, у которого тоже маленькая комната, но побольше.

- Это мадам Беркутова.

- Вот и очень хорошо, предложите ей.

-  Если и она тоже откажется, предложу Инес де ла Вега, она следующая на очереди, - вслух размышляла мадам Конобеефф.

- А можно полюбопытствовать, у кого самые большие комнаты? – спросил Свидерский, хотя и так было ясно.

- О, у наших гостей из Америки и Канады, – с явным неудовольствием сказала мадам Конобеефф.

Мадам Беркутова, конечно же, не отказалась, а напротив, вцепилась в студию беркутовыми когтями.

Свидерскому и в его комнате работалось неплохо. Что, в сущности, писателю нужно? Кровать и письменный стол. Если его, к тому же, кормить, результаты могут быть вполне многостраничные.

Свидерский написал стихотворение, и на гребне лингвистического взлета занялся обещанными московскому журналу переводами из современной английской поэзии.

Вечером снова был футбол. Писатель сидел в уголке гостиной и издали наблюдал за событиями на экране. В партере расположилась чешская дама, занявшая один диван собою, а другой, соседний – сардельками своих ног, на которых чернели перчинки грязных ногтей. На третьем диване, поближе к заветной финско-водочной синеве, возлежал мистер Элленсон. Похоже, запасы спиртного в этом доме были неограниченные.

Свидерский в последние годы удовлетворялся парой бокалов красного французского вина за обедом, водки же он не пил совсем. Как он обычно шутил, он единственный русский, который не пьет водку, да и то потому, что не русский.

Все повторилось с швейцарско-часовой точностью: чехи, выкрики и водка. На сей раз чехи обыгрывали датчан и играли действительно хорошо. Однако когда тебя насильно заставляют кого-то поддерживать или за кого-то болеть, возникает чисто российское желание показать под одеялом кукиш и – пусть негласно – поддерживать другую сторону. Кстати, очень полезно для психического здоровья. «Начхать на чехов, – думал Свидерский, – будем надеяться, что несмотря ни на что, выиграют датчане». Однако они не выиграли.

Мадам Беркутова не упустила случая сказать Свидерскому очередную гадость.

Назад >>