Главная > Архив выпусков > Выпуск 3-4 (Том 2) (2001/02-5761/62) > Архивы, воспоминания

Леонид ЮНИВЕРГ (Израиль)

НЕМЕЦКИЙ ПОГРОМ

Глава из монографии «Издательский мир Иосифа КНЕБЕЛЯ»[1]

Прежде чем познакомить читателей «Диалога» с одной из самых трагических страниц из жизни выдающегося московского книгоиздатели еврея Иосифа Кнебеля (1854-1926), хочу вкратце рассказать о его вкладе в художественно-издательскую культуру России начала XX века.

Уроженец небольшого галицийского городка Бучача (ныне -  город в Тернопольской области Украины), Кнебель получил двойное высшее образование в Вене, закончив филологический факультет в университете и Академию коммерческих наук. В 1880 году он переехал в Москву, где вскоре, совместно со своим другом и компаньоном Павлом Гросманом, открыл книжный магазин и библиотеку в Петровских линиях - одном из самых престижных районов тогдашней «второй столицы». А в 1894 году, спустя несколько лет после скоропостижной смерти Гросмана от чахотки, Кнебель приступил к книгоиздательской деятельности, снискавшей ему не только всероссийскую, но и европейскую известность.

Он создал первое российское специализированное издательство по изо­бразительному искусству, подняв уровень издательской культуры в этой области, а также в издании детских книг и школьных наглядных пособий на небывалую высоту. Достаточно вспомнить многотомную «Историю русского искусства» под редакцией Игоря Грабаря, ряд иллюстрирован­ных монографий, посвященных М. Врубелю, И. Левитану, В. Серову и другим; альбомы превосходных репродукций с картин Третьяковской галереи, Русского музея и Румянцевской галереи; замечательную «Подарочную серию» детских книжек с иллюстрациями таких блестящих художников, как Г. Нарбут, Д. Митрохин, Е. Поленова, И. Ульянов и других; наконец, оригинальные учебные пособия, лучшим из которых явились «Картины по русской истории». По заказу Кнебеля писали картины А. Бенуа, А. и В. Вас­нецовы, М. Добужинский, С. Иванов, Е. Лансере, Б. Кустодиев, И. Рерих. В. Серов и другие.

Предшественник знаменитого швейцарского издателя Альбера Скира, Кнебель уже в начале века относился к книге как к произведению не только литературного творчества, но и художественно-полиграфического искусства, а потому уделял этим аспектам книжного дела огромное внимание... Все, вместе взятое, сделало издания Иосифа Кнебеля (а их было за 32 года подвижнической деятельности свыше 700!) ценнейшим вкладом в сокровищницу книжного дела России, а его самого - одним из тех, кем до сих пор гордится российская художественная культура.

В предлагаемой читателям главе моей книги речь пойдет о знаменитом немецком погроме в Москве, устроенном местными «патриотами» в мае 1915 года. Среди многих фирм, разгромленных в течение двухдневных беспорядков, серьезно пострадало и книжное дело Иосифа Кнебеля. Это стало началом конца одного из лучших российских издательств Серебряного века.

Война застала Иосифа Николаевича Кнебеля и его семью в Берлине. Из России поступали тревожные сведения: о неудачах русской армии, о массовых антинемецких манифестациях, о бесчинствах «патриотов» -  черносотенцев... Особенно поразило Кнебеля сообщение о погромах и грабежах в центре Петербурга, начавшихся уже 1 августа 1914 года, то есть сразу же после того, как Германия объявила России войну. Мало того что в столице разбивались витрины магазинов и кафе, принадлежавших германским подданным, - дело дошло до физического уничтожения попадавшихся под руку немцев и даже до поджога резиденции бывшего немецкого посла Пурталеса. Тем не менее Кнебель, уже не мысливший своей жизни без России, хотел вернуться в Москву, в чем ему, однако, было отказано: Иосиф Николаевич все еще оставался австрийским подданным.

Тогда он решил сменить гражданство, но и это оказалось непростым делом и потребовало ходатайства влиятельных московских знакомых. Лишь в середине осени Кнебелю с семьей удалось возвратиться в Россию.

