Главная > Выпуск 15 > ДИАЛОГ > Павел ЛУКАШ

НЕДАЛЕКИЙ

(Продолжение)

5
— Вся история началась лет пятнадцать тому назад, когда меня призвали в армию, и попал я на Дальний Восток — в учебную часть.
Курсантов с Запада там было не много, поэтому мы с Гришей считались земляками, хотя между нашими городами не менее тысячи километров.
Примерно через месяц, когда я почти привык к армейскому быту, то есть к холоду по ночам в казарме, к жалкой пище, ко сну через сутки по четыре часа за ночь, к бегу по пять километров каждое утро, к обращениям вроде «воин, скотина, сволочь, ублюдок...» и так далее — по нисходящей, со мною произошло несчастье. Я по ошибке обул утром чужие сапоги и во время зарядки до крови стер ноги.
Раны там заживали плохо — только через полтора-два месяца они перестали гноиться, — а лекарств почти не было...
Я стал чужаком — перешел в категорию ублюдков в квадрате, потому что отстал от стаи. Я плелся за строем, не ходил в караулы, но меня и мне подобных вовсю использовали на работах, где не нужно быстро передвигаться.
Как-то раз, ночью, когда рота была в наряде, мне, Запеканскому и еще нескольким курсантам поручили чистить картошку. Потом всех, кроме нас с Гришей, забрали куда-то — и мы остались вдвоем, а картошки нужно было начистить на шестьсот человек...
Запеканский начал ныть: говорил, что болен и не может работать, что ему нужно отлежаться. Мне показалось, что он не врет, и я оттащил его с глаз долой. Он даже идти сам не мог, так ему было плохо.
Гриша спал, а я работал один — старался сделать побольше, хотя и у меня слипались глаза от усталости. Потом пришел дежурный по кухне — сержант. Картошки было недостаточно. Он спросил: «А где второй?». Я начал юлить — выгораживать Запеканского. Если б его нашли, да еще спящим, его бы прибили. Разумеется, я схлопотал несколько зуботычин за халатное отношение к работе, но, в общем, пронесло: зуботычины в учебной части — дело ежедневное и привычное.
Гриша потом благодарил меня — клялся, что теперь я ему вместо брата... Судя по всему, у него уже ничего не болело. Для меня же, гонимого инвалида, любая дружба была счастьем. Но назавтра он вместе с десятком других курсантов, объединившихся по законам стаи, начал меня травить, и это продолжалось до тех пор, пока я не выздоровел, да и потом не сразу закончилось...
Затем мы стали сержантами и разъехались по объектам. Я служил в отдельном взводе — всего тринадцать человек. Все, кроме офицера, были нацменами, многие вообще не понимали по-русски, но я прожил там полтора года безвыездно, только офицеры менялись и вместо демобилизованных солдат приходили новые.
Разумеется, жизнь как-то наладилась, а за месяц до конца службы в наш взвод попал Запеканский. Стаи для него тут не было, и он сразу решил, что мы большие друзья, потому что земляки и учились вместе на сержантов. Я его не отталкивал, так как мыслями был уже дома и не хотел эксцессов, да и противно было уподобляться... А вскоре служба закончилась.
Про Запеканского я и думать забыл, а недавно, спустя столько лет, получил письмо на мамин адрес: Гриша снова просил о помощи. Кроме того, он предложил за услугу деньги. А положение у меня аховое: работы нет и не предвидится, всем должен, включая родную мать и тестя-старика. Даже любовнице, с которой давно бы уже следовало порвать, и той должен... У дочери переходный возраст — покупок требует, обижается... Живем на зарплату жены. То есть состояние нервозное — пограничное. А тут еще Запеканский: «Приезжай, друг!»
И я поехал — не заработать, а себе доказать, что способен на поступок.
А там, когда мы оказались вдвоем и вдалеке от цивилизации, я подсунул ему снотворное, сильное — двадцать четыре часа гарантии — и уложил спать в палатке: пусть проспит что-нибудь важное.
Но мысль прилететь сюда возникла, когда я шарил в его карманах — деньги искал. У меня даже на обратный проезд не было... Я гонорар за услугу невыполненную хотел забрать — не скрою. А когда нашел паспорт и билеты, то как под гипнозом...
Кстати, Запеканский до сих пор спит — времени-то меньше суток прошло.

