Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (1) > Проза

Анатолий РЫБАКОВ

 ТЯЖЕЛЫЙ ПЕСОК

Заключительная глава романа

(Продолжение)

Ночью моя  мать обошла дома и сказала, что утром всех поведут на расстрел, надо готовиться к отпору и уходить в лес. Она была пол­на спокойной, властной решимости, не знаю, передалась ли эта реши­мость людям, я думаю, многим передалась, тем более мать говорила и действовала открыто, открыто переходила из дома в дом, и охрана не обращала на нее внимания.    

В четыре часа утра под наблюдением сонных полицаев люди на­чали  выходить и строиться в рабочие колонны, у многих, как было условлено, под одеждой были топоры, молотки, ножи, ломики, а у бойцов пистолеты и автоматы.    

Но из  многих домов люди не вышли, никто не вышел, даже те, кому надо в лес, на работу: заперлись, забаррикадировали двери и окна, их обуял страх, они боялись выйти на улицу, где их ждет смерть. Не будем их осуждать, эти люди были безоружны и запуга­ны, то, что они не вышли на улицу, заперлись, уже было актом со­противления, первым нарушением правил, которое они себе позволили.    

И это положило начало восстанию. Полицаи начали вламываться в закрытые  дома, произошла сумятица, она и послужила сигналом. Первым выстрелил в полицая Веня Рахленко, за ним другие ребята, и люди, увидев упавших полицаев, набросились на остальных. Это бы­ло как взрыв детонатора: услышав пистолетные выстрелы, снайперы повели прицельный огонь по часовым на вышках, ребята забросали гранатами караульное помещение и автоматным огнем добивали вы­бегающих из него эсэсовцев: другие напали на полицейский участок возле горуправы третьи ворвались в дом, где жил Штальбе и уби­ли  его, четвертые - в дом коменданта Рейнгардта, убили его орди­нарца, но сам Рейнгардт успел выскочить в окно, преследовать его не было времени; и, наконец, раздается оглушительный взрыв: летит  в воздух водонапорная башня  на железнодорожной  станции - это  сделали партизаны Сидорова. И при взрывах, стрельбе, криках, сто­нах, ругательствах люди двинулись из гетто...    

Однако  некоторые полицаи успели убежать, отстреливаясь, кое-кого убив и ранив, и многие эсэсовцы спаслись, тоже отстреливаясь и уходя на станцию; один часовой на вышке успел открыть по толпе пулеметный огонь, и комендант станции Ле-Курт поднял по тревоге железнодорожные войска, мобилизовал военных, едущих в отпуск  или возвращающихся  из отпуска, всех поставил под ружье, но не  двинул их на преследование беглецов, а бросил на охрану станции, немедленно радировал куда  следует, и  вскоре  на  автомаши­нах прибыли части СС и «зондеркоманда».     

Но, пока  все это происходило, путь был открыт, и моя мать,  держа за руку Олю, повела людей из гетто, повела не через главные  ворота; главные ворота выходили к железной дороге, там были нем­цы. Вышли с другого конца Песчаной улицы, взломав забор у дедуш­киного дома, разрезав колючую проволоку; прошли окраиной города,  потом мимо кладбища на дорогу, ведущую в дальние леса.    

Из гетто вышло человек шестьсот, остальные остались. Остались  те, кто сразу забаррикадировался в домах, и, когда с вышки застре­котал пулемет и улицы обагрились кровью, многие из тех, кто вышел  из дома, вернулись. И, конечно, остались калеки, инвалиды, больные,  немощные, старики и старухи, все, кто не мог идти, и не было носи­лок, чтобы их нести.    

Гриша торопил людей: немцы быстро опомнятся, прибудут их ча­сти, организуют погоню, важно успеть дойти до леса, до условленно­го места, где ждут два человека с пулеметом; там можно будет организовать оборону и задержать противника, а до этого места, между прочим, двенадцать километров. И Гриша не мог дожидаться, пока соберутся все бойцы, многие ребята не уходили со своих мест, продолжали вести огонь из укрытий, им хотелось перебить поболь­ше эсэсовцев и полицаев; мальчики и девочки, что они знали, у них  хватило смелости напасть, но не было умения вовремя отойти; они думали, что задерживают немцев, на самом же деле они уже здесь  были не нужны,  здесь все было кончено; они были нужны там, на марше, а они остались и уже не смогли уйти, погибли или присоеди­нились к тем, кто заперся в домах.   

