Главная > МКСР "ДИАЛОГ" > Анатолий Кудрявицкий (Ирландия)

ПОЕЗДКА в Где-Нас-Нет 

(Окончание)

                                                             9

Днем портьеры закрывали пыльную тишину зала от солнца, и у телевизора никого не было. Свидерский смотрел новости по каналу Би-Би-Си. Они оставляли тягостное впечатление, потому что состояли из бомбежек и речей, речей против бомбежек и бомбежек, чтобы заглушить речи.

«Кто не может действовать, тот наблюдает, кто не может наблюдать, наблюдает за собой, – думал писатель. – Вглядись в себя – и тебе станет совершенно непонятно, зачем ты появился на свет, что такого особенного ты можешь сделать, чего до тебя не делали. Древнегреческие герои и злодеи-римляне, где ваши новейшие подражатели? Даже в убийстве они мелки и трусливы, к тому же они никогда не убивают сами, благо есть кого послать, и куда. Ваши воины храбры, да, но ваши баталии бездарны, а ваши антивоенные рупора хриплы, глупы и себялюбивы. Настоящая война идет со средневековьем, и не в песках далекой Аравии сражаются, а в ближайшем пабе или кнайпе, в замоскворецкой пивной или в азиатском духане. И средневековье в своей голове победить нелегко, потому что оно вполне новое, цветущее, и только что сменило пещерный век».

Поработав на совесть днем, Свидерский вечером сидел не перед телевизором, а в соседней комнате за единственным общедоступным компьютером и проверял свою электронную почту.

В чемпионате Европы в тот день был перерыв, и чешская дама с мистером Элленсоном заправлялись финским эликсиром перед невключенным телевизором. Происходившее в мире, судя по всему, их интересовало мало.

Наутро к Свидерскому подлетела мадам Конобеефф:

- На вас жалуются, что вы слишком много времени просиживаете за компьютером, и другие писатели лишены из-за этого доступа к Интернету.

Свидерский несколько опешил, но быстро оправился и спокойно сказал:

- Это неправда, я провожу за компьютером не больше времени, чем другие. И я хотел бы знать, кто на меня жалуется.

- М-м, я говорила с мистером Элленсоном.

- Вот он-то как раз все дневные часы просиживает за этим компьютером. Не говоря уже о том, что он может в любую минуту принести из комнаты свой лаптоп, поставить на соседний стол, подключить к телефонному выходу и выйти в Интернет. Вы сами говорили о такой возможности.

На следующий вечер Свидерский сел за компьютер позже, ближе к полуночи, когда любители финской водки уже слишком далеко зашли в дебри великого леса Делирия, чтобы добраться до голубых киберпространств.

                                                            10

Наутро его ждали вишни, незнакомые швейцарские городки, лихие велосипедные спуски и натужные подъемы.

Чехи этим вечером играли полуфинал с греками, и Свидерский решил, несмотря ни на что, футбол смотреть.

Чехи обрушили на греческую защиту шквал атак, а мадам Беркутова, по причине сильных душевных волнений всосавшая в себя почти целую бутылку водки, - не менее сильный шквал издевок и оскорблений на Свидерского. Тот решил не отвечать. В углу соседнего дивана филином нахохлился Элленсон, он делал вид, что не понимает свой родной английский.

Греки и Свидерский мужественно держали свои Фермопилы. Шло уже дополнительное время, а на табло стадиона все еще желтели нули. На сотой минуте, прямо в разгар самого сильного беркутовского пассажа, в момент плавного лингвистического перехода от «сукиного сына» к «бесталанному бумагомарателю», греки забили гол. Это был так называемый «золотой гол», и все сразу закончилось, чехов выбили из чемпионата.

- Кажется, Немезида родилась в Греции? – вставая, сказал Свидерский Элленсону. – Кстати, как у вас со слухом в последнее время, не было проблем?

                                                           11

На следующее утро Свидерский сел за компьютер, написал формальную жалобу и отправил ее по e-mail’у мадам Конобеефф, а также двум членом комитета, который, собственно, и ведал сим странноприимным писательским домом. В конце концов, мадам Конобеефф была всего лишь смотрительницей здания, или «менеджером», как она сама себя величала на американский лад.

За обедом мадам Беркутова с невинной улыбочкой что-то его спросила. Свидерский сделал вид, что не расслышал.

- Что, у вас опять аллергия на что-нибудь? – издевалась мадам Беркутова.

- Да, у меня аллергия на вас, – сказал писатель. – Почему вы думаете, что можно целый вечер издеваться над человеком, а на следующий день, как ни в чем не бывало, говорить с ним о погоде? Я отказываюсь с вами разговаривать.

Чешская дама приняла вид оскорбленной невинности.

- А почему вы повышаете голос? – подняла бровь Лана Фройнд.

- Я не повышаю голос. Я говорю веско и отчетливо, потому что я хочу довести до сведения всех, кого это касается, что оскорблять меня я никому не позволю. По существу же дела можете справиться у мистера Элленсона, он при сем присутствовал.

