ГЛАВНАЯ > ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ > ОЧЕРКИ, ЭССЕ, ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАРИСОВКИ
Илья РУБИН (Россия-Израиль)
КТО БЫЛ НИКЕМ...
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
И наказать Каина было нельзя. Наказание всегда подразумевает исправление ошибки, формирование души. Ведь и преступление может быть частью избранничества - вспомним Раскольникова. Его преступление - страшная ошибка на пути к истине. Но его избрали на эту ошибку, соразмеренную с величием конечной цели. И наказание - следующая ступень, подымающая к ней. Преступления же Свидригайлова бессмысленны, хаотичны, вне порядка. Он не избран. И потому для него не существует и очистительной кары - его жизнь не заслуживает высшего отрицания. Но Свидригайлов не отвержен так страшно, как Сальери или Каин. Ведь осознание полного духовного банкротства, всегда ведущее к самоуничтожению, - не есть гениальность, но есть несбывшаяся ее возможность. Подобное осознание - суровая милость, но и она дается не всякому.
IV
«Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше». Так начинает Сальери свой трагический монолог. Он, прилежный подмастерье Муз, постигший тайны святого ремесла в конце «тернистого пути» «любви горящей, самоотверженья, трудов, усердия, молений», отвергнут небом. Небо избрало своим глашатаем «безумца, гуляку праздного»... Сальери видит в этом чудовищное попрание справедливости. В нем восстает вся рассудочность его умного века. Сальери говорит не только от своего имени, нет, он вещает от имени всех «жрецов, служителей музыки». Нет, Сальери не завистник! Он, столько раз помышлявший о самоубийстве, остается жить надеждой на появление нового Гайдна, дабы насладиться великим. И вот от пришел, новый Гайдн. О, если бы небесные звуки, источаемые Моцартом, были плодом тяжких раздумий, ошибок, трудов и молитв! Если бы Моцарт заработал свое избранничество или выклянчил его у Бога! В Сальери достало бы широты склониться перед ним. Но произвол небесного выбора бесит его, соразмеряющего и соотносящего вдохновение с количеством пот и ламповой копоти. Он грудью встает на защиту единственно понятного ему мира даяние-воздаяние. « Я избран, чтобы его остановить», - говорит Сальери. Слово «избран» в устах Сальери - не случайность. В известной мере, он и себя чувствует избранником, спасителем. Он - посредственность и знает об этом, но посредственность, осознавшая себя и свое мировое значение, посредственность высшего типа. Моцарт, называя Сальери гением, как бы интуитивно прозревает избранность его, но простодушно, доверчиво переносит эту избранность из сферы взбесившегося, неодухотворенного разума в сферу духа, порядка, музыки.
«Боже! - восклицает Сальери, - ты, Моцарт, недостоин сам себя!» Это крик души. Для Сальери убить Моцарта - значит разбить сосуд, недостойный излившейся в него благодати. Правда, человечество лишится источника божественных звуков. Но сама «бескрылая» натура человека противится призывам этих «райских песен». Да и все равно со смертью Моцарта искусство снова падает туда, где прозябало до него, ибо нельзя научиться благодати, а то, чему нельзя научиться, чего нельзя заслужить, купить или завоевать, - бессмысленно, преступно, не должно существовать.
Человечество для Сальери - это общество одиноких тленных оболочек, не составляющих высшего единства. Поэтому и сам Сальери так бесконечно одинок. Он не видит в человечестве отражения идеи Бога, где неповторимое и однажды достигнутое становится навсегда достоянием всех через интуицию, благодарность, бессмертие души. Наиболее ярко это проявилось, пожалуй, в сцене со скрипачом. Ведь Сальери, как и многие ревнители и защитники земной справедливости, ненавидит и презирает ту часть человечества, что воспринимает гениальность не мудро, но благодарно, косноязычно, но почтительно, - «маляров негодных», »презренных фигляров». Принять во всей ее полноте идею Божественного избранничества - значит принять тот истинный аристократизм, когда отражение избранничества одинаково свято на каждом месте социальной иерархии. Разрушение же этой иерархии, хотя на словах почти всегда совершается во имя нищих духом, затрагивает их не меньше, чем элиту, - а иногда и больше. «Было бы ошибкой думать, что страдали главным образом только зажиточные люди. Напротив, из 2750 жертв Робеспьера только 650 принадлежали к высшим и средним классам. Повозки, с утра до вечера вращавшиеся между площадью Революции и Сент-Антуанским предместьем, были наполнены рабочими». (Б. Бакс. Великая французская революция. Пг, 1920). Так Сальери воспроизводит собой весь спектр чувствований и мыслей целой отрасли человеческого бытия, влачащейся вне благодати - по пути бессмысленного, самоубийственного беспорядка. Так смех Моцарта, ребячески восхищенного наивным звучанием своих мелодий в беспомощной игре трактирного скрипача, провидящего в этом звучании глубокое, осмысленное родство, не находит отклика в мертвой душе Сальери. Только в Боге они могли встретиться - Моцарт и бродячий музыкант. Их встреча - шутка перед Господом, но Сальери не способен воспринять ее случайность. Его слепота гораздо страшней физической и интеллектуальной слепоты скрипача - это духовная слепота.