А  Грише был важен  каждый боец; шестьсот человек - это боль­шая колонна, и не воинская колонна, а толпа беглецов, объятых ужа­сом; для ее охраны нужно много людей, а с ним был десяток парти­зан и несколько вооруженных подростков.   

И  все же Гриша выставил охранение и головное, и боковое, и тыльное - все, что положено. У кладбища оставил первый заслон, че­рез три километра второй, они встретят погоню, каждый на своем ру­беже. Конечно, их перебьют, конечно, смертники, и все же на какие-то спасительные минуты они задержат противника. Усилить заслоны Гриша  не мог, надо было охранять беспомощных, объятых страхом людей, идущих  в неизвестность, людей, у которых позади смерть и впереди смерть, и каждый думал о собственном спасении; при первой же панике они могут разбежаться, вернее, разбрестись, - бежать они были  не в состоянии. Но, кто был сильнее, те шли быстрее, торопи­лись достигнуть леса; слабые спешили за ними, у них не хватало сил, они садились на обочину или падали на дороге, их надо было подни­мать и  тащить; если оставлять их на поругание врагу, то колонна превратится в стадо зверей, звери не уносят раненых, это делают люди и до той минуты, пока остаются людьми. Оставляли только тех, кто был  уже  мертв... Хоронить мертвых не было времени, тащить мертвых не было сил, силы были нужны для тех, кто был еще жив.  И колонна все больше и больше растягивалась: длинная цепочка бре­дущих скелетов, падающих и вновь подымающихся или уже не поды­ мающихся, - каждый брел сам по себе...    

И вдруг люди остановились. Они услышали за собой стрельбу и  увидели языки пламени, взвившиеся в небо. Это горело и истребля­лось гетто...    

Да, горело и истреблялось гетто. Конечно, с этим можно было подождать, ведь гетто никуда уже не уйдет, следовало сразу бросить­ся в погоню. Но ярость и жажда мести пересилили, их выместили на оставшихся. Прибывший на автомашинах взвод СС оцепил мятежное гетто и приступил к его уничтожению здесь, на месте, на этих ули­цах. Эсэсовцы попытались вломиться в забаррикадированные дома, оттуда раздались выстрелы; они забросали дома гранатами, люди вы­бегали на улицы; были пущены в ход автоматы, и Песчаная и Госпи­тальная залились кровью. И все же люди вооруженные, чем попало,  пытались прорвать цепь - никому это не удалось... И когда сопротив­ление было сломлено, патроны у бойцов кончились, и сами бойцы были убиты, и звуки выстрелов перестали заглушаться криками и сто­нами раненых, тогда каратели ворвались в дома и добили оставшихся там стариков, больных и калек; собаки обнюхивали дворы, эсэсовцы  пристреливали спрятавшихся детей. За несколько часов все было кончено, гетто уничтожено, почти две тысячи человек нашли свою могилу в лесу, в яме, на поляне. Но они не сами пошли в лес, не са­ми легли в яму! Их трупы грузили на машины, везли в лес и там  уже сваливали в яму; обитателей гетто пришлось уничтожать в их собственных домах, гетто оказало сопротивление, взяло выкуп за свою жизнь и было стерто с лица земли; гитлеровцы о нем никогда  не упоминали: это был их позор, их поражение, - оно не вошло да­ же в список пятидесяти пяти известных нам гетто. Но оно существо­вало, оно боролось и погибло с честью.    

Покончив с гетто, немцы бросились в погоню за беглецами, но люди уже приближались к лесу, оба заслона снялись со своих засад,  присоединились к главным силам и заняли оборону на опушке леса.  Теперь у них был пулемет. Вскоре появились и солдаты, им не приш­лось искать дорогу: дорога была обозначена трупами. Но, когда они  подошли к лесу, их встретил пулеметный, автоматный и ружейный огонь.    

