Главная > Гостиная > Презентация книги Александра Кирноса "Мидреш"
МИДРЕШ
ЛИРИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ В СТИХАХ И ПРОЗЕ
В
НАЧАЛЕ
Я до рожденья знал, что я еврей,
Живой анахронизм, свидетель чуда.
И память предков, кто я и откуда,
Растворена, как соль, в крови моей.
Меня учили: «Помни, ты еврей,
Терпи, сожмись, храни любовь и нежность.
Надень плотнее маску - безмятежность,
Когда стоишь у запертых дверей»
Пытался стать своим среди людей.
Я - русский, белорус, азербайджанец,
Но мне твердили: ты лишь самозванец,
Закутавшийся в плащ чужих идей.
И день пришёл, как радостная боль:
Вода уходит, проступает соль.
1
Господи, как давно хотелось записать беллетризованную
историю семьи, что-то вроде мидраша1 о
Дрешах-Кирносах или, наоборот, о Кирносах-Дрешах, но всё никак не мог
собраться, сесть за стол, взять в руки ручку и…
А, может быть, всё дело в том, что не мог взять в
руки не ручку, а себя и никак не решался начать эту психохирургию, где ручка,
как скальпель, вскрывает воспоминания, пласты чувств с редкими вкраплениями
фактов.
Нет, страха, что написанное будет неадекватным, не
было. Более того, я к этому и не стремился, поскольку считал, что записки
такого рода объективными быть не могут, и даже точно зафиксированные в
пространстве и времени факты с течением времени неизбежно размываются,
превращаясь из частицы в волну, да ещё и окрашенную для каждого участника и
наблюдателя в свой индивидуальный цвет – от радости до печали и от ненависти до
любви.
Да, страха не было. А что же было? Наверное,
нежелание фиксировать словами, как булавками, живую ткань жизни, сродни тому
детскому чувству, из-за которого никогда не мог ни охотиться, ни ловить
бабочек; ведь удачная охота превращала великолепие жизни, её непостижимую
текучесть в ужас неизменности.
Но с годами на крохотный островок настоящего всё чаще
выплескивались фрагменты тайны двух океанов (прошлого и будущего), и зачастую я
не мог отличить воспоминания от грёз и, пока их не смыло новыми волнами, я,
понимая всю условность этого предприятия, попытаюсь воссоздать то целое, частью
чего я являюсь и, что само является частью меня.
Мюнхгаузену удалось вытащить себя за волосы, может
быть, и мне, несмотря на отсутствие волос, удастся проделать то же самое для
всех, кого я любил. Вот, спотыкаюсь на самых простых вещах: почему любил, если
я их люблю и сейчас, а ведь те, кого мы любим – живут.
2
Я до сих пор не могу понять, что в чём растворено –
память в любви или любовь в памяти, – а может быть любовь и память, как живая и
мёртвая вода, и тёплые струи любви вымывают из глубин памяти всё, что было и
что будет, и чего не было, но могло бы быть, иначе откуда могли бы взяться
мифы, в которых не только каждое поколение, но и каждый человек видит что-то
своё, то, что случилось именно с ним.
За великолепием античного Парадиза скрывался
библейский ПаРДеС2,
который на поверку оказался аббревиатурой, расшифровывающей различные уровни
постижения жизни, данные в Торе3
Ведь сказано было тем, чьё полное имя непроизносимо,
– Избери жизнь! И десятки тысяч мальчишек, пытаясь попасть в ПаРДеС, всю жизнь
изучали Тору.
И первый уровень был – Пшат, уровень буквального
понимания, второй – Ремез, уровень намёка, третий – Драш, уровень толкования и
четвёртый – Сод, уровень тайны.
Сказано в мидраше, что только четыре человека,
поднявшись до четвёртого уровня, вошли в ПаРДеС. Один не вернулся. По-видимому,
душа его осталась там, и тело пришлось погрести. Душа другого до конца
существования тела блуждала между мирами, и только рабби Акива4
вошёл в ПаРДеС и вернулся на землю.
Он очень много успел сделать и сумел пережить, рабби
Акива. Начав учиться в сорок лет, стал духовным лидером Израиля, воспитал
двенадцать тысяч учеников и увидел их смерть, и когда римские солдаты, содрав с
него, живого, кожу, жгли его на костре, благодарил Всевышнего за то, что он дал
ему возможность умереть такой смертью, ибо как ещё при жизни можно было
доказать глубину своей любви и верности.
Описанные события произошли почти две тысячи лет
назад, но рабби Акива, несомненно, жив, ведь многие из ныне живущих любят и
помнят его. А казнивших его римлян давно уже нет и патиной забвения подёрнуты
их обезличенные скульптуры.
ВОТ ИМЕНА
Я – Кирнос, Дреш, Радошовецкий,
Еврей с закваскою советской,
Воспитанный в культуре светской
И русский мой родной язык.
Но позабыт и позаброшен
Во сне всплывает мамолошен
С картавостью из эр-горошин
И вкусом молока козы.
А где-то глубже в подсознанье
Бесплотней ангела касанья
Иное притаилось знанье,
Оно во мне подспудно спит,
В нём шелестом песков пустыни,
Сиеной жжёною и синью
От дней синайских и доныне
С мгновеньем вечность говорит.
1
Камушков на берегу много, и я отвлёкся и перебираю
те, которые попадаются на глаза, а ведь хотел я рассказать о моём дедушке,
которого звали Акива Дреш.
Я пытаюсь заглянуть через тысячелетия и… Дреш – Драш,
ми-Драш, ми-Дреш.
