ГОСТИНАЯ "ДИАЛОГА". Март 2015:

13 марта 2015 года

Сегодня в нашей гостиной поэт ГРИГОРИЙ МАРГОВСКИЙ, живущий ныне в США, в Бостоне, давний московский знакомец, с которым не виделись и не общались долгие годы. И вот фэйсбук – ура! Ура! Вижу, слышу, читаю Гришины стихи, зрелые, страстные, музыкальные. Читаю и радуюсь. Чего и вам желаю – радости от встречи с хорошей поэзией, живым словом, наполненным болью и тревогой – за мир, за Россию, которую давно оставил, но которая не канула  в прошлом, осталась навсегда неизбывным переживанием, за себя, за свою маленькую дочку, американку.

Я просила Гришу написать о себе в любом жанре, в любой форме, в любом объеме.

Вот что он написал:

Григорий Марговский родился в 1963 г. в Минске в семье военнослужащего. В 1982 г. был отчислен с третьего курса Белорусского Политехнического института в связи с антисемитской кампанией. Два года прослужил в железнодорожных войсках. В 1990 г. окончил дневное отделение Литинститута (поэтический семинар Е. Винокурова). Публиковался в журналах «Смена», «Юность», «Студенческий меридиан», альманахах «Поэзия», «День Поэзии» «Латинский квартал». Работал ответственным секретарем газеты «Литературные новости». В 1992 г. стал активным членом общества «Апрель», оказывал сопротивление националистам. Книгу стихов издать не удалось: получил отказ в семи издательствах. В 1993 г., после того как его фамилия единственная была вычеркнута из списка 100 кандидатов в СП России, репатриировался в Израиль. С тех пор, на протяжении 22 лет, почти полностью оторван от профессиональной среды, но продолжает писать стихи по-русски. В 2001 г. переехал в Нью-Йорк, в 2005 г. – в Бостон. Одно время самостоятельно редактировал и издавал бостонский поэтический альманах на русском языке «Флейта Евтерпы». В Израиле изданы два сборника стихотворений: «Мотылек пепла» (1997, Тель-Авив, «Евтерпа»), «Сквозняк столетий» (1998, Тель-Авив, «Евтерпа»). В России вышла книга избранных стихотворений «К вам с игрой – игрой игр» (2008, Москва-Владимир, «Транзит-X»). Помимо стихов, Григорием написаны два романа в прозе – «Сотворение из россыпи» (1994), «Садовник Судеб» (2001) и книга рассказов «Новеллино» (2014), а также ряд литературоведческих эссе.

А это о Григории Марговском:

«Читая книгу Марговского, понимаешь, что автору присущи два качества: внимательность и сосредоточенность. Концептуализм их не знал, спасаясь от несовершенства мира - иронией, и пряча взор за лозунгом о всеобщей не-подлинности. Поэтика Марговского - напротив - поэтика прямого взгляда, который направлен исключительно на вещь».

Поэт и эссеист Константин Латыфич (Самара).

«Рифма Г. Марговского может стать (и уверен, станет) предметом специального стиховедческого исследования. Кажется, нет такого русского – либо иноязычного, но употребительного, поддающегося употреблению в русском языке – слова, к которому поэт не отыскал бы яркую, неожиданную рифму. Временами кажется, что он охвачен азартом такого поиска: специально вертит в пальцах «нерифмуемое», чтобы зарифмовать. Но это не формалистические игры. На самом деле, он предельно чуток к музыке слова и слога. Благодаря этому, распознаёт мелодическое сродство между речевыми единицами, не имеющими ни малейшего смыслового сопряжения. А далее – находит им такое сопряжение в развертывающемся стиховом тексте. Это можно было бы назвать поэтическим «трюком», но занижать суть дела экстрадно-цирковой аналогией, право, не стоит: подобное «трюкачество» составляет один из секретов обаяния величайших русских поэтов, особенно в ХХ в.»

Поэт и критик Анатолий Добрович (Бат-Ям, Израиль).

