Главная > МКСР "ДИАЛОГ"  >  11-ая встреча  > Анна ВНУКОВА (Израиль)

ШМА, ИСРАЭЛЬ!

Начало

Я приехала в конце мая, после тяжелого и некрасивого расставания с мужем, после бесконечных яростных битв с нашим самым гуманным в мире за вывоз ребёнка, после потери любимой работы, гнусного болота нелюбимой работы и кардинальной смены всей профессиональной парадигмы в обнимку с безденежьем.

Все это смешалось в один шершавый отвратительный ком, стоящий в горле и не дающий вздохнуть.

Я уезжала, как ныряла в омут - утону так утону, хуже не будет, лишь бы подальше от всего этого.

И вдруг, прямо в Пулково, после регистрации, после сухого, короткого и горького прощания, я ощутила, как растворяется внутри этот шерстяной мерзкий комок, а вместо него приходит отчаянная надежда и легкость.

В самолёт я уже шла, почти пританцовывая - в животе порхали бабочки, ага, те самые!

Я летела, как летят домой, к маме, после долгой изнурительной болезни - отсыпаться, хорошо кушать и ни о чем не беспокоиться.

Я чувствовала, что сзади лязгнула железная дверь моего вечного долга кому-то, и поняла, что я свободна. Совсем. Совсем свободна.

И больше меня ничего не беспокоило и не раздражало. Ни долгое ожидание документов, ни такси, которого вдруг не оказалось на месте, ни выходные, из-за которых все оформления переносились бог знает на сколько, ни проблемы с квартирой...

Все решалось, все делалось, леат-леат, потихоньку и без нервов. Савланут, говорила я себе, засыпая с улыбкой, савланут, терпение, мне больше некуда спешить.

И чувствовала, как меня гладят по голове...

Жизнь-то налаживается!

Нынче на шуке пришлось очень долго ждать своего автобуса. А приехал он полный, что вообще редкость в Петах-Тикве, и водитель оказался не местный, не с этой линии. Видимо, под конец рамадана часть водителей обессилела и не вышла на работу.

На каждой остановке он зычно кричал: здесь останавливаться? И весь автобус ему бодро отвечал: нет, дальше едь! Или - да, тут, тут!

А на каждом перекрёстке он кричал: ну что, налево или как? И все ему наперебой кричали: налево или направо! Или: ты ослеп, тут нет поворота!

А, кричал он, беседер, еду прямо!

При этом все бурно обсуждали происходящее друг с другом; дедушка, зашедший недавно, кричал на школьников: чего набились, как сардины (сардиним!) и орете; рядом со мной тихо сомлел от давки и шума прекрасный, как юный Давид, ученик иешивы в огромной чёрной шляпе; темнокожая копия Пифии из первой Матрицы, закатывая глаза, ворчала: О, шма Исраэль, эйзо балаган!

Обалдевшая и засмотревшаяся, я выпала из автобуса раньше, чем надо было, и поползла по тихой и жаркой улице, выбирая редкие пятна тени, отдыхая на каждой лавочке и приговаривая: о, шма Исраэль, шма Исраэль...

**********

Я побывала в израильской опере, Опера Исраэлит.

Давали Моцарта, Cosi fan tutte или Школа любовников.

Таки я вам скажу — это нечто особенного!

Здание, полное света, шума и музыки камня; зал, где все превосходно видно и слышно даже с самого распоследнего ряда на самом верху ( а мы сидели там, потому что чудом ухватили два последних билета); интеллигентнейшая публика старой закалки; белое вино в маленьком баре и невыносимо прекрасный вид с лестницы, куда все выходят покурить и пообщаться в антракте.

А какие голоса, боже ж ты мой, какие голоса! В один момент я поняла, что всю арию не дышала и чуть не задохнулась в итоге; какая школа, какой оркестр, какой у них Моцарт -  легкий, искрящийся и смешной, как шампанское утром на итальянском побережье!

И вдруг блестящие и легкие голоса наполняются страданием и разрывают душу... а на декорации картина Кало «Две Фриды» - та, что с кровоточащими сердцами - и комедия вдруг становится трагедией, тупиком, из которого нет выхода...

И когда ты, пошатываясь от пережитого, тихо выползаешь на площадь, тебя оглушает вопль продавца бубликов: «Три за десять!! Бейгеле! Шалош бэ эсер!!»