- Я ничего не слышал, – испуганно взвизгнул Элленсон.

«Эх ты, Кац и Нельсон, кошачий адмирал Нельсон, трусоват ты и подловат», - думал Свидерский.

- Если вам здесь не нравится, вы можете уехать, – сказала Лана Фройнд, заняв привычные для себя командные позиции.

Она относилась к умеющим хорошо себя устраивать в жизни женщинам, у таких все «схвачено», и внутри дома, и вне его, и домашние, буде таковые имеются, ходят перед ними на задних лапках.

Очаровательная Инес де ла Вега, не понимавшая, в чем суть спора, ошеломленно хлопала ресницами.

- Разумеется, если вы сами и остальные так легко миритесь с унижением человеческого достоинства, если только не унижают вас лично, я постараюсь как можно скорее избавить себя от вашего общества.

С этими словами он взял свою тарелку с неначатым еще вторым блюдом, прихватил также свой стакан с апельсиновым соком и удалился в свою комнату заканчивать обед в одиночестве.

На лестнице его перехватил вдруг развивший юношескую скорость Элленсон.

- Ну, нельзя же так, она же все-таки женщина, – успокаивающе замурлыкал он.

- Кто?

- Ну, наша с вами чешская приятельница, я о ней говорю.

- Мне она, извините, не приятельница. По-вашему, женщинам позволено вытворять все, что угодно? – возмущался Свидерский.

- Она же только шутила…

- Вы прекрасно знаете, что она намеренно пытается отравить мне жизнь. И вы делаете вид, что вы слепой и глухой. Если бы кто-нибудь обращался с вами так, как она со мной, я бы не пожалел сил, чтобы вас защитить. А вы… у вас есть хоть какие-то понятия о морали? О совести? Чему вы учите ваших студентов? И о чем вы стихи пишете – о ромашках и лютиках?

Элленсон по-совиному захлопал веками и сказал:

- Вы очень уж всерьез все принимаете. Женщинам надо все прощать.

Свидерского покоробил этот фальшивый голос.

- Злобная мегера она, а не женщина, – сказал он резко и стал подниматься по лестнице, с тарелкой и со стаканом в руках.

- Ну, вы уж какие-то очень оскорбительные выражения употребляете, – заволновался у подножья лестницы кошачий адмирал, когда Свидерский уже добрался до своей комнаты.

                                                           12

Вечером в его дверь постучалась мадам Конобеефф.

- Входите, не заперто, – откликнулся он.

- Я только что приехала из гостей и прочитала ваше послание, – начала она. – Говорят, вы выразили недовольство за обедом.

- Да, представьте себе, я не люблю, когда меня оскорбляют, – с сердцем сказал Свидерский.

- О, вы подключаете эмоции, вы не должны этого делать.

- Простите, но меня в этом вашем «доме отдыха» для писателей лишили отдыха и покоя, более того, открыто унижали. И вы считаете, что это в порядке вещей?

- Я говорила с другими, и никто ничего такого не видел.

- Я изложил все факты в моем послании вам по электронной почте. Мне кажется, вы делаете большую ошибку, снабжая неограниченным количеством спиртного людей, которые не умеют или даже не должны пить.

- Но они ведь не пьют! В ящике для стеклотары, что я поставила в кухне, стоит лишь одна пустая бутылка водки – за целую неделю.

- И вы всерьез полагаете, что они, упившись до чертиков, исправно понесут ставить пустые бутылки в ящик для стеклотары? Поищите лучше на улице, в ближайших урнах или в крапиве у забора.

- Ну, у меня других забот хватает, – сказала мадам Конобеефф. – Вы мне тут создаете проблемы…

- Я? Я создаю проблемы? – опешил Свидерский. – Вам не кажется, что вы все валите с больной головы на здоровую?

- Я когда сюда шла, не знала, кто прав, а кто нет. Но теперь я вижу, что вы волнуетесь и переживаете…

- А вы бы не переживали, если бы кто-то попытался вам отравить жизнь? Вам лично?

- Вы употребляете очень сильные слова.

- Всего лишь называю вещи своими именами. Вы бы послушали те слова, что были сказаны мне, у вас волосы бы встали дыбом.

- Ну, вы же не можете этого доказать… Лично я считаю, что вам надо уехать как можно скорее.

- Разумеется, надо наказать пострадавшего. Замечательная у вас логика и совершенно уникальные понятия о справедливости… Кстати, мой срок пребывания здесь кончается через шесть дней, и у меня обратный билет на самолет с фиксированной датой. Я совершенно не собираюсь из-за вас нести убытки.

- Я свяжусь с членами комитета, и мы рассмотрим этот вопрос, – промурлыкала мадам Конобеефф. – Вы что-то очень уж о деньгах печетесь. Вот и Интернетом здесь на дармовщинку можно попользоваться…

- Ага, вот оно, ваше хваленое швейцарское гостеприимство! – широко улыбнулся писатель. – Или это образчик вашего личного гостеприимства, культивированного во многих поколениях вашей экс-дворянской семьи?