«Поэзия Григория Марговского, безусловно, дар любви ко всякой детали многосущностной жизни, без коей всё рассыплется и обратится во прах. Отсюда и проистекает радость читателя от сопереживания, узнавания, приятия. Много ли это? Вклад любого художника в сокровищницу культуры оценивается не сразу. Такая у нас, увы, сложилась в последнее время тенденция: в упор не видеть талант, а потом скорбеть о нём, как только его носитель покидает сей мир, и собирать вечера памяти, произносить панегирики, писать эссе и статьи. Но есть надежда на то, что те, кто сейчас читает эти строки вдруг да спохватятся: а ведь мы тоже творцы и соглядатаи этого чуда по имени "жизнь", да выразить вот так не можем. И тогда приходит пианист, откидывает фалды фрака, садится и опускает тонкие нервные пальцы на желтоватые клавиши старого рояля. И зал замирает».

Поэт и литературный редактор Ольга Пахомова-Скрипалева (Москва).

Думаю, что стихи, большая подборка, которую мы предлагаем вам, многое скажут о Григории Марговским тем, кто сегодня познакомится с ним,  и тем, кто давно знает его стихи и следит за его творчеством.

ВИНТАЖ

СКИТАЛЬЦЫ

Не плачь, родимая, прости,
Что облик мой суров
И рассыпаются в горсти
Сухие комья слов;
Что бересклет разросся вширь
На ветреном холме
И францисканский монастырь
Неразличим во тьме...
Порода музыки тверда:
Октавами кровил -
Но брал чужие города
Бессмертия клавир!
Лавина горестей сошла
С вершины наших дней,
И содрогаются тела
В объятиях теней.
То распря вер, то сеча рас,
То новая чума...
Уж никогда не примут нас
Истлевшие дома.
Но разве нам страданья ад
Не во спасенье дан -
И разве души состоят
Не из душевных ран?

ВЕРМЕЕР

Сродни шестнадцати пророкам,
Колонны подпирают свод
Мистерии, что вышла боком
Разгулу биржевых свобод.
Колоколами Ньивекерка
Тюльпаны зазвонят порой –
Помпезна савана примерка,
Исполнен грации покрой.
Художник узнает по писку
Впотьмах шныряющую мышь:
Ату, гони ее, папистку,
Проклятая горгулья, кыш!
Но старых мельниц именины
Справляют лопасти, дрожа,
Пока по швам трещат камины
И гульден стачивает ржа.
Молочница и кружевница,
Денница сурика свежей
И от затмения разнится
Преображеньем витражей.
А кисти чудится менада:
Безудержно обнажена,
Как взрыв порохового склада
В зажмуренном глазу окна.
И эти скатерти, шпалеры,
Их мотыльковая пыльца –
Напоминают нам сверх меры
О шелкоткачестве отца.
Век оторочен горностаем,
И все ж гадает астроном:
Затем ли мы трактат листаем
Что свет созвездий отстранен?
Ведь из моллюска он, из жмыха,
Из голубого камня дельт,
И на него дивится тихо
Затопленный плотиной Дельфт.

ЛЕТНИЙ ДОЖДЬ

Ушли в преданье передряги,

И от даосского мазка

Клубясь по рисовой бумаге,

Пресуществлялись облака;

Толпа, уснув на этой мантре,

Разливом будничным плыла,

Бездомный тенор стилем кантри

Изображал колокола.

К руладам улица привыкла.

Что разбудить ее могло?

Брутальный выхлоп мотоцикла?

Мячом разбитое стекло?

Звонок обходчице бутиков

Из турагентства в Сен-Тропе?..

Часы на площади, оттикав,

Пеклись в чугунной скорлупе.

Саксофонист, впадая в амок,

Дикарски теребил покой

Напоминавшей черствый замок

Библиотеки городской.

Гарцуя на скейтборде, олух

Внушал ровеснице: влюбись!

И церкви в замшевых камзолах

Перстом указывали ввысь...

Внезапно небо почернело,

Его сотряс могучий гул:

Как будто с возгласом «чавела»

Барон изменницу пырнул;

Казалось, рухнул купол храма

И, аскетически суров,

Монах Джироламо упрямо

Призвал к ответу земляков.

Библейские разверзлись хляби!

При этом ливень был кровав:

Генералиссимусу в штабе

Над картой руку оторвав;

Очерчена багровой кромкой –

Размашистый Армагеддон –

Алкала туча славы громкой,

Стекалась рать со всех сторон.

Бурлила непогодь, сметая

Гуляк размякших на корню:

И все побоища Китая,

Месопотамскую резню,

Свои палаческие войны,

Европа, прозревала ты,

И было ясно, что достойны

Мы этой гибельной черты.