И еще был неторопливый ужин в любимом итальянском ресторанчике, который держит чудесная генуэзская еврейка с гордым носом и хриплым голосом.

Мы сидим на площади Рабин, а мимо, завывая, носятся машины МАДЫ и миштары , то бишь скорой помощи и полиции.

В соседних модных забегаловках молодежь толчется друг у друга на головах, а у нас тихо, чинно и невероятно, невероятно вкусно.

Тёплый ветер, холодное Пино Гриджио, покой и радость.

О, шма Исраэль…

*********

По утрам меня будят трели индийских скворцов, они тут вместо воробьев, но поют намного мелодичнее.

Воздух жаркий и влажный, такой раньше бывал только в отпуске на море, поэтому меня не оставляет ощущение, что все это ненадолго, и скоро надо будет вернуться к прежней жизни.

Эта прежняя жизнь все ещё прочно держит меня, как будто ржавая проволока проходит через мое сердце и при каждом движении напоминает о себе, больно ранит и отравляет по-прежнему.

Я выхожу на улицу, это улица моего детства, где жила моя бабушка, ее подруги и все наши еврейские родственники, которые часто заходили к нам в гости. Все те же лица, те же голоса, интонации и жесты.

Мне не нужно привыкать к этой улице, она обнимает меня, как бабушка, и возвращает в тепло.

Как будто все эти тети Фиры и дяди Лёни из моего детства так тут и жили, пока я взрослела, разъезжала по разным концам света, тосковала и плакала, любила и радовалась - а потом вернулась. Вернулась, а они все те же… только я выросла, повзрослела и даже постарела - и не влезаю в свою детскую жизнь, как в старый сандалик после зимы.

Тут я пытаюсь вылечить свою тоскующую душу, смотрю, слушаю и впитываю все, как живую воду.

Вот, например, парикмахер Боря меланхолично обсуждает знакомого: «Живет, как будто у него ещё две жизни в чемодане!», и широкими мазками наносит чёрную, как ночь, краску на длинные волосы клиентки, та пытается кивнуть, краска размазывается по всей шее, но Боря не обращает на это никакого внимания. Я тихо млею рядом на диванчике.

На улице пара дедушек бурно дискутирует с бабушкой в белой панаме о Донбассе. Бабушка гнёт свою линию, восклицает что-то и случайно ловит мой взгляд, я киваю (больше своим мыслям). Она дергает оппонента за рукав и тыкает в меня пальцем: «Вот, смотри - и все люди так думают!»

На улице звучит иврит, смешанный с русским. Люди переходят с одного на другой язык легко и естественно, как плетут косу из чёрных и светлых волос.

Я слушаю эти фразы, половину понимая, половину вот-вот пойму - как будто игла идёт по ткани, выныривает и снова прячется - стежками сшивая мою старую жизнь и новую.

Мне нравится иврит.

Я так люблю это «ты» в иврите, даже в голове переводя фразу, я никогда не перевожу «ты» как наше «Вы». Это как в одной семье обращаются на ты, не на Вы же к родному обращаться. И это чувство семьи везде - в автобусе, на рынке, в любом учреждении - к тебе обращаются, как к своей дочке или сестре, пусть иногда сердясь и отчитывая, но все равно родной.

Я так люблю музыку иврита, эти интонации волнами от начала к концу слова. Я уже слышу эту музыку внутри, но ещё не могу воспроизвести, как забытую с детства песню, и все пою и пою её шепотом, надеясь, что вот-вот она сольётся со мной и зазвучит вслух.

В голове крутятся слова, выученные в ульпане, как будто кошки ищут себе местечко улечься поудобнее. Я им не мешаю: пусть примостятся, расслабятся, станут родными и тёплыми.

И может тогда моя душа расслабится, согреется, а острая проволока превратится в тонкую шёлковую ниточку больше не ранящего прошлого.

О, шма Исраэль!

**************

Я тут давеча ходила в купат холим, в смысле, в полуклинику местную. Познакомиться, представиться, подружиться, в конце концов...

Вот плиточки из тамошней мозаики. Без лирики, какая лирика рядом с анализами, я вас умоляю...

Доктор Татьяна, молодая строгая женщина, быстро пролистывает все мои бумажки, ворчит себе под нос с легким акцентом, хмурится, спрашивает, — Это все? Это вам в Питере назначили? Правда? И это тоже там?