А беглецы между тем углубились в лес. Впереди шли два парти­зана, Евсей Кузнецов и Коля Городецкий, они должны были провести людей к другому, глухому брянскому лесу, где их ждали партизаны Сидорова и куда немцы не посмеют  сунуться. Беглецов было не бо­лее четырехсот человек - бойцы остались на опушке леса, а осталь­ные, не выдержав дороги, усеяли своими телами этот скорбный путь. Но и лес, который предстояло пересечь, был большой, километров десять, а люди уже прошли двенадцать - без остановки, без прива­ла, и они не могли идти, тем более ушли с открытого места, чувст­вовали себя в некоторой  безопасности, им говорили: «Лес, толь­ко бы добраться до леса», - и вот они в лесу и не могут остано­виться...    

И моя мать сказала Евсею Кузнецову:    

- Люди  должны  передохнуть. Они не могут идти дальше.    

- Нет, - ответил Евсей, - Гриша долго не продержится. И если люди сядут, они уже не встанут.    

Они продолжали свой путь, но люди все чаще и чаще падали на лесных тропинках или останавливались, прислонясь к деревьям.    

И тогда мать сказала Евсею:

- С теми, кто может идти, иди дальше. Я останусь с теми, кто должен хотя бы немного передохнуть, пусть со мной останется Коля,

И в ком были еще силы, пошли дальше с Евсеем Кузнецовым, а остальные присели на поляне, мать вернулась за отставшими и тоже довела их до поляны.    

И мать при Коле Городецком сказала Оле:    

- Попросишь у дяди Сидорова, чтобы отвели тебя в Чернигов к адвокату Терещенко. Скажешь  Терещенко, что ты внучка Рахили Рахленко. Коля, ты передашь это Сидорову?    

- Передам, - сказал Коля.    

Потом мама сказала людям: 

- Вставайте, здесь больше нельзя оставаться, надо идти дальше.    

Некоторые  поднялись, но большинство нет, - не было сил.    

И тогда мама сказала:     

- Вы  слышите выстрелы?  Это ваши дети умирают, чтобы вас спасти. Теперь вы  больше не рабы, теперь вы свободные люди, вы будете  мстить за кровь своих родных и близких, заставите этих из­вергов заплатить за ваши мучения, будете истреблять их, как беше­ных собак, потому что бешеных собак надо истреблять. Найдите в себе силы идти. Идите! Коля, веди их!    

И люди нашли в себе силы подняться и побрели дальше. А мать не пошла, она продолжала стоять, люди проходили мимо нее, и каж­дому она придавала силы своим пронзительным взглядом. В этой женщине, которой было всего сорок девять лет, трудно было узнать прежнюю  Рахиль Рахленко. От прежней Рахили остались только рост и осанка. Высокая, прямая, она стояла, не двигаясь, не сходя с места, но для каждого проходящего мимо нее человека все дальше отодви­галась в глубину леса, ее облик стирался, - она как бы растворялась в воздухе и постепенно исчезала: и, когда люди оглянулись, там, где она стояла, ее уже не было. Никто не слышал звука ее шагов, хру­ста веток под ее ногами, она растворилась в лесу, среди неподвиж­ных сосен, растаяла в воздухе, пропитанном терпким сосновым запа­хом, как был он пропитан тогда, когда она, шестнадцатилетняя девоч­ка, сидела в лесу со своим Якобом, голубоглазым мальчиком из го­рода Базель, Швейцария...    

Фантазия? Мистика?.. Может  быть... И все же никто никогда больше не видел мою мать ни живой, ни мертвой. Она исчезла, ра­стаяла, растворилась в воздухе, в сосновом лесу, вблизи маленького города, где она родилась, прожила жизнь, где она любила и была лю­бима, где, несмотря на все невзгоды, была счастлива, вырастила де­тей, воспитала внуков, видела их страшную гибель, перенесла то, чего не может выдержать ни одно человеческое сердце. Но ее сердце выдержало, и в последние минуты жизни она сумела стать матерью для всех несчастных и обездоленных, наставила их на путь борьбы и достойной смерти...    

Между   тем бой на опушке леса продолжался. Немцы не знали сил  противника, залегли, постреливали, ждали подкрепления. Через час Гриша отослал десять человек, остался с двадцатью бойцами, еще через час отослал еще двенадцать и остался с восемью.

Далее >

Назад >