MARE NOSTRUM

Чаши пальмовидных капителей
Бедуинский расцветил гашиш.
Спи дитя, впиваясь в эпителий,
Поглощай речную тишь!
Иероглиф зыблется в опале:
Кто сей лунный миф не воскурял?
На Акрополе не накропали -
Воспоем Эскориал...
В бархатных ресницах дромадера
Одалиски чудится призыв,
И струится пряная мадера
Вдоль мерцающих олив.
Без тебя я чахну, Mare Nostrum,
Паутиной фресковой влеком,
Обвяжусь воинственным и пестрым
Флибустьеровым платком.
Экзотической хватает рыбы
И хрустящ креольский шоколад,
Но в сравнении с тобой Карибы -
Стайка резвых дошколят.
Пусть не семь иссушенных колосьев,
Но златые, тучные поля
Ниспошлет язычникам Иосиф,
Серафима воскрыля!
Лишь бы руки Средиземноморья
Сызнова затеплили фитиль,
Чтоб вовек не чувствовать нам горя
Угасающих светил.

ГАЛИЛЕЯ

Уже могилы, но шире купели
Это ущелье.
Путь по спирали ухабист и ямист:
Живы покамест.
График отчаянья непредсказуем -
Страх ли рисуем?
Пересеченье кривых синусоид
Риска не стоит.
Злобно колышет на каждом дунаме
Темень волнами.
Может, при свете, поля серебрящем,
Счастье обрящем?..

ЛИБЕРТАРИАНЕЦ

Не клеймами каменотесов -
Метафорой увековечь
Уподоблéнную, философ,
Увядшей падчерице речь.
Опал чепец на ней, узорчат,
Передник плесенью цветет:
Пусть мину постную не корчат
Последователи пустот!
Останься верен предикату
И в звукописи не сфальшивь,
Последней осени декаду
Прощальную вбивая вкривь.
Заимствуй желчи у британца,
У галла пафос одолжи,
Крути-верти юлу брейк-данса
На пятачке сгущенной лжи.
О милосердье воструби нам
Святыню топчущей орды:
Да будут куры ястребиным
Призывным клекотом горды!
А пращуровых перепонок
Разрыв мучительный, глухой,
Да обвенчается спросонок
С троюродною слепотой...
Оратор дерзостный, рожай же
Свой упоительный фантом,
Лишь цифрам запрети строжайше
Чернеть на фоне золотом.

ВЕРА ЕЗИДА

Главный ангел с перьями павлина
В воскресенье богом сотворен.
Лепкая, податливая глина,
Человек - зачем страдает он?
Дьяволопоклонника в езиде
Обличает сумрачный имам,
И феллахи с воплями «изыди»
Заряжают ружья по домам.
Хороводы праздничные водим,
Пляшем под зурну и барабан -
И за это нас честят отродьем
Стаи оголтелых мусульман!
Обернешься: битые кувшины,
За резней резня, и след багрян,
Беженцы роятся у вершины,
Истина поставлена на грань...
В день поминовения усопших,
Как пригрело солнце на юру,
Удался больного сердца обжиг,
Старому поверьте гончару.
К месяцу весеннему нисану
Испекла Сандрина куличи...
Я стенать о дочери не стану,
Затаись, отчаянье, молчи!
Те что выжили односельчане,
В тучах грозовых найдя приют,
Знаю я, в свободном Курдистане
Смерть ее святую воспоют.
Сборщики пожертвований, чинно
С бронзовыми птицами пройдя,
Скажут, что любовь первопричина
Баснословной щедрости дождя.
Никогда воители Корана
Свет не обесчестят, не казнят:
Зарастет пером целебным рана,
Залитый слезами сгинет ад!

АЙСБЕРГ

Айсберг подобен куску барельефа;
Мраморной хронике древних Афин,
Или осколку фригийского нефа,
Провинциальный дивится дельфин.
В каждой щербинке история схваток,
Страсть похищений, безумство пиров:
Вот он, античной гордыни остаток,
Как ее мнит ледниковый покров!
Тает наследье, меняется климат.
С платами чипов плывет сухогруз.
Скаты Лернейскую гидру воспримут
В интерпретации блеклых медуз.
Впрочем, и этого псевдошедевра,
Глыбы абстрактной, музей мерзлоты
Вскоре лишится... Не курсом ли евро
В черную пропасть ныряют киты?

ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕЦ

В остроконечных капюшонах
Каппадокийские хребты,
Меж облаков завороженных
Отшельника увидишь ты:
Василий, выдохнешь, Великий,
Отринув ересь ариан,
Пещер монашьих базилики
Воздвиг, ветхозаветно рьян!
Плеромою трудов напевных
Цвела пустынная земля,
Пока грозил гарему евнух,
Визиря зенками сверля.
Незатянувшаяся рана
Саднила души, ты права,
Гонений Диоклетиана -
Отсюда гневные слова;
И, дервишей кормя, аскеты
Святого славили не зря,
Колючим вретищем согреты
У пористого алтаря...
Но вот сравни, под слоем пыли
Бразильский город Сальвадор:
Там тоже катакомбы рыли,
Они остались до сих пор,
А после темными ходами
Таскали, втайне от толпы,
Добро, заначенное в храме,
И в трюмах прятали попы!
Канонизированных статуй
Для контрабанды лучше нет,
Внутри у мучеников платой
Дрожало нищенство монет.
И сколь страстям ни накаляться,
Любая истина, учти,
Распята блеском спекуляций,
Зажатых скаредно в горсти.

ТАССО

Пастух, разбойник, гондольер,
Забористы и величавы,
Поют Торкватовы октавы,
А он в подвале чахнет, сер.
Покуда брашна старины
Вкушает гость в садах Армиды,
Безумца одолели гниды,
Подпалины и колтуны.
Мифологических идей
Плетенью отданы все силы,
К сестрице знатного кутилы
Прикован страстью Прометей.
Наивна глав твоих цифирь,
Но с каждой сбагренною песней
Житье пройдохи интересней,
Растиражировал – транжирь.
Монашенка, по струнам вдарь:
Для перелетного витютня
Играет сломанная лютня,
Сей госпитальный инвентарь...
А ты смотри не отступи!
Освобожден Ерушалаим –
За что и автору желаем
До срока сгинуть на цепи.

БЕРКШИРЫ

Обезрифменна и обезритменна,
Жизнь проходит вдали от чудес –
Но по-прежнему в заводи зрит меня
Эта радуга имени Уитмена,
Нареченный в честь Одена лес.

И, родясь от последнего росчерка
Ветви, рухнувшей с высоты,
Затуманенно вьется по роще река:
У мальчишки-возницы попроще рука,
А у франта сверкают персты...

Интерьеры – бесчинствует ересь там,
Беззаконный царит тарарам;
Не пора ль их рабам фанаберистым
Колесить, поспевая за нерестом,
По червленым Беркширским горам?

Пусть амбарная книга залистана
И освистана проповедь звезд –
Неусыпна Уолтова истина,
Залихватскою трелью Уистена
По утрам заливается дрозд!

ПРЕМЬЕРА

Мир, созданный из вещества обмана,
Замыслен был как проблеск слепоты:
Чтоб глухари партера осиянно
На бис немые вызывали рты;
Чтоб рококо паучьих декораций
В либретто набросал властитель дум –
И зал вопил, что он второй Гораций,
На свиноферме прикупив парфюм;
Чтоб, арию удавленника выдав,
Счастливчик фонограмму наложил
На па-де-де безногих инвалидов
И менуэт изысканных горилл, –
А две уборщицы из бенуара
С вахтером, что так царственно облезл,
Навосторгались попугаем ара,
Зажавшим в клюве дирижерский жезл.

КАРАВЕЛЛА

Незаслуженность похвал
Соразмерна бракоделу:
Ты с шедевром сплоховал -
И халтурной лести шквал
Накреняет каравеллу.
Сбилась кучка подпевал
В безголосую капеллу:
Трус, готовься к артобстрелу!
Ротозей, крути штурвал!
Мчи, корабль, в объятья скал,
К смертоносному пределу...

Не к лицу тебе, моряк,
Индюком ходить надутым:
Дабы парус не размяк,
На грот-мачте реял флаг,
Воспари над полуютом!
Сторонись дешевых врак,
Извивающихся спрутом,
Соревнуйся с ветром лютым,
Выверяя каждый шаг!
Потому что только так
Можно плыть своим маршрутом.

