Главная > Гостиная > Памяти Михаила Козакова

Рада ПОЛИЩУК

КАНИКУЛЫ МИХАИЛА КОЗАКОВА

Это эссе из цикла «Портреты друзей» я написала много лет назад. Но и сегодня написала бы то же. Только сегодня - с щемящей горечью утраты  вослед ушедшему Артисту.

Михаил Козаков скучал в переделкинском Доме творчества писателей, маялся вынужденным бездельем. Ходил туда-сюда от дачи, где жил в то лето с семьей - женой Аней, сыном Мишей и маленькой дочкой Зоечкой, именем его матери нареченной, до колоннады «старого» корпуса. Ходил и что-то про себя начитывал, проговаривал, проигрывал - иногда это прорывалось вслух короткой поэтической строкой, как выдохом - из глубины души, иногда - красивым жестом, взмахом дирижерской руки, сопровождающей виртуозный пассаж.

Он весь был переполнен текстами, они рвались наружу - и он устраивал небольшие чтения для узкого круга, а частенько это случалось само собой, как бы совершенно нечаянно - и тогда любая скамейка становилась первым рядом партера, а любая береза - кулисой, из которой стремительно выходил на сцену артист Михаил Козаков. Он читал любимые старые программы, показывал новые наработки, импровизировал. Творил. Я поняла, что актер - это не профессия Михаила Козакова, это его состояние, настроение. Это его дыхание.

Без этого он задохнется. Без преувеличения. Непрочитанные, несыгранные тексты задушат его.

Мне даже стало страшно за него.

Такая неистовая увлеченность чем-либо граничит с патологией, сродни маниакальному синдрому. И взгляд - метущийся, одухотворенный: читая, он то прикрывает глаза, будто погружаясь в омут, ему одному постижимой глубины, то заглядывает прямо в лицо слушателю с таким восторгом, словно сам тотчас придумал эти слова, положил их на музыку стиха. И этим счастлив. Отчасти это так и есть - он со-творец всех, как сейчас принято говорить «озвученных» им текстов. И они бы много потеряли без этого неповторимого, козаковского звучания.

При этом говорит о себе, что он - не человек театра, а человек литературы. Читает, действительно, много и все помнит. У него острый, напряженный аналитический ум. Богоборчество ему не чуждо, как вообще не чужды сомнения. Он старается быть честным с собой и с людьми. «Я столько наврал в своей жизни, особенно женщинам,  - признается  на полном серьезе, - что теперь останавливаю себя даже в мелочах: скажу, что мне заплатили тысячу рублей за репетицию и останавливаю себя: не ври - заплатили тысячу сто один рубль. Мелочь? Да. Но важен принцип».

В писательском доме принято обмениваться книгами, рукописями - прозой или стихами. Ему многие подсовывают что-то свое, безошибочно угадывая настоящего читателя - пристрастного и добросовестного. Хоть он и жалуется всем, что так и не смог прочитать «Улисс», с четвертого захода - не смог. Зато читает Пруста, Фаулза, Толстого...   Зато как читает Бродского!

Семен Израилевич Липкин сказал ему: «Вы умеете показать то, чем поэт гордится». Осмелюсь добавить - Козаков умеет услышать в тексте то, чего поэт, быть может, и не понял, что случилось как бы само собой. Умеет услышать своим обостренным на поэзию слухом и выразить, выявить, воссоздать.

Отдых его был вынужденным, не отдых - простой. Нет работы, потому что нет денег, потому что нет спонсоров, потому что он не умеет и не хочет предавать себя. И продавать себя не хочет. Сниматься в плохом фильме за большие деньги - не хочет, произносить тексты, которые не «укладываются во рту» - не хочет. Он очень хорошо показывает этот несъедобный текст - судорожным движением скул, губ, языка, взглядом, в котором мольба о пощаде, неловко скрюченными пальцами, прикрывающими ладонь, в которую можно, исхитрившись, выплюнуть превратившееся в кашу словесное месиво, проглотить которое он не сможет, даже умирая с голоду.

Мне кажется, что эта профессиональная брезгливость - не от чистоплюйства и не от пижонства. Просто так случилось, что он изначально любит слово. Слово для него - важнее всего на свете. Отцовские ли писательские гены тому виной, или природное чутье, безукоризненный слух, не пропускающий фальши? Науке это не известно. А вот то, что он чувствует ответственность за каждое произнесенное слово, не им написанное, но всегда через собственное нутро, через свою печенку пропущенное, его сердцем пережитое, его дыханием очищенное - это несомненно и очевидно.

  Нечасто удается понаблюдать за известным артистом и довольно долгое время общаться с ним  в такой неопределенной для него фазе - ни на сцене, ни за кулисами, ни после спектакля, ни на съемочной площадке, ни даже в застолье с друзьями. А вроде как на отдыхе, в свободном состоянии. Казалось бы: спи, пей вдосталь, гуляй с детьми, читай, ну что еще придумать? - играй в карты, в шахматы, на бильярде, в теннис... Да мало ли удовольствий в этой жизни? В конце концов, иногда кажется, что ничегонеделанье - наипервейшее из них.

Но только не для Козакова. Он не пьет - сам себе дал обет, ни во что не играет, с детьми гуляет няня (собственно гулять надо с маленькой дочкой Зоечкой, сын Миша - уже самостоятельный). Читает - да,  и очень много. Но этого мало.

Ему нужен театр, сценическая площадка, зритель и обязательно хороший текст. Он будто все время прослушивает себя, прислушивается к себе, на него как на хорошую наживку идут хорошие собеседники. Любой разговор неизбежно возвращается к стихам, в стихи неприметно перетекая, и видно как он сразу выздоравливает от скуки и безделья.   

«Актер - это не профессия, а диагноз», - говорит он, повторяя чью-то формулу. И действительно не надо быть профессором медицины, чтобы определить по клинике, без всяких дополнительных исследований, что Михаил Козаков болен актерством, тяжело болен. И болезнь эта неизлечима.

 А потому - жизнь Михаила Козакова вне опасности.

Переделкино, 1995

1 | 2 | 3

В Гостиную >