Вызванный войной экономический кризис сказался и на состоянии книж­ного дела Кнебеля: заметно сократились книготорговые и издательские связи с Западной Европой, нарушилось многолетнее сотрудничество с типо­графиями Германии и Австро-Венгрии. Трудно стало издавать книги и в самой России: резко сократился рынок сбыта; значительно подорожала бумага; подскочили расценки на наборные, печатные и переплетные работы. Наконец, Кнебель лишился нескольких опытных служащих фирмы, призван­ных в действующую армию. И все же он не прекращал своей повседневной интенсивной работы...

Наступил 1915 год. С каждым днем война все более и более проникала в быт, разрушая сложившийся образ жизни. Ценность человеческой жизни заметно снизилась. Вести с фронтов не утешали: немцы захватили Варшаву, взяли Брест-Литовск, разгромили русскую армию в Восточной Пруссии... Начались поиски виноватых: в народе пошли разговоры о том, что страну продали немцам, что всюду ловят шпионов, что здесь не обошлось без злой воли Распутина, а может быть, и самой императрицы-немки. Подозрение пало и на местных немцев и австрийцев, которых стали обвинять во всех смертных грехах. Такой ход событий устраивал правительство, и оно, со своей стороны, приняло особые меры по борьбе с «немецким засильем». Так, 10 мая в газетах был опубликован указ о ликвидации частных фирм с немецким и австрийским капиталом, а начиная с 17 мая ежедневно стали печатать списки высылаемых из России германских и австрийских поддан­ных. Среди них оказались, например, директор гостиницы «Националь» и помощник управляющего гостиницы «Метрополь», преподаватель Стро­гановского училища и заведующий литографией Бахмана, инженер завода «Дангауэр» и владелец оптического магазина... (1). Одновременно в Моск­ве возобновились патриотические манифестации. Так, 14 мая двухтысяч­ная толпа рабочих Московского металлического завода (бывш. Гужона) с портретами Николая II и итальянского короля Виктора-Эммануила, с рус­скими национальными флагами двинулась на Красную площадь, где у па­мятника Минину и Пожарскому был проведен митинг (2).

Во второй половине мая среди москвичей распространились слухи, что живущие в городе немцы и австрийцы помогают своим соотечествен­никам вести войну с русскими и стараются причинить как можно больше вреда. Слухи особенно усилились к концу мая, когда на некоторых фабри­ках выявились острые желудочные заболевания. Некоторые из наиболее «патриотично» настроенных рабочих, утверждая, что это немцы отрави­ли воду, потребовали их изгнания с предприятий. Вскоре после этого, 27 мая, в конце рабочего дня, на фабрике Цинделя и Шрадера возникли беспорядки, завершившиеся тем, что толпа разгромила квартиры служа­щих-немцев (3). Все это подготовило почву для грандиозного антинемец­кого погрома, разразившегося на следующий день и сыгравшего траги­ческую роль в судьбе И. Н. Кнебеля. Воспоминания близких издателя, сви­детельства современников, изучение литературных и архивных материа­лов, а также прессы того времени дают возможность взглянуть на те страш­ные события глазами самого Кнебеля.

Утром 28 мая 1915 года Иосиф Николаевич, сойдя с пригородного поезда на Ярославском вокзале, поспешил на площадь к месту стоянки извозчиков. Сегодня, в связи с днем рождения старшей дочери, он предполагал не задер­живаться на работе: необходимо было лишь подготовить к отправке в пе­тербургскую типографию Товарищества Р. Голике и А. Вильборг партию материалов для очередного выпуска «Истории русского искусства». Это могло занять полдня, и Иосиф Николаевич надеялся, как обещал родным, возвратиться на дачу не позже четырех часов.