Качает головой: — Но это же вчерашний век, это во всем мире никто не назначает!

Вздыхает, ещё раз переворачивает бумаги и твёрдо заключает: — Да, Питер подкачал, беэмет! (на самом деле).

Не могу не вспомнить: «Поднимите майку. Ой, нет, опустите! Кто вас лечил, как я вас буду спасать?»

В очереди к медсёстрам приятный дядька совершенно американской наружности - загорелый до черноты, в шортах, майке и бейсболке - сердится на медлительность сестёр (я так думаю), призывает в свидетели других страдальцев, потом обращается ко мне, бурно жалуясь на что-то и требуя поддержки. Уловив мой тупой взгляд, спрашивает: ты что, не понимаешь? Я, как Никулин, бодро отвечаю на иврите: не-а, ничего не понимаю!

Он воздевает очи горе и повторяет мне всю фразу медленно, по слогам, как двухлетнему ребенку. Я киваю и делаю такое правильное лицо соратника. Он удовлетворенно улыбается.

Ну что сказать: если бы я знала все эти слова, я бы его таки действительно поняла!

Приятная старушка пытается проникнуть в кабинет врача передо мной. Заглянув в Гугл (наша учительница иврита говорит: Гугель!), хочу спросить, записана ли она, и есть ли она в очереди. Получается не очень, и она, помотав головой, спрашивает:

- Ты недавно приехала? Трудно говорить?

Я признаюсь, что таки да, я ола хадаша и имею кцат-кцат иврит.

- Сколько ты в стране, три месяца, год, два года?

Я смеюсь.

- Три недели, - говорю я.

- Но ты же говоришь, - удивляется она. - Ты учила язык там? Молодец!

- Но я ничего не понимаю пока, - грустно констатирую я.

- Глупости, – твёрдо говорит она, - все ты понимаешь. Но если тебе лучше на русском, я могу на русском, я, правда, уже лет тридцать на нем не говорила.

И немного помедлив, переходит на слегка заржавевший русский с милым польским акцентом. И от этого медленного пришепётывания её слова кажутся более выпуклыми, более значительными.

- Иврит очень трудный язык, не похожий ни на что! Знаете, почему? Бог сказал, что мы лучше всех! (Поднимает палец и смеётся). Поэтому у нас должна быть своя страна! (Заглядывает мне в глаза). И свой язык, очень трудный язык. Чтобы никто не понимал, только мы. (Смеётся и машет рукой).  Вы не верите? Не надо, никто вас не заставляет верить (улыбается), но это так, мне 89 лет, я знаю, что говорю!

- Сколько?! - вскрикиваем мы одновременно с соседкой? - Да не может быть!!

- Хотите теудат зеут? (Со скромной гордостью).

И, пользуясь моим остолбенением, проскальзывает к врачу.

Мы с соседкой переглядываемся, и в ее глазах я вижу то же чувство: Барух ашем, чтоб мне такие же 89!

О, шма Исраэль, шма Исраэль!

***************

Водители автобусов в Израиле делятся на два типа - абсолютно сумасшедшие и те, которым сегодня лень.

Они водят, как абхазские таксисты времён моей молодости. Особым шиком считается закладывать виражи с каменным лицом, не обращая внимания на летающих по салону пассажиров. Если ты втыкаешься неуклюжим телом в перегородку рядом, он может дружелюбно бросить: «Слиха...» и тут же заложить ещё более крутой вираж.

Пассажиры, собственно, привычные. Я тоже, после двух недель поездок, научилась передвигаться только в коротких промежутках между слаломом обычного движения и яростного торможения на переходах.

Тормозят они, как мужики рубят дрова с похмелья - долго собираются с силами, потом с отчаянным хэканьем кидают топор вниз, в смысле, втаптывают педаль тормоза - хххэк! встали вплотную к переходу, по которому не торопясь шаркает бабуля с тележкой. Дошаркала. Хххэк - даванул газ, иээх - рванул ручку сцепления, ууух - улетел зазевавшийся пассажир (обычно это я). «Слиха, гверет!» - бормочет без всякого раскаяния и щурит глаза по-ковбойски, развалившись в седле, в смысле, в кресле...

При этом на дорогах нет той всеобщей злобности, которую я так хорошо помню по Питеру, когда каждый водитель яростно кроет матом всех остальных дебилов и с удовольствием даст в рожу любому, кто позволит это проделать с собой. А в автобусах каждый ненавидит каждого, и все вместе ненавидят водителя, который ненавидит их всех, вместе взятых.

