Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (Том 2) > Кадиш по местечку

Семен РЕЗНИК

КРОВАВАЯ КАРУСЕЛЬ

Сцены из исторической драмы *  

В пьесе повествуется об исторических событиях, связанных с Кишиневским погромом 1903 года, в которых, как в зародыше, завязывается узел важнейшим мировых проблем ХХ века. Кровая карусель, запущенная в Кишиневе, раскручивалась потом целое столетие.  

Действующие лица:

Пинхус Дашевский, бывший студент, 23 года

Фрида Кенигшац, курсистка, его возлюбленная, 25 лет

Евгений Семенович Кенигшац, кишиневский юрист, присяжный поверенный, общественный деятель, выкрест-лютеранин, отец Фриды, 53 года.

Павел Александрович Крушеван, издатель, писатель, журналист, политический деятель, патриот-антисемит, 43 года

Вячеслав Константинович Плеве, министр внутренних дел и шеф корпуса жандармов, фактический диктатор России, крайний реакционер, 57 лет.

Мойша (Михаил) Либерман, молодой ученый, друг Пинхуса Дашевского, его ровесник.

Миронов - адвокат, защитник Дашевского, 35 лет.

Сцена 1. На сцене полная темнота, тишина, длящаяся несколько минут, пока не становится гнетущей. Внезапно раздается бравурная музыка, смех, шум веселого народного гуляния.

Одновременно световыми эффектами на темной сцене имитируется вращение карусели. В лучах света летящий пух. Луч прожектора выхватывает в углу сцены узкую железную кровать, на ней лежит Пинхус Дашевский. Под потолком маленькое окошко с решеткой, показывающее, что это тюремная камера. Бравурную музыку внезапно сменяет стремительно нарастающий вопль тысяч голосов, так могут кричать только обреченные люди. Пинхус вскакивает с кровати, зажимает уши, вопль тотчас становится глухим, хотя остается столь же отчаянным. (Он слышен теперь как бы сквозь зажатые уши Пинхуса). Пинхус разжимает уши, вопль резко усиливается, он их снова поспешно зажимает.

Пинхус: Трус!.. Цыплячья душа! Дрогнул. Все-таки дрогнул... Не смог!.. Поэтому они над нами и издеваются, поэтому и топчут нас ногами. А когда приходит охота - убивают. И вовсе они не звери. Они нормальные люди - у них нормальные человеческие реакции. Они уважают тех, кто умеет за себя постоять. Это мы не люди, а не они. Почему им нас не давить, как поганую нечисть? Мы только дрожим от страха, льем слезы, издаем вопли, просим пощады и милосердия. Кто нас защитит, если мы сами не защищаем себя?.. Кто за меня, если не я за себя - так, кажется, говорится в наших древних книгах. 

Входит адвокат Миронов - он стремителен, бодр, почти весел, крепко пожимает Пинхусу  руку.

Миронов:  Почему мы так сумрачны, дорогой мой?! Наше дело стоит превосходно! На суде мы заявим, что от первоначального нашего показания мы отказываемся. У нас не было намерения убить господина Крушевана. Такой мысли, такого желания у нас не было! Мы хотели сделать именно то, что сделали: нанести ему легкую рану, чтобы выразить протест. Такова была наша цель. А убивать мы не хотели! Не хотели, понимаете? Это очень важно.  В этом мы должны убедить присяжных, и мы это сделаем.  У нас есть доказательства. Вещественные доказательства, дорогой мой,  - это не шутка. Я видел нож, которым мы оцарапали Крушевану шею. Мы его продемонстрируем на суде. Присяжные увидят, что он совсем маленький, с крохотным клинком, почти игрушечный. И этим игрушечным ножичком  мы ударили только один раз! Наш противник даже не упал, но вторично ударить мы не пытались. Мы бросили ножик на мостовую. Правда, при нас был найден револьвер, это уже серьезно. Но и эту улику мы можем повернуть в нашу пользу. Ведь в ход мы его не пустили! Почему, спрашивается? Если бы мы хотели убить, ножичком у нас не получилось, то нам следовало бы выхватить револьвер и стрелять, не правда ли? Но мы не пытались стрелять!.. Не пытались! Дорогой мой! Так - не убивают!.. Словом, мы должны запомнить и затвердить: на жизнь господина Крушевана мы не покушались, намерения убить его у нас не было. Только выразить протест!.. Остальное я беру на себя... Скорее всего, нас оправдают. В крайнем случае, присудят к одному-двум месяцам тюрьмы - это меньше, чем мы просидим до суда. Так что в любом случае нас сразу же освободят из-под стражи!

Пинхус: Вы напрасно стараетесь, господин адвокат. Я не изменю показаний.

Миронов: Но - дорогой мой! Так мы погубим себя. Мы должны изменить показания, от этого зависит наша судьба!

Пинхус: Моя судьба мне неинтересна.

Миронов (хочет решительно возразить, но беспомощно останавливается, не находя слов. Продолжает, изменив тон): Хорошо, дорогой мой, допустим. Допустим, что на собственную судьбу вам наплевать. Но тогда пожалейте мать! Пожалейте вашего друга Михаила Либермана. В вашей глупости он винит себя и, может быть, уже наложил бы на себя руки, если бы я не уверил его, что ничего серьезного вам не грозит. Еще девушка одна очень о вас хлопочет. Решительная такая девушка. И хороша собой, между прочим. Она ломает себе руки, считая, что виновата во всем она. Видите, дорогой мой, все хотят взять на себя нашу вину!