Сев в пролетку, он негромко обратился к молодому, бравого вида извоз­чику: «В Петровские линии, пожалуйста. Остановишь у книжного магазина «Гросман и Кнебель». «Ясно, барин, - к немцам, стало быть», - злорадно усмехнулся тот и с силой хлестнул застоявшуюся лошадь. Иосиф Николае­вич ничего не ответил, лишь устало откинулся на спинку сиденья. Злорад­ство извозчика не удивило его: нелестные замечания по адресу немцев и австрийцев в последнее время стали привычными. Он мысленно вернулся к оставленным им на подмосковной даче в Жуковке родным. «Сейчас они, наверное, сели завтракать на террасе, - с грустной нежностью подумал Иосиф Николаевич. - А потом будут готовиться ко дню рождения Лели. Ей сегодня исполняется девятнадцать - совсем невеста... и еще больше стала похожа на маму: такая же красивая и доброжелательная... Да, обязательно надо постараться вовремя управиться со всеми делами: к четырем уже нач­нут собираться гости».

С его колен что-то с шелестом соскользнуло на дно пролетки. Только тут Иосиф Николаевич вспомнил о купленной в пригородном киоске сытинской газете «Русское слово». Он поднял газету. Пробежав глазами информацию с фронтов, остановился на сообщении из Вены. Местный корреспондент пи­сал, что больницы, школы и отели переполнены ранеными, что на фронт посылают уже совсем молодых людей, вернее, мальчиков, а также стариков, ч го в Вене холера ежедневно уносит восемьдесят - сто человек...

С чувством затаенного страха, боясь найти знакомую фамилию, Иосиф Николаевич прочитал списки убитых, раненых, контуженых и без вести про­павших москвичей-офицеров. Горькую усмешку вызвала поправка: «В спис­ке убитых показан подпоручик Глеб Михайлович Елькин. По дополнитель­но полученным Главным штабом сведениям, убит подпоручик Елькин Глеб Митрофанович, а не Михайлович». На той же странице были опубликова­ны суммы пожертвований в пользу семей убитых и раненых, в пользу Крас­ного Креста, на белье солдатам и покупку протезов для увечных воинов... После прочитанного неприятно резанула обыденно-пошловатая реклама спичек фабрики Дунаева: «Дунаева спички прекрасны, // Без лома, крепки, безопасны. // С другими в тоске пропадешь, // Деньжонок вдвойне изве­дешь».

Пролетка, мерно покачиваясь на рессорах, въехала в Басманную слобо­ду. Переворачивая очередную страницу газеты, Иосиф Николаевич обра­тил внимание, что на рукав его темного шевиотового костюма стали осе­дать пушинки. «Неужели тополя зацвели», - подумал он и огляделся в поисках деревьев. Однако их поблизости не оказалось. Только тут до Иосифа Николаевича дошло, что это не тополиный, а подушечный пух с соседней фабрики Гросса на Немецкой улице. И как бы в подтверждение этому, не­ожиданно на мостовую выскочила ватага ребятишек. Впереди бежал рос­лый вихрастый паренек, окликая каждого встречного: «Айда с нами глядеть, как немцев бьют! Вишь, как с подушками-то их поразделались!» Раскрас­невшиеся от бега дружки поддержали его слова громким свистом.

Извозчик с какой-то подчеркнутой лихостью стегнул лошадь, и вскоре мальчишки остались позади. Еще до конца не осознав увиденное, Иосиф Николаевич вдруг с ужасом понял, что начался погром. Слухи последних дней подтверждались... Холодок беспокойства за участь своего книжного магазина и издательства закрался в душу Иосифа Николаевича... Впрочем, ему, кажется, нечего было бояться: он - русский подданный и торгует по русскому, а не по иностранному уставу. Однако эти доводы не убеждали: он вспомнил, с каким трудом удалось поменять подданство. Да, быть немцем или австрийцем сегодня все равно что повесить на себя ярлык «враг Рос­сии». И то интересно: по рождению еврей, он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Однако будет ли толпа разбираться в деталях? Кого это сейчас волнует?