ИНТУИЦИЯ

Обреченность садится на кухне,
Чай из блюдечка, брови дугой:
«Только чур с табурета не рухни,
Соберись, - говорит, - дорогой;
Жизнь угроблена на свистопляску,
Тараканьи бега в основном,
И врагов у тебя под завязку,
А реальных друзей днем с огнем;
Все расчеты давно медным тазом,
Заикаться ты стал слегонца,-
Не иначе зашел ум за разум,
Предвещая начало конца?..»
Помолчав, отвечаю я стерве:
«Врать не буду, похоже что так,
Не избавит от терний и вервий
Малохольная кучка зевак;
Обнесенный забором чугунным,
Нефиговый дворец перепал
Равнодушно зевающим гуннам,
Заряжающим свой самопал;
Только я интуиции верю:
Стоит сделать решительный шаг,
Громыхнув бронированной дверью,
И развалится их особняк!»

АRNOLD ARBORETUM

Вчерашнюю истерику засэйвив,
Мужаюсь - охраняема пока
Альгамбра этих пробковых деревьев
Уланскими полками тростника;
Мне из трясины машет каждый кивер,
Норвежская подначивает ель
Того, кому солдатиком в Чарльз-ривер
Нетерпится из стана пустомель...
Ах, сколько можно жить тебя печаля
И матюгами кроя все окрест -
То лазая в четырехтомник Даля,
То ухая как духовой оркестр?
Пора уже создать отдельный фолдер
Для полукровок пламени и льда!
(Словечко незатасканное: болдырь,
Смесь двух пород, сиречь белиберда).
Судьба превратна, а ручей порожист,
И невозможно выдюжить среди
Парадоксально мыслящих убожеств,
Баюкающих избранность в груди!
По счастью, в трех минутах «Арборетум»:
Домчишься изнуренною стрелой,
Что выпущена в небо арбалетом,
И медленно отходишь сам не свой.
Здесь подвизаясь, гарвардский ботаник
Кой в чем Семирамиду превзошел:
В кусты погуще зазывать бы Манек,
Дуняш, Марфут и скидавать камзол,
А после и ботфорты, панталоны,
Соски дурех губами теребя...
Недурственно. Да жаль, года преклонны.
Вдобавок я люблю одну тебя.

НА МОСТУ

                 Памяти Сергея Ганиева

Я заприметил в Ньютоне одно

Местечко сюрное: там клены,

Пока совсем не сделалось темно:

Добротно ль их нутро отражено? –

В протоку пялятся, наклонны.

Как та орава кельтских забулдыг,

Толпятся шмыгая носами,

И вдруг свеченье алое – бултых! –

Прощальный штрих на амальгаме

Поминовенья Всех Святых...

Там старый железнодорожный мост,

Рассохшиеся шпалы лежнем,

Малиновки бранятся из-за гнезд;

С убитым вздохом: “I’m lost!..” 

Присяду помечтать о прежнем.

И вот грядет откуда-то напев:

Гад буду, это Фредди Меркьюри!

Замковый камень украшает лев,

Цветет чертополох на эркере,

Мир выжил, гниль преодолев.

И мы бредем бакланя по Тверской,

Едва переставляя ноги:

Опять ГКЧП такой-сякой, –

Но пусть кто хочет пьет за упокой,

А мы сегодня вздрогнем у Сереги!

ДАЧНЫЙ ПОСЕЛОК

Ожерельем алыча

Золотила ветки,

«Смерть Ивана Ильича»

Я читал в беседке.

По Русановским садам

Затевая танцы,

Колыхали статных дам

Греки да маланцы;

И горланили «ура»

Их башибузуки –

При луне приток Днепра

Переплыв от скуки.

Полагались на авось,

Жили без «Сидура», –

Что за этим началось,

Помнит пуля-дура:

То Саддам пускает «скад»,

То пальба в анклавах...

Ты б, Макар, своих телят

Поберег двуглавых!

Но не дремлет в Ха-Крайот

На посту детина:

«Всюди буйно, он поет,

Квiтне черемшина...»

Век сменился – и, плода

Сердцевину выев,

Червь задумал, чтоб Орда

Снова шла на Киев,

Чтобы пенилась река,

Багрецом окрасясь...

Как вам нравится, зека,

Этот мой экфрасис?

Смерти нет, Иван Ильич:

Есть закат, купанье –

И ребят победный клич

На ночном Майдане!

ВИДЕНИЕ

По граненой пустоши Манхэттена

Брел я, безутешный и больной,

Сетуя, что смята, оклеветана

Жизнь моя, и пропасть подо мной...

Вдруг над Риверсайд взметнулся Сметана,

Колыхнул магической волной!