- Ладно, не будем спорить, я свяжусь с вами завтра по поводу билета.

- Как хотите, – сказал Свидерский.

- Вот я разговаривала с вами и не чувствовала себя в безопасности, – выплывая из комнаты, скривила губы мадам Конобеефф.

-  Poor thing*, – в тон ей сказал писатель.

Утром он обнаружил подсунутую под дверь записку:

 Если вы согласны уехать на следующий день, мы купим вам билет на самолет. Он уже забронирован.

«Действительно, а что я буду тут сидеть, в компании этой милой стайки лицемеров? – думал Свидерский. – Они мне отвратительны».

Спустившись к компьютеру, он отправил по e-mail’у самое короткое послание в своей жизни: «Покупайте».

Уже вечером под дверь был подсунут билет.

Свидерский, пообедав в своей комнате, вышел гулять в сад. В гостиной не было слышно ни орущего телевизора, ни пьяных воплей.

«Припугнули!» – понял писатель.

Он спустился по террасам сада вниз, пошел по дорожке среди поля в направлении луны, круглым ярким песочного цвета глазом освещавшая нереально-зеленые воды Женевского озера.

Вернувшись, он написал стихотворение.

«Вот и не зря съездил, – думал он. – Поработал, кое-что написал, да и природа здесь чудесная. Почему только люди всегда все портят?»

                                                            13

На следующий день он с утра упаковал свою тощую дорожную сумку и пошел в последний раз гулять по городку. Вернулся он с двумя банками купленного в булочной домашнего швейцарского варенья – дарить друзьям.

Мадам Конобеефф вызвалась подвезти его на своей машине до вокзала к женевскому поезду.

«Хочет убедиться, что я действительно уехал», – думал он, спускаясь по лестнице с сумкой в руках.

У подножия лестницы ему навстречу попалась мадам Беркутова.

- Берегитесь! – с театральным пафосом запыхтела она. – Мне показали ваш e-mail, и я знаю теперь, что вы обо мне писали. У меня теперь есть ваш электронный адрес, так что берегитесь.

- Заблокировать интернетовских хулиганов стало в наши дни на удивление просто, – с невозмутимым видом сказал Свидерский.

- Ваше счастье, что вы на ночь дверь спальни запирали, я проверяла. А то у меня есть нож…

- Вам бы в фильмах Хичкока играть, – усмехнулся Свидерский.

Выйдя на улицу, он устроил свою сумку в багажник.

В машине уже сидела Лана Фройнд. Она совершала свой очередной «шопинг», для которого – уже не в первый раз – подряжала в качестве водителя мадам Конобеефф. Лана Фройнд могла заставить кого угодно сделать для себя все, что угодно.

По дороге дамы разговаривали между собой. Свидерский в разговоре не участвовал.

Остановились у вокзала. Мадам Конобеефф вышла, чтобы открыть багажник.

- Кстати, как вышло, что вы показали мой e-mail m-me Беркутовой? – осведомился Свидерский, доставая свою сумку. – Я, по-моему, не давал на это позволения. Она и электронный адрес мой теперь знает – благодаря вам.

- Я не показывала, – сказала явную неправду мадам Конобеефф.

«Просто, как дважды два четыре, – подумал писатель, – если бы не показывала – откуда бы та вообще узнала о его существовании?»

- И еще одно, – продолжал он, чуть повернувшись в сторону открытого окна машины, за которым виднелся медальный профиль Ланы Фройнд. – M-me Беркутова заявила, что по ночам гуляет по коридору с ножом в руках. Мне кажется, есть смысл подсказать обитетелям дома, что им лучше было бы запирать свои двери.

- Ну, это опять ваши фантазии, – состроила мину мадам Конобеефф. – Или она пошутила.

- Хорошенькие шуточки, – пожал плечами Свидерский. – На вашем месте я бы остерегся. Когда имеешь дело с шизофрениками, можно ожидать всего.

На медальном профиле Ланы Фройнд не отразилось ничего, но Свидерский прекрасно знал: эта столь пекущаяся о своем здоровье и благоденствии дама теперь будет не только запирать свою дверь, но и дважды проверять, хорошо ли она заперта.

                                                              14

В самолете он думал: эх ты, monsieur Sviderski, ягненок ты, интеллигент недостриженный. Русский мужик бы дал этой чешской мадам такого пинка под зад, что, глядишь, и выбил бы из нее эту самую ее «што-за-хрению». А ты… Да и с остальными ты как-то не так. Типичные западные люди, ты же им – о морали, о совести… Да они и слов таких не знают. Проходили в школе, а потом благополучно забыли…

Финал чемпионата Европы он смотрел уже дома. Греки сражались в Лиссабоне с португальцами. У Свидерского как раз обнаружилась в шкафу полузабытая бутылка греческого «Кагора».

«После всей этой истории – буду болеть за греков, – думал Свидерский. – Греки всегда знали, как плыть против течения».

Вино было кроваво-сладким. Греки выиграли.

1 | 2

Назад >>