Здесь водитель никогда не покажет даже тень неудовольствия, когда в автобус заходит пожилая на’ана с миллионом сумок, пакетов, тележек и долго роется по карманам, разыскивая проездной. А если это мамаша с малышом-тиночком - его глаза теплеют, и он обязательно либо улыбнется, либо проворкует что-то бессмысленно ласковое.

И никогда, никогда водитель не будет подгонять детей! Бесконечно терпеливо поможет найти проездной, будет ждать, пока вся стайка соберётся, и дождётся всех подбегающих друзей...

Здесь заботливо, даже нежно относятся ко всяким крохотным машинкам, которые обычно водят инвалиды. Даже несмотря на то, что инвалиды эти часто вредничают и ведут себя как классические бабки в транспорте - не уступают дорогу, нарочно едут медленно, с удовольствием отругиваясь в ответ на гудки и увещевания.

Впрочем, даже когда автобус подрезает обычная машина (а подрезают здесь часто и абсолютно безбашенно), и водитель, перегнувшись через окно и яростно жестикулируя одной рукой, емко высказывает своё мнение о ситуации на дороге - даже тогда в его голосе нет злобы, нет того дикого раздражения, которое накапливается от недосыпа, нелюбимой работы и недовольной жены.

Это просто некий ритуал, который все знают наизусть и который надо выполнять с чувством и вдохновением, чтобы всем ехалось хорошо и правильно.

А так-то все беседер, высказал положенное - и лихо крутанул руль на повороте, вглядываясь в горизонт орлиным взором и зажав зубами воображаемую сигару!

И да, у безумного водителя частенько бормочет русское радио.

О, шма Исраэль!

**************

Нынче на дворе хамсин, или согласно последним постановлениям израильского вцспс - шарав (первое - арабское слово, второе - иврит).

Предыдущий шарав я просидела дома с закрытыми окнами согласно рекомендациям, только коротко выглядывала наружу, ужасалась жёлтому небу и юркала обратно.

А в этот раз пришлось честно тащиться в Ульпан, а то поставят на вид и, что хуже всего, мора начнёт огорчаться и даже, упаси бог, плакать после занятий оттого, что её никто не слушает...

Ну и поперлась я на эту улицу, дышащую жаром, утратившую всю свою влажную томность и запах моря.

Что я вам скажу - мне прямо понравилось, напомнило сауну, даже нагретым деревом пахнёт так же... хотя ничего удивительного насчёт дерева, пожары же кругом.

Но вот быть там дольше десяти минут - как париться в сауне со своим слабым сердцем и неуместно кружащейся головой.

Вот и сижу в Ульпане под кондеем в прохладце, а за окном завывает шарав, как пустынный волк... жуть... примерно 45 в тени, да и тень ту ещё поди найди...

Не хочу туда. Как домой попасть, ума не приложу...

Но побрела, куда деваться.

По дороге домой глаза замело песком и всяким мусором с дороги; получила ожог, прислонившись к стеклу на остановке; айфон сказал: «не для того меня Стив Джобс рожал», и отключился; а я все думала про Моисея, который, сука, сорок лет народ водил по вот такому говнищу, не жалея, чтобы выжечь раба.. ну и я тоже, свистнула, ухнула и, как Маргарита, взвилась в адское пекло: Гори, прошлая жизнь, гори, страдание!

О, шма Исраэль…

***************

«И будет все - как будто бы на свете и не было меня»

Я уехала.

А они все так же ходят обедать все той же компанией, шутят и смеются, и мое место за этим столом так незаметно исчезло и рассосалось - как и память о том, что я была с ними совсем недавно.

А тот, который клялся любить и заботиться, теперь так же клянётся любить другой, так же смотрит на неё, возит ее по нашим местам - по тем, которые мы открывали вместе и радовались им, говорит ей те же ласковые слова тем же голосом.

А на моей любимой даче хозяйничает чужая женщина.

И она не разговаривает с моими любимыми яблонями, не гладит их и не уговаривает их не болеть. И она выполола мой любимый чёрный тюльпан, который сын привёз мне контрабандой из Голландии.

А на той кухне, для которой я сделала восемнадцать вариантов проекта, которой так гордилась и любила, готовят совсем другие руки.