Пинхус: Передайте, пожалуйста, Мойше, чтобы он не волновался и изучал свои звезды. Вины его ни в чем нет. Просто мы всегда были разными. А Фриде скажите... Скажите ей, что она права - нам с ней не по дороге. Ну а с мамой я объяснюсь сам, когда разрешат свидание...(После паузы). Я не изменю показаний, господин адвокат. Я повторю на суде то, что показал на следствии. Я хотел убить Крушевана!  За тем и приехал в Петербург, за тем и выслеживал его, за тем купил нож и пистолет. Я презираю себя за то, что раньше времени бросил нож, за то, что не решился стрелять. Мне не хватило мужества. Но на то, чтобы ответить за свой поступок, у меня мужества хватит. Это я и скажу на суде.

Сцена 6. Ковель, холодная комната Пинхуса Дашевского. В глубине узкая железная кровать, колченогий стул, небольшой столик, на котором разбросаны газеты.

Пинхус: (Мечется по своей комнатке. Поглощен  роковой мыслью). Почему они все попрятались? Все! Забились в щели, как тараканы. В Кишиневе 60 тысяч евреев, это тысяч пятнадцать здоровых мужчин. И все попрятались по погребам. На их глазах насиловали их жен, разбивали головы старикам, выбрасывали из окон младенцев, а они только дрожали от страха и молили о пощаде. (Хватает со стола газету) Крушеван пишет, что евреи тоже убивали христиан. Если бы так! Жалкие дрожащие твари! Трусы, позорные трусы! Это главная черта нашего жалкого племени. Поэтому нас и топчут ногами, поэтому плюют в лицо, оскорбляют, издеваются... А когда приходит охота - убивают. Какое позорище! Стыд и срам на глазах всего света! Я думал, что на такое способны только звери. Но теперь понимаю, что они нормальные люди, у них нормальные человеческие реакции. Они убивают тех, кто позволяет себя убивать. Это наш позор, а не их... (Входит Фрида).

Фрида: Вот и я, Пинхус. Ах, какой холод на улице. Словно не апрель, а январь на дворе. (Снимает зимнее пальто, передергивает плечами). А у тебя тут еще холоднее. Как в погребе. (Трогает ладонью холодную печь). Ну, конечно, твоя хозяйка опять не топила. Согрей меня поскорее! Что ты смотришь с таким изумлением? Не ждал?..

Пинхус (растерянно и радостно улыбаясь): Ждал... Но не смел надеяться. Не надеялся, что придешь. Что даже сегодня - придешь!

Фрида: Не надеялся?.. Даже сегодня?.. (Игриво усмехается) Чем же эта ночь отличается от других ночей? Разве сегодня Моисей вывел наших предков из Египта?.. Я сказала, что буду в десять - значит в десять. Прямо после занятий в рабочем кружке. (Смотрит на часы, показывает их Пинхусу). Видишь - минута в минуту. Разве я тебя когда-нибудь обманывала?

Пинхус: Никогда... Но когда я тебя жду, я все равно не верю. Мне кажется, что этого не может быть, что мне это снится... Просто не мог поверить, что может быть так хорошо...

Фрида (смеется, перебивая): Было бы еще лучше, если бы твоя хозяйка топила печь. (Решительно, деловито и вместе с тем страстно целует Пинхуса. Оторвавшись, но оставаясь в его объятьях, продолжает). И чего ты держишься за эту берлогу. Всюду сдаются комнаты - лучше и дешевле этой. И хозяева топят печи - топят, понимаешь? (Продолжает опять игриво). Была бы твоя хозяйка помоложе, я бы заподозрила что-то неладное. Но ревновать к этой блеклой старухе - это слишком. И чем взяла тебя эта буржуйка? Если тебе так нужно кого-то жалеть, то пожалей другую - ту, которая топит!

Пинхус: Как ты не можешь понять, Фрида! У несчастной вдовы четверо детей. Без моей квартплаты она совсем пропадет. Она рада бы топить. Печь-то общая, ее дети тоже мерзнут на той половине. Но кто же мог знать, что будет такая затяжная зима? Запас дров у нее давно кончился, покупать не на что. А ты все твердишь: буржуйка, эксплуатация. Скажи еще - еврейская эксплуатация - и чем же ты будешь отличаться от Крушевана?

Фрида (выскальзывая из его объятий): Нет, дружок, в тебе засело столько буржуазного, что я, видно, никогда не наведу порядок в твоих мозгах. Как ты не можешь понять, что общество делится на классы! Вот я занимаюсь в кружке с рабочими. Малограмотные парни, с трудом  перо держат в руках, а как быстро все усваивают. Вот что значит пролетарское самосознание! А ты, такой умный и образованный, а самых простых понятий о классовой борьбе никак не усвоишь. Приходи к нам в кружок, пока полиция его не накрыла, мозги твои быстро прочистятся. Сразу разберешься, кто буржуй, а кто пролетарий. А я к тебе не за тем пришла.

Фрида взъерошивает его волосы, снова обвивает его шею, притягивает к себе. Долгий поцелуй. Потом она решительно отстраняется, выворачивает фитиль керосиновой лампы. Свет гаснет. Фрида деловито раздевается, ее фигура едва угадывается в темноте. Раздевшись, она  приподымает край одеяла, намереваясь юркнуть в постель. Пинхус все это время стоит неподвижно, следит за ее движениями.

 _______________________________________________

* По мотивам романа Семена Резника «Кровавая карусель»

Далее >>

Встань и иди. Послесловие Валентина ОСКОЦКОГО (Россия) 

<<Назад к содержанию