Это было проблеском отчаянья,

Ясного как роща в сентябре:

Авель сей же миг очнулся в Каине,

Ветвь оливы треснула в костре,

На далекой йеменской окраине

Всхлипнула красавица в чадре.

Гимн «Атиква», наше дело правое,

Встраиваясь в дивный звукоряд,

Заструился непокорной Влтавою –

От Градчан и дальше, в Вышеград;

Я почуял как в созвездьях плаваю,
Вековой отверженности рад.

БАНКИР

С иголочки одет и гладко выбрит,
Не курит и не пьет, и в меру сыт.
Вовек его бюджет никто не стибрит,
Текущий не присвоит депозит!
Он смотрит на меня: парнишка бредит? -
Пока я вирши в ноутбук строчу.
Его чарует рифма "дебет - кредит",
Все прочие топтал как саранчу.
В особняке поджарая супруга
Решать судоку учит близнецов.
Пять лет назад им приходилось туго:
Сортир в подвале не был образцов.
Все акции метаний, неурядиц
И мольб моих принадлежат ему,
Вот-вот меня возьмет за шкирку: братец,
Ты что ж не на галерах, не пойму?..
Прости что я зарос как питекантроп
И никудышно вспархиваю ввысь:
Давно уже спасительную мантру б
Усвоил я, в Тибете окажись!
Но мой удел благопристойный Бостон,
Финансовый, на всякий случай, центр,
Где африканец скалится, обоссан,
У джаз-фаната выцыганив цент.
И сам я, эпигон Лотреамона,
Для вашей кассы не пришей рукав,
Вторгаюсь в этот храм бесцеремонно,
Налогообложение поправ.
Накапливаю образы, холерик,
Блефую, расхамившийся банкрот:
И стонут филиалы двух Америк,
Подсчитывая стихооборот.
А я все новый завожу аккаунт,
Чтоб жанрами пестрела полоса,
И отправляю сам себя в нокаут -
Медиа-холдинг веры в чудеса!..

ДАРА ШУКОХ

Я говорил, что Господь свитой богат:
Многие посланы нам, с ними Мухаммед.
Разве за это казнят, младший мой брат?
Думаешь, лемех траву переупрямит?
В пестрых одеждах индус гимны поет.
С четками суфий бредет к тайной твердыне.
Проповедь розни мрачна, как страж у ворот!
Радужен братства завет в заоблачной сини!
Чаял я выстроить храм для разных племен.
Ты из учений земных прочил свое лишь.
Горд ли орел, посуди, когда он пленен?
Долго ли барса в хлеву жить приневолишь?
Был непорочно зачат, иль вечным умом
К матери в чрево проник перед рожденьем,
Общий у нас Властелин, а значит наш дом
Все караваны вместит, куда ж мы их денем?
Мир этот склонен к добру: правда, не весь.
Плаху с кальяном роднит ужас веселья.
Бред этот преодолим: правда, не здесь.
Демону бездна дана, ангелу - келья.
Пусть же на площадь спешит ряженый сброд,
Славя тирана, что впредь будет пороть их,
Пусть на слонихе хромой меня проведет
Обезображенный раб в грязных лохмотьях.

ПАЛЬТО

Мы и в реальности не Б-г весть кто,
А нам все мало: хочется вдобавок
Не значить ничего и на фейсбуке...
О черном кашемировом пальто
С моих проваленных парижских явок
Читателю поведаю от скуки.

Его мы покупали в январе:
В Нью-Йорке холодно - она сказала,
Во Франции темно - схохмил я тотчас.
Бутик на улице Пуанкаре
И эcкалатор аэровокзала
Мне чудятся, едва сосредоточусь.

И маленький отель "Виктор Гюго",
Где я рыдал, обняв ее колени,
Заведомо разлукой изувечен.
Весь этот блеф: мы, дескать, ого-го! -
Минутное самоуспокоенье,
И лишь вопрос о тщетности извечен.

Ведь никому согреться не дано
Сиянием расторгнутых любовей,
Хоть нам они являются все чаще.
Во Франции действительно темно,
И в Новом Свете стужи все суровей,
И вспышки безысходности слепящи.