Предчувствие неотвратимости несчастья все более проникало в созна­ние. Чтобы не поддаться паническому настроению и как-то отвлечься, Иосиф Николаевич вновь взялся за газету. Среди объявлений бросилось в глаза: «Открыта подписка на новый богато иллюстрированный журнал «Евреи на войне». Журнал будет широко освещать роль евреев на войне многочис­ленными корреспонденциями с театра военных действий...» Тут же поме­щался список убитых, раненых и пропавших без вести солдат-евреев. Тяже­ло вздохнув, Иосиф Николаевич подумал: «Вот где все равны: в братскую могилу людей кладут независимо от нации, а вот в мирное время - здесь строгое разграничение...»

Иосиф Николаевич не заметил, как проскочили Покровку, Маросейку и выехали на Лубянку. Со стороны Никольской улицы слышались крики, звон разбитого стекла, тянуло терпкими лекарственными запахами. «Видимо, гро­мят аптеку Ферейна... Дикари!» - болезненная гримаса исказила его лицо. Вдруг более сильные звуки заглушили шум, раздававшийся с Никольской. Пролетка въехала на Кузнецкий мост. И тут Иосиф Николаевич стал свидете­лем невероятного, истинно варварского действа: обезумевшая толпа с ис­тошными криками и натужным гиканьем громила магазин музыкальных инструментов Циммермана. Через выбитые витринные окна второго этажа летели на мощеную дорогу полированные беккеровские рояли и пианино. Они разбивались с адским грохотом и звоном, подминая под себя хрупкие, изящные скрипки... Тут же груду древесных обломков валили в жарко полы­хавший костер. «Слава богу, что этого не видит Соня!» - неожиданно поду­мал Иосиф Николаевич. До Петровских линий было рукой подать, и с каждой минутой тревога в его душе нарастала. Он весь подался вперед, словно помо­гая движению. На Неглинном проезде возбужденно галдела другая толпа, приближавшаяся к нотному магазину и издательству Петра Юргенсона. Впе­реди несли икону, за ней - портрет Николая II. Сердце забилось учащенно, и Иосиф Николаевич уже не пытался заглушить тяжелые предчувствия, обсту­пившие его с новой силой.

Через несколько минут пролетка остановилась у входа в книжный мага­зин фирмы «Гросман и Кнебель» и Иосиф Николаевич расплатился с извоз­чиком, как-то сочувственно-снисходительно посмотревшим на бледного барина. Оглянувшись на магазин Юргенсона, он заметил, что часть разрастающейся на глазах толпы двинулась в сторону Петровских линий. Еще не сообразив, что предпринять, Иосиф Николаевич машинально направился к дверям книжного магазина. Однако они были предусмотрительно заперты его служащими, покинувшими на всякий случай это небезопасное место. Тогда Иосиф Николаевич решил подняться на второй этаж в свою квартиру, чтобы позвонить в полицию, но по пути его перехватил старый швейцар Гаврила и буквально втащил в свою каморку под лестницей:

-    Извините, Иосиф Николаевич, но домой вам нельзя - убить могут! Пересидите тут, у меня, покамест толпа не пройдет.

Поняв вдруг, что обращаться к полиции бессмысленно - погром про­должался уже полдня, но власти так и не пытаются его остановить, - Иосиф Николаевич нехотя подчинился. Почти тотчас у подъезда раздались крики:

- Смотри-ка, Гросман и Кнебель - ясно дело, немцы!

- Вот здорово, сразу по двоим вдарим!

- А документы у них проверять будем?

- Хватит время-то терять - надоело!

- Громи их, ребята!

В этот момент из подъезда вышел Гаврила, и от него тут же потребовали указать, где квартиры хозяев и где они сами. Швейцар объяснил, что Гросман умер 25 лет назад, а Кнебель сейчас на даче и что он совсем не герман­ский, а русский подданный, и вообще - человек хороший.

-    А может, ты и документы нам на это предъявишь?! - крикнул с издевкою один из вожаков. Толпа загоготала. Гаврила смешался, но все же ответил:

-   Ежели б хозяин был дома, то непременно документ о подданстве предъявил бы.

-   Кончай болтать-то! Показывай, где квартира твоего немца, а то самого как следует вздуем!