И тот, который совсем недавно восхищался моими кулинарными талантами, теперь точно так же восхищается и обнимает там другую.

Я чувствую так, как будто я умерла, меня похоронили, буйно погуляли всей компанией на поминках, уже во время этих поминок забывая и отодвигая в прошлое саму память обо мне, и с легким сердцем пошли дальше жить своей жизнью.

А я незримо витаю между ними, заглядываю в невидящие глаза и пытаюсь схватить призрачными руками: что, и все? вот это все? вот этот недолгий след - все, что вам от меня осталось?

И теперь есть только короткие поздравления с днями рождения и дежурный вопрос: ну как ты там, ответ на который никому не интересен, потому что это совсем другая, чужая, загробная жизнь.

Ну а я, как черепаха, все тащу на себе груз своих сомнений, обид и страданий.

И то, что не делало меня счастливой, а лишь иссушало и выматывало, мне кажется сейчас остро необходимым, как наркотик, меня ломает без моей повседневной тоски, без обязанности все контролировать, все держать и за все отвечать, ломает без привычного ощущения тяжести бытия.

Ни единого дня в своей жизни я не чувствовала себя безмятежно счастливой, всегда было что-то, что отравляло и беспокоило меня.

И теперь мне этого не хватает здесь, где мне не о чем больше беспокоиться, где все мои разрывающие душу причины остались в прошлой жизни, здесь я тоскую и прошу небо вернуть мне мои опасные игрушки.

Небо моей страны только усмехается и гладит меня по голове: успокойся, мами, потерпи капельку, все пройдёт, все изменится, разве ты одна такая вернулась ко мне, высохшая от боли и забывшая покой, и разве одна ты плачешь, вспоминая прошлое? все беседер, теперь у тебя есть все время мира, только улыбайся, родная, ты дома, все позади...

О, шма Исраэль!

***************

Выглядываю я нынче утром в окно - тишина, пустота, ни человека, ни машины, прямо как в Шабат... солнце, ветерок листвой шелестит, ребёнок радостно храпит в своей комнате - школу ж отменили, а должно было быть десять уроков, вот где счастья-то... Особенно после боевого крещения накануне!

Палить начали с раннего утра вторника.

Священная месть за ликвидированных лидеров. Причём обещали открыть врата ада не только для южных районов, что уже печально привычно, но и для центральных, то есть для Тель-Авива и окрестностей.

Тут же в центре и на юге закрыли школы, сады, учреждения и магазины. Израильтяне кинулись в сети обмениваться впечатлениями.

Ребёнок, почти доехав до школы, развернулся и поехал назад по пустеющему Тель-Авиву. И тут-то они и попали под сирену. Ну и ничего, выскочили все из автобуса и укрылись в ближайшем подъезде, согласно указаниям Службы Тыла.

Приехал с горящими глазами и, подпрыгивая от возбуждения, заявил: фу, какая фигня, вообще не вставило... но потряхивало его знатно.

У нас тоже все моментально закрыли, начиная с яслей, заканчивая магазинами. Поэтому на улице было тихо и пустынно.

Я решила, фигли, надо как-то приготовиться, что ли. Пошла собирать тревожный рюкзачок. Запихала туда все документы, деньги, зарядку, подумала ещё и сунула шарфик, мало ли...

Сижу и думаю, а чего я вообще не волнуюсь и не боюсь?

То ли мозг не воспринимает это всерьёз, то ли я уже за последние два года постоянного отслеживания израильских каналов привыкла, то ли жизнь мне не дорога… ну ладно, моя жизнь не дорога, но ребёнок-то дорог?

Нет, решила я, и отставила собранный рюкзачок, это я пропиталась духом Израиля - никто никуда не несётся сломя голову и не паникует. А спокойно выходит куда следует или ложится на землю и закрывает голову руками. (не, на самом деле несутся и даже падают, ломая себе руки и ноги – но все равно ощущение, что никто не нервничает).

Все каналы обошла фотография невесты, попавшей под обстрел по пути на свадьбу. Успела таки в итоге, мазаль тов и барух ашем!

А мои подруги в фейсбуке обсуждают недавнюю поездку в Прагу - у одной сирены только что отзвучали, а вторая как раз в очередной раз вышла на лестницу.

Вот так и живем потихоньку.

Два дня войны, а потом опять жизнь...

О, шма Исраэль!