ФЕЛЛИНИ

Вылезая из тесного джемпера,
Отмокали мы в ванне устало,
И природы октябрьская темпера
Саркофаги холмов покрывала.
Знай кассетой зажеванной всхлипывай,
Пой про зеркало, Юрий Антонов:
Как под мокрой папахою липовой
Четверым не хватило гандонов.
А с утра разбираться у завуча
И опять все валить по привычке
На пробирку, что булькнула давеча
И рванула в руках у химички.
Что за быдло ты, родина, втюхала
Нам в сограждане, что за эпоху?
Наградить бы кликухою «жухало»
За извечную склонность к подвоху...
Утешает одно: за Градискою
Все зеваки бегут оголтело;
Я и сам ее мысленно тискаю,
Сколь бы жадно толпа ни галдела.
То ли шарм в ее рыжем беретике,
То ли был я романтик в утробе, -
Наклоняюсь: «Остались билетики?»
И кассирша глядит исподлобья.
А грозе над шезлонгами Римини
Не приелось цигаркою пыхать:
Отразись в непоседливом имени
Федерико, погодная прихоть!
Пусть кружится вселенная, грезима
Цирковой каруселью аккорда,
И потратит последний чентезимо
На повторный просмотр «Амаркорда».

КАРАВАДЖО

Куда с такою? Не в кровать же!
Меж бочек винных в самый раз.
Еще мальчишкой Караваджо
В науке нежности погряз!
Меня прельщает этот погреб:
Здесь очерк похоти честней
И преднамеренная огрубь
Оздоровляет суть вещей.

Наш мир как луковица репчат,
И горше он за слоем слой,
И вздор про будущее шепчет
Гадалка шайке удалой.
Не будет отпеванья в храме,
Но клирик без толку раскис:
Ведь ангел грязными стопами
Украсил вечности эскиз!

Всех шулеров обставит церковь,
Заменит куртизанок знать:
Чтоб снова, судьбы исковеркав,
Новаторов короновать.
Ужель Создателю при встрече,
Для передачи мастерства,
Приходит в голову за плечи
Обнять натурщика сперва?..

Хорош, оторва, нарезвились.
Изгваздался, тебя чморя.
А ну, шустрей отсюда вылезь
И мышью мимо корчмаря!
Да локтем не смахни посуду,
Не то разбудишь весь гарем.
А я чуток еще побуду
И поквитаюсь кое с кем.

САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ

Мне про империю русского языка
Бред коллективный смешон, я прошу прощенья,
Пусть окрыленно возводят барак зэка,
Квас разносить не стану им как офеня.
Да, я чураюсь вопля "Христос воскрес!"
Из превознесших изверга уст консьержки,
Хоть и могуч лубянский головорез,
А у меня вокруг никакой поддержки.
Да, я зелот, и римский короткий меч
В сердце мое нацелен немилосердно:
Но для поэта рык не родная речь,
Если в когтях у льва цепенеет серна.
Воспоминанья меркнут: базар-вокзал,
Водка из таксопарка, фиксатый лабух...
Страшное чувство что ты уже все сказал
Преодолимо болью за самых слабых.
Жили когда-то рядом, теперь поврозь,
На лихорадку глагольную годы тратя,
Что-то у нас глубиннее не срослось
Тех падежей рифмующихся, собратья.

ЧИЖИК-ПЫЖИК

Признавайся где был, чижик-пыжик?
Где ты терся, штрейхбрехер, когда
Супостат чуть напалмом не выжег
Наши пряничные города?
По каким по таким по сусекам
Поскрести ты удумал в тот час
Как обдолбанным в хлам гомосеком
Еврорынок насиловал нас?
Отгремели дефолты и путчи,
Откололся от солнцевских мент, –
Чем ты граждан сознательных лучше,
Что досель не закатан в цемент?!
Водку пил, говоришь, на Фонтанке?
Не рассказывай байки, урод!
То-то прут люксембургские танки
На урал-наш-вагон-наш-завод!
Ишь, прихрамывает! Не в теракте ль
Поучаствовал против своих?
Недоношенный ты птеродактиль,
Взять зашкирку да в омут бултых!
Сам тощей сталинградского фрица –
А к шлагбауму каясь ползет!
Никакой ты не зверь и не птица,
У меня от тебя «вертолет»!
Навыделывал в жизни коленец,
Всюду поднял неслыханный хай...
Нехрен плакаться, невозвращенец,
Нет прощенья тебе, подыхай!

Дорогие гости гостиной «ДИАЛОГА»!

Пишите нам о ваших впечатлениях об этой встрече с поэтом Григорием Марговским.

До новых встреч!