— История дурацкая, — сказала Рената, — но меня она устраивает. Боюсь, что с настоящим Запеканским было бы сложнее найти общий язык. А вы в самом деле собираетесь остаться?
— Нет, конечно, — сказал Исин. — Фантазировал себе что-то в самолете и потом... Но еще когда билеты и паспорт у Гриши тащил — понимал, что ничего не выйдет. Не смогу я прятаться, жить здесь нелегально... И Запеканским быть гадко, хотя и Сашей Исиным быть — маленькое удовольствие.
— Вот и познакомились, — сказала Рената.
— Что вам от меня нужно? — спросил он. — Только учтите, что через неделю я улечу.
— Отдайте мне деньги, а Запеканскому верните товар. Придумайте что-нибудь такое, чтобы он сюда не заявился. Мы ему даже заплатим что-то вроде неустойки, и вас отблагодарим — подарки купите...
— А как же папина мания?
— Папина мания — это я. А я не желаю, чтобы он водился с бандитами, контрабандистами и еще черт знает с кем. И не можем мы позволить себе такие покупки. Если папа не вернет деньги, ему придется продать половину коллекции.
— Попытаюсь, — согласился Исин. — И, скорее всего, меня арестуют на таможне — не на вашей, к сожалению...
— А гостиницу я оплачу, но не «Хилтон», разумеется, — предложила Рената, — и через неделю отвезу вас в аэропорт.

6
«Если бы кто-нибудь сочинил эту историю, — думал Исин, — то закрутил бы все иначе.
Саша соблазняет внешне деловую, но, по сути, неискушенную Ренату, готовую поверить малоубедительному рассказу явного проходимца, и женится на ней, и тем самым легализуется, оставаясь для всех Григорием Запеканским, а затем, войдя в бизнес ее отца, налаживает контрабандную поставку дорогого антиквариата.
А отравленный, по мнению Исина, Гриша вдруг приходит в себя (кто знает, что подсунули недобросовестные продавцы вместо нужной ампулы?) и едет в Сашин город в надежде там его отыскать. В дальнейшем, чтобы быть в курсе дела, Запеканский знакомится с Сашиной семьей, с его родственниками и друзьями. Потом он женится на бывшей жене окончательно пропавшего без вести армейского друга (даже берет ее фамилию — Исин), удочеряет его дочь, сочувствует его матери и становится для нее самым близким человеком, дарит по праздникам подарки тестю и, возможно, заводит роман с бывшей Сашиной любовницей — вот конец всей истории.
А в действительности я прокололся сразу же, хорошо хоть в полицию не загремел, и теперь, когда меня на таможне поймают с этими побрякушками...»
На дальнейшее фантазии не хватило, только в голове замелькало слово «адвокат» и возникла мысль: «Как доказать, что ты не верблюд, если ты верблюд?».
Самолет заходил на посадку.
«Кончилась командировка, — думал Саша. — Всем подарки везу — никого не забыл. Ну а чашки такой у Яныча никогда не было: огромная, разноцветная, а главное — небьющаяся».
Исин прошел паспортный контроль, оставалась таможня...

— За мной, с вещами, — приказал таможенник.
— Зачем? — спросил Исин.
— Там объяснят.
Они шли по длинному коридору, затем — по другому...
Таможенник достал связку ключей и открыл дверь.
— Вот он, твой дружок, принимай.

— Предлагали ребята семью твою навестить, — сказал Гриша, — но я тебя знаю — раз билет на сегодня, то сегодня и прибудешь. Ты же недалекий. Это как у птиц: одна еще мух ловит, а другие уже на юг улетели.
— Я-то как раз улетел, — сказал Исин.
— Бывает, — согласился Запеканский. — Другой действовал бы наверняка: топором по башке, камень на шею — и в озеро. А ты подсыпал какой-то дряни, лишь бы руки не пачкать... Я, как видишь, очухался, что говорит о твоем непрофессионализме, правда, сутки пролежал в полном отрубе, и голова до сих пор гудит, но мы же люди свои — сочтемся... Вещи, деньги, документы, очки. Быстро!
— Здесь не мусорить, — предупредил таможенник. — Все на выход, вон в ту дверь.
— Выйдешь первым, — сказал Гриша, — и пойдешь по направлению к зеленым «Жигулям». Мы с ребятами будем сзади, а у них разговор короткий: шаг в сторону — побег. Вещи я сам донесу.
«Не понадобился адвокат, — подумал Исин, — да и денег на него теперь нет».

Исин шел по направлению к зеленым «Жигулям», когда услышал топот и крики. Он обернулся. Сзади, шагах в тридцати, на Гришу и его ребят навалились добры молодцы — по двое на каждого.
В тот же миг зеленые «Жигули» сорвались с места и помчались прочь, а за ними понеслась серая «Волга».
«Погоня, — подумал Исин. — Хорошо, что я в ней не участвую».
    



 

<< Назад Далее >>