************

Задул восточный ветер... и зиму нам принес, так напеваю я себе под нос уже несколько дней.

Ну как зиму? Такое питерское лето, я бы сказала, вполне привычное.

Поэтому я достала летнюю куртку и летние кроссовки. Вечером вполне нормально. Днём-то жарковато, конечно, 24 градуса.

Днем я хихикаю, глядя на кутающихся в шарфы и кофты местных уроженцев.

А вечером, в темноте, можно и мне поиграть в нежную розу пустыни, застёгиваясь до подбородка.

Ночами-то действительно прохладно, тут пару дней аж градусов восемь было. Настоящая зима!

В дом с улицы ломятся муравьи, ищут место для зимовки. Сначала я их яростно гоняла, они гибли десятками и возрождались сотнями, причём в самых неожиданных местах.

Потом я плюнула, пожалела, сказала, черт с вами, хеврэ, зимуйте, но чтоб я вас больше не видела!

На том и разошлись. Всё-таки на четвёртый этаж забрались, холод не тетка, что ж я, зверь какой...

А погоды стоят дивные, дни как бы хрустальные и лучезарные вечера, все, как просили.

Странные цветы на странных деревьях, незнакомые и смутно узнаваемые плоды, и, конечно же, золотые мандарины везде - на улицах, во дворах и на площади у почты, светятся и приносят воспоминания о новогодних елках, холоде, метели, ледяных дорожках и колючих ветрах зимы.

Тут пока утром солнце и зелень, и тепло, и аромат неизвестных мне цветов. Но это у нас в центре.

А в Иерусалиме, в домике на горе Герцль, мы с дочкой вышли на крыльцо, потянули носом прохладный, серебрящийся воздух и одновременно вздохнули: пахнет, как будто скоро снег пойдёт…

О, шма Исраэль!

**************

Знаете что? Я не люблю Новый год.

Уже давно не радует меня этот обманчивый и лукавый праздник. Не приходит ко мне Дедушка Мороз с мешком счастья. А ходят в разной суете разнообразные не те...

Зиму я ненавижу, снег этот, лёд и ветер, фу... на елки у меня вообще аллергия. Ну а ставить искусственную - все равно что мёд через стекло лизать.

Какое счастье, думала я, выходя из автобуса в Иерусалиме, больше никаких корпоративов, салатов и натужных попыток изобразить радость. И как же невыносимо прекрасен предновогодний Иерусалим!

А предновогодний Иерусалим пах, как огромная кондитерская, буквально отовсюду приплывали запахи жареного теста, сахарной пудры, ванилина, глазури и масляного розового крема. Ханука... пончики-суфганиёт.. синее ясное небо, солнце и ледяной ветер, напоминающий о зиме.

Ну как напоминающий, я шла в распахнутой куртке (которая в Питере считалась летней), мурлыкая на солнечный свет и тихо жалея бедняг, кутающихся в огромные шарфы рядом.

У меня были дела в центре, у дочки тоже, так мы и договорились встретиться где-нибудь там. Я закончила раньше и пошла куда-нибудь туда, не особенно заботясь направлением, выбирая самые тихие и зелёные улочки.

А потом неожиданно для себя оказалась у Кнессета. Вот так, изумленно сказала я себе, вот истинный наследник Рима, все дороги ведут сюда, да и вообще...

Но прошла мимо с независимым лицом пролетариявсехстрансоединяйтесь и с какого-то заднего крыльца, взобравшись по узкой тропинке через дырку в заборе, оказалась в саду роз. Божечки ж мои, розы, декабрьские розы... я ползала по этим розовым полям, нюхала кусты, как маньяк, фотографировала себе про запас, опять нюхала, нюхала...

И в конце концов успокоилась на скамеечке среди лаванды и пчёл. Хоть где-то пахнет не пончиками, а цветами!

Это хороший декабрь, думала я себе, на такой декабрь я согласная. Главное - никаких корпоративов, тогда и Новый Год пережить можно.

Тут позвонила дочка, и мы пошли есть хумус и тхину с домашними лепешками в соседнее кафе.

Солнце светило изо всех своих декабрьских сил, я уносила в душе запах роз и жужжание пчёл, роскошный кнессет делал вид, что он слуга народа, а печаль новогодних никогда не сбывающихся ожиданий растворялась в сахарно-масляном ханукальном воздухе.

О, шма Исраэль!

Назад >>