Гаврила, желая во что бы то ни стало отвлечь внимание погромщиков от квартиры Кнебеля, решился повести их в соседний подъезд, где на втором этаже находились «Школьный музей» фирмы, кабинет издателя и его уни­кальная библиотека по изобразительному искусству. Толпа разделилась: одни устремились за Гаврилой на второй этаж, другие остались у книжного магазина. И тут и там быстро были взломаны двери, и народ ринулся в торговые и складские помещения. Наиболее агрессивные принялись за би­тье витрин и окон, за разгром мебели и другой обстановки книжного мага­зина, музея, кабинета и библиотеки. Большинство погромщиков хватало в охапку первое, что попадало под руку, и выбегало на улицу, чтобы прина­родно, к радости, а то и к удивлению набежавших зевак, с азартом уничто­жать «все немецкое». «Патриоты» яростно выдирали книжные блоки из красивых добротных переплетов, безжалостно разрывали наклеенные на паспарту цветные репродукции и отдельные листы первоклассных гелио­гравюр, с треском протыкали ножами живописные полотна - оригиналы изданных и неизданных учебных пособий, с силой разбивали бесценные стеклянные негативы, многие из которых были сняты с разрушенных во время войны памятников архитектуры. Особое оживление толпы вызвали школьные анатомические модели из папье-маше - женское тело в разрезе и внутренние органы пьяницы. Тут началось своего рода соревнование в острословии и нецензурных комментариях. Апофеозом погромной вакха­налии стала публичная расправа с учебными скелетами. Их крушили под боевые выкрики: «Так будет с каждым, кто вздумает воевать против русских!» Само разнообразие производимых громилами действий порождало невероятную какофонию звуков. Они возбуждали толпу, подогревали, взвинчивали ее низменные инстинкты, прикрытые, как фиговым листком, чувством «истинного патриотизма»...

Иосиф Николаевич неподвижно сидел в крохотной каморке швейцара, не зажигая света. Затаив дыхание он прислушивался к доносившимся с улицы крикам и шуму, пытаясь представить, что громят, и предугадать, когда этот вандализм прекратится. Наконец послышался скрип поворачиваемого ключа и вошел Гаврила. Потрясенный увиденным, сгорая от стыда, он смущаясь и запинаясь, рассказал о происходящем. Услышанное превзошло даже самые мрачные ожидания Иосифа Николаевича. Он думал, что толпа удовлетворилась разгромом книжного магазина, но, когда узнал, что уничтожен почти весь «Школьный музей» со складом готовых изданий, его служебный кабинет и библиотека, он с трудом удержался от слез. Сразу заныло сердце, стало одиноко и страшно посреди враждебно настроенного к нему мира, решившего так жестоко наказать его. В воздухе запахло гарью, и Гаврила выбежал из каморки.

«За что мне это?! - с горечью и обидой подумал Иосиф Николаевич. - Неужели зря прожиты в России все тридцать пять лет?.. А ведь кое-что я все-таки сделал... И для русского искусства, и для русской школы, и, конечно, для детей - особенно малышей... Оставив Австрию, я уже давно не жалел об этом... Делал все, чтобы помочь книжной России подняться до западного уровня... Всегда старался привлечь к работе как можно больше российских авторов и художников, при всякой возможности пользовался услугами российских бумажников и типографов... Так за что же мне такая варварская благодарность? Впрочем, мне ли одному?! А Юргенсону за что? - За то, что он всю жизнь старался сохранять и распространять замечательные произведения русских композиторов?! А Циммерману? - За то, что он снаб­жал Россию прекрасными музыкальными нструментами?! А многим другим «русским» немцам и австрийцам за что? - За то, что они честно служили России - своей второй родине?!»

Шум наконец стал затихать. Когда наступила относительная тишина, в каморке вновь появился Гаврила.

Подожгли ваш сарай, сволочи, - едва сдерживаясь, чтобы не выругаться, выпалил он. - Насилу удалось погасить огонь, а то бы весь дом занялся!

- Спасибо тебе за все, Гаврила! - с чувством произнес Иосиф Никола­евич. - Мне теперь можно выйти?

- Теперича можно: они на Петровку пошли... Хотят тамошний ваш склад громить: нашелся-таки один иуда из местных - вызвался проводить.