И убийство совершается наяву, совершившись сначала в душе Сальери. Только тогда убийца начинает понимать, чего он себя лишил. Он безвозвратно потерял всякую надежду на гениальность. Он мог бы еще стать гением смирения, затушив адский огонь, пылавший в нем, пощадив Моцарта, простив ему, избраннику, его избранность. Но Сальери и ему подобные не могут быть гениальны, ибо лишены благодати. Таков страшный, каиновский круг, в котором горящей крысой мечется Сальери.
V
Многие критики, анализируя пушкинскую трагедию, смущенно, почти с ужасом отмечают трагическую привлекательность образа Сальери, глубину и возвышенность его страданий, заставляющую читателя сочувствовать ему и сопереживать. В чем же тайна этой привлекательности? И надо ли преодолеть ее в себе?
Вместо ответа мы позволим себе привести цитату из письма Константина Леонтьева священнику Фуделю. Вот она:
«Однажды я спросил у одного весьма начитанного духовника монаха: отчего государственно-религиозное падение Рима, при всех ужасах Колизея, цареубийств, самоубийств и при утонченно-сатанинском половом разврате, имело в себе, однако, так много неотразимой поэзии?.. - Никогда не забуду, как он восхитил и поразил меня своим ответом! - Бог это свет, и духовный, и вещественный; свет чистейший и неизобразимый... Есть и ложный свет, обманчивый. Это свет демонов, существ, Богом же созданных, но уклонившихся, как вам известно. Классический мир и во время падения своего поклонялся хотя и ложному свету языческих божеств, но все-таки свету...» (К. Леонтьев. О Вл. Соловьеве и эстетике жизни. М.: Творческая мысль, 1912. С. 37).
Так вот в чем дело: в эстетической привлекательности ложного света! Эта эстетическая привлекательность по сути своей синонимична свободе выбора, его напряженности и духовной непредвзятости. Недаром сейчас бытует во всем мире газетный штамп: «свет революционных идей». Это все тот же свет, и все так же его эстетическая доступность манит за собой все новых и новых последователей Каина и Сальери. Ведь если бы уродливость ложного пути вставала перед нами в отталкивающем, антипоэтическом внешнем обличье, велика ли была бы заслуга людей, свободно отвергнувших этот путь? Но путь Троцкого, путь Сальери, путь Че Гевары включает в себя, все внешние атрибуты истинной судьбы: жертвенность, презрение к опасности, силу мысли, любовь к человечеству, забвение себя ради идеи, трагическую гибель... Сальери привлекателен тем, что он - мученик. Ложный свет создает мучеников. Но лишь истинный свет создает святых.
Сопереживать Каину и Сальери нас заставляет ощущение внутренней необходимости изжить в себе их путь, изжить подробно, осмысленно, эмоционально. Ведь Сальери и Моцарт, Авель и Каин иконологически, ипостасно связаны по отношению к проблеме избранничества. Неразрывность связи подчеркивается их братством - по крови, по ремеслу. Но горе тому, для кого это братство станет источником духовной путаницы, ложного выбора. «Берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение; ибо многие придут под именем Моим, говоря, что это Я».
<< Назад - Далее >>
Вернуться к Выпуску "ДИАЛОГ-ИЗБРАННОЕ" >>