В иврите гиматрия5
определяется согласными и, значит, дреш и драш слова не только однокоренные, но
и односущностные, следовательно, фамилия моего дедушки (маминого папы)
свидетельствует о том, что в начале рода был очень дотошный человек, постоянно
задающийся вопросами: почему, как; а что будет, если…, и им подобными, то есть,
хорошо всем известный тип зануды, который изрядно портит жизнь себе и
окружающим.
Это многое объясняет в моём характере и в характерах
моих родных. И, может быть, за эту фамильную черту я ужасно люблю Марка, мужа
моей двоюродной сестры Марины, хотя он и Бенсман.
Возможно даже, что у фамилии Дреш древнееврейское
происхождение. Правда, в большинстве случаев фамилии у евреев приобретение
недавнее, но, если и так, почему-то именно эту фамилию приобрёл один из моих
предков, а вот дедушке дали ещё и имя – Акива.
Но то, что он Акива, я узнал гораздо позже, когда
смог прочесть надпись, выбитую на могильной плите кладбища в Малаховке, а до
этого знал, что его зовут Кива, и в паспорте моя мама была Кивовна.
Примерно тогда же я узнал, что малах на иврите –
ангел, а так как в этом и прилегающем к нему посёлках по Казанской железной
дороге жило много евреев, то некоторые продвинутые неофиты этимологию названия
посёлка выводили из соответствующего корня.
2
Мой прапрадед Дреш во времена Наполеоновских войн
попал в Россию из Австро-Венгрии. Я не знаю, чем он занимался, но точно
известно, что его занятия не были вознаграждены достатком, иначе его сына
Авраама не забрали бы в кантонисты6.
Но милостив Всевышний, и Авраам, отслужив двадцать
пять лет не стал гоем7 ,
а вернувшись успел жениться на Ривке и родить детей, один из которых, Акива –
Шмуэль, и стал моим дедушкой.
Мало того, что дедушка при рождении получил имя
праведника, вторым именем его назвали в честь пророка, помазавшего первых царей
Израиля.
В то время ещё можно было жить, отягощённым такими
обязательствами, и дедушка женился на Блюме Радошовецкой, стал жестянщиком и
вырастил шестерых детей. Вот как их звали: Фейга - Рухл, Мойша-Авраам, Залман,
Генесся, Бейла, Рейзя.
Всё это было совсем недавно, но какие имена!
Наверное, до начала двадцатого века время двигалось (если двигалось) очень
медленно и актёры разыгрывали одну и ту же пьесу и только изредка менялись
декорации, костюмы и зрители.
Прадед Авраам осел в Изяславе. Нетрудно догадаться, в
честь кого был назван князь Изяслав, давший название этому еврейскому местечку,
какому Изе провозглашалась слава.
Но для меня важен сам символический факт рождения
деда в штетл8,
неразрывно соединившем в себе еврейские и русские корни, давшие жизнь особому
подвиду, который определяется, как «русский еврей».
Внуки и правнуки дедушки, в недавние времена
покинувшие Россию, обнаружили, что при пересечении границы произошла смена
доминанты, и, если в России они были евреями, то в других странах для
окружающих они стали русскими.
Оставшись одиноким, это удивительное слово – русский
– неожиданно обнаружило веер различных заложенных в нём наднациональных
смыслов: русский характер, русский фантазёр, русский выбор...
Различные народы, попадая в океан России, давали
уникальный раствор с неповторимыми вкусовыми добавками в зависимости от
обстоятельств места и времени. Попытки ускорить диффузию и сделать раствор
однородным, превратив всех в единую общность – советский народ, закончились
неудачно. Раствор перенасытился, и в осадок стали выпадать составляющие его части,
но каждый кристаллик впитал в себя ту или иную часть растворителя, а в случае с
евреями, по-видимому, произошла особая реакция и валентности оказались
связанными так прочно, что куда бы судьба ни забрасывала евреев, до конца жизни
для окружающих они оставались русскими.
Наверное, это и неудивительно, так как в советской
России их идентифицировали по этническому признаку, а в других странах,
поскольку большинство из них не имело не только конфессиональной
принадлежности, но и не знало ни идиша, ни иврита, стали идентифицировать по
языку, на котором они говорили в предыдущей стране проживания.
Да, в двадцатом веке время соскочило с тормозов,
понеслось вскачь. Прадед говорил в основном на идише, дедушка говорил на идише
и на русском, наши родители говорили на идише только тогда, когда хотели скрыть
что-то от нас, я частично, да и то только в детстве понимал идиш, а мои дети не
знают его совсем.
3
Растеклась по русской равнине, разбилась на множество
рукавов, когда-то полноводная река – Дреш. Дотянется ли она до моря, и, если
дотянется, то до какого? Или её воды, уже безымянные, будут подпитывать другие
реки.
У дедушки Кивы и бабушки Блюмы из шестерых детей было
двое сыновей: Авраам-Мойше и Залман. У старшего – Мойше, дяди Миши, женившегося
на своей двоюродной сестре, детей не было. Предание рассказывает, что именно
дяде Мише семья была обязана переселением из Славуты в Москву.
После окончания срочной службы в армии дядя Миша не
вернулся домой, а остался в Москве, работал на каком-то авиационно-техническом
складе в Измайлово. Писал редко, и бабушка заволновалась.
Помимо обычной материнской тревоги за здоровье сына,
были, по-видимому, и волнения другого характера. Через двадцать лет природу
этих волнений отразил в своих стихах начинающий поэт из Славуты. В них он писал
о революции, о ломке привычного быта, о мальчиках, уходящих в другую жизнь.
Запомнились мне такие строки:
Уже говорят соседи,
Что Мойше давно не едет,
Что Мойшеле там с агойкой
Спит в райкоме на койке.
И Мойшеле нет. Есть Миша.
А Миша так редко пишет.
1 | 2 | 3 | 4| 5| 6| 7
В Гостиную >