Иосиф Николаевич ничего не ответил, резко поднялся и вышел из швей­царской в подъезд, а затем, немного помедлив, отворил дверь на улицу. Полдневное майское солнце, резко сменившее темноту каморки, заставило его зажмуриться. Показалось, что даже природа посочувствовала горю че­ловека и постаралась хоть ненадолго заслонить от него реальные размеры бедствия...

Постепенно глаза Иосифа Николаевича начали привыкать к яркому све­ту, и он с удивлением стал различать на узкой улочке Петровских линий странные завалы, как будто кто-то, по чистому недоразумению, спутал ме­сто общегородской свалки и вывалил мусор прямо в центре города на все­гда аккуратно выметенную мостовую. Однако, приглядевшись, Иосиф Ни­колаевич не поверил своим глазам: эта метровая бумажно-картонно-стеклянная масса состояла из его собственных изданий и рукописей, осколков витринных зеркальных стекол и серо-черных негативов. То тут, то там выгля­дывали покалеченные глобусы и обломки скелетов, поблескивали на солн­це разбитые золоченые рамы от искромсанных живописных полотен. Сла­бый ветерок время от времени подхватывал отдельные разрозненные лист­ки и произвольно соединял их, как бы пытаясь исправить содеянное людь­ми, показать всю дикость и бессмысленность произошедшего.

...В помещении книжного магазина Иосиф Николаевич застал несколь­ких своих сотрудников. Они беспомощно озирались и явно не знали, что делать в подобной ситуации.

- К сожалению, мы ничего не могли сделать... Толпа была неуправляе­ма, и мы спрятались напротив, в гостинице...

- Я все понимаю... Вы не виноваты... Пойдемте со мной: я хочу осмот­реть помещения.

Картина, представшая перед глазами Иосифа Николаевича и его сотруд­ников, была через три дня (1 июня 1915 года) бесстрастно зафиксирована судебным следователем 27-го участка г. Москвы Некрасовым при участии понятых:

«<...> 1) осматриваемый магазин помещается в нижнем этаже каменного, занятого магазином и квартирами, дома Петровских линий и состоит из пяти комнат, причем в непосредственной связи с этим магазином, как бы шестой его комнатой, является сарай с выходом во двор, окна магазина и парадная дверь выходят в Петровские линии (3 уч. Твер. ч., г. М-вы), часть окон выходит во двор. Все стекла и двери их выбиты. Витрины, шкафы разломаны; обломки их валяются на полу магазина, пол покрыт сплошь бумагой - слоем, доходя­щим в некоторых местах до двух аршин. Бумага рваная, тут же на полу раз­бросаны в изобилии куски стекол и попорченный товар. В сарае сложены деревянные ящики. На полу сарая разбросаны обгоревшие доски, обуглив­шийся сор. Стены сарая в некоторых местах покрыты копотью; штукатурка с середины потолка сарая осыпалась, виднеются из-под нее войлок и обгорев­шие деревянные дранки. Огонь из сарая в прочие помещения магазина и в другие квартиры не распространился.

2) Музей наглядных пособий и часть склада той же фирмы помещаются в этом же доме, где и магазин, но в другом подъезде и во втором этаже; вход в него парадный с Петровских линий. Замок с парадной двери сорван. Стек­ла во всех окнах выбиты. Товара почти нет. Шкафы разбиты. Обломки их валяются на полу. Оставшийся товар раскидан по полу и на подоконниках и попорчен. Арматура в обоих осмотренных помещениях для электрическо­го освещения сорвана и отсутствует.

3) Склад означенной фирмы помещается в подвале надворного флигеля Страхового о-ва «Якорь» по Петровке. Вход в это помещение один со двора. Все окна выходят во двор. Стекла в некоторых окнах выбиты. Склад занимает две комнаты. Часть товара лежит на полках, часть раскидана по полу - бумаги, картины, многие в разорванном виде, а часть товара расхищена. Провода электрического освещения и арматура целы» (4).

[1] Иерусалим. «Филобиблон», 1999.

 < Вернуться - Далее >

 Назад >