Главная > Выпуск 14 > ДИАЛОГ > Зоя Копельман

Зоя КОПЕЛЬМАН

ВСЁ ИЛИ НЕ ВСЁ В РУКАХ ЖЕНЩИНЫ:

РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД НОВЕЛЛОЙ Ш.Й. АГНОНА «ВО ЦВЕТЕ ЛЕТ»

                                                             Семьдесят ликов у злосчастья,

                                                            но любовь всегда выглядит одинаково.[1]

     Новелла Шмуэля Йосефа Агнона «Во цвете лет» впервые увидела свет в 1923 году в 17 номере ивритского литературного альманаха «Ha-Tkufa» («Эпоха»). Альманах выпускало «Издательство Штыбеля», основатель которого, филантроп и коммерсант Авраам Йосеф Штыбель (1884–1946), внес, возможно, решающий вклад в становление современной художественной литературы на иврите в 20-30 годы ХХ века. Штыбель собирался опубликовать также роман Агнона «Средь вечно живых», «художественную автобиографию, в которой он хотел разобраться со своей юностью», как вспоминал Г. Шолем[2]. Рукопись романа сгорела летом 1924 г. вместе с богатейшей библиотекой и личным архивом автора.

Как известно, Агнон (1888–1970) жил в Германии с 1913 по 1924 год и приехал туда из Палестины с намерением учиться. Он поселился в Берлине, где провел два года, и был радушно принят еврейскими интеллектуалами. Получив освобождение от армейской службы по состоянию здоровья, Агнон расширял круг знакомств, писал, и его рассказы переводили на немецкий и публиковали в ивритской периодике и в немецко-еврейских журналах и сборниках. Гершом Шолем, будущий «отец» академического изучения еврейской мистики, познакомился с ним в годы войны и тотчас припомнил, что «это писатель Агнон из Страны Израиля, о котором совсем недавно писал Бубер, что он является истинным кладезем тайн иудаизма, и его ожидает великое будущее на ниве ивритской литературы»[3]. Оценка Бубера не случайна, ведь он вместе с Агноном работал тогда над собранием хасидских историй. Уроженец Галиции Агнон учился сначала в хедере, потом дома с отцом, торговцем мехами и знатоком еврейской книги, в свое время сдавшим экзамены на раввина. Дальнейшее образование Агнон получал в бейт-мидраше, где изучал еврейские источники вместе с мудрецами Бучача. А в Германии Агнон прочел произведения европейских авторов, а также Л. Толстого и Достоевского в переводах на немецкий и идиш.

В Германии Агнон жил не только в Берлине, и всюду обзаводился новыми книгами, знаниями и знакомыми. Так он сблизился с Залманом Шокеном (1877–1959), своим будущим патроном, пожизненно содержавшим Агнона в обмен на исключительное право издавать все, им написанное, и даже переводы. Слава Агнона росла.

В мае 1920-го он женился по любви на Эстер Маркс, эмансипированной девушке из богатой еврейской семьи из Кенигсберга, и целиком отдался творчеству и радостям семейной жизни: через год родилась дочь Эмуна, еще год спустя – сын Шалом Мордехай (Хемдат). С октября 1922 года по октябрь 1924-го Агнон проживал в Бад-Гомбурге. Об этой поре подробно рассказал Гершом Шолем, который тогда вел кружок по еврейской мистике. Имена некоторых учеников Шолема дают представление о ближайшем окружении Агнона во время написания интересующей нас новеллы «Во цвете лет». Шломо Дов Гойтейн (1900–1985), впоследствии израильский историк, опубликовавший важнейшие документы из Каирской генизы[4], был шафером на свадьбе Агнона, и дружба между их семьями длилась по меньшей мере два поколения. Эрнест Симон, впоследствии педагог и религиозный мыслитель в Стране Израиля, повлиявший на сионистское самосознание Эйнштейна. Эрих Фромм (1900–1980), который, как пишет Шолем, «еще был соблюдающим заповеди сионистом». К той же компании следует отнести врача-психоаналитика Фриду Райхман (1889–1957), имевшую модную клинику, где упомянутые молодые люди наполовину в шутку, наполовину всерьез испытывали на себе фрейдистский метод. Фрида была кузиной Агноновой жены Эстер, а позже стала женой Фромма. «Агнон очень комфортно чувствовал себя среди этих людей, и три года, прожитые им в Бад-Гомбурге, были самыми счастливыми в его жизни. Мысли его были свободны, и он целиком погрузился в творчество. Рассказ следовал за рассказом, и <...> я никогда не видел его столь открытым, излучающим благожелательность, источающим богатства своих знаний и души, как в те дни. Особенно он сблизился с Бяликом, поскольку оба были словоохотливыми, и в беседе один зажигал другого», писал Шолем[5].

В Германии Агнон не тосковал по Стране Израиля. Вот что он поведал Симхе Бен-Циону, у которого работал секретарем в годы, проведенные в Яффо, и который опубликовал в своем журнале «Ha-Omer» его первый на иврите рассказ «Разлученные» («Agunot»,1909): «Как мечтала душа моя взойти в Страну, но что-то в сердце препятствует этому. Если бы Страна Израиля была в запустении, не приведи Господи, я бы стремглав примчался туда, однако теперь я не знаю, там ли мое место. Сложно все это высказать, да и коротко не объяснишь»[6].

Произведения, написанные Агноном в ту пору, несут отпечаток идей и воззрений, обсуждавшихся вокруг Агнона. Он жадно впитывал услышанное и прочитанное и пытался применить и осмыслить в своей художественной прозе. При этом Агнон не был tabula rasa, его богатые познания в области еврейской традиционной мысли и мир религиозных представлений отчего дома служили тем магическим кристаллом, в котором преломлялись рационализм науки иудаики и достижения европейских писателей. Агнон был всецело поглощен еврейством Восточной Галиции, отошедшей теперь вместе с родным Бучачем к независимой Польше, ведь туда уходили его корни. Тесно общаясь с российскими и немецкими евреями, Агнон остро ощущал, как отличается от них его накопленный на родине духовный багаж. Произведения Агнона тех лет живописуют еврейскую жизнь Бучача. Тут и ностальгия по патриархальной размеренности прошлого, и растерянность нового поколения, не осознавшего еще своего отношения к иудаизму, сионизму и прочим идеологиям, и все расширяющаяся трещина, которая расколола некогда монолитный мир традиционного уклада. Агнон ищет свои темы, свой стиль, примеряет на себя литературные приемы европейских авторов и методы фрейдизма, и все это читатель найдет в новелле «Во цвете лет».

Я постараюсь показать разные пласты содержания и идеи избранного мною для анализа произведения, стоящего несколько особняком в творчестве Агнона. Новелла «Во цвете лет» стала его художественным откликом на веяния времени, важным опытом в формировании неповторимой творческой индивидуальности.

Прежде всего отмечу, что новелла «Во цвете лет» написана как рассказ женщины от первого лица. Тем самым она продолжает реальную еврейскую мемуарную традицию, начатую книгой госпожи Глюкель фон Гамельн на идише такими словами: «В глубоком горе, для облегчения сердца приступаю я к написанию книги в год от сотворения мира 5451 (1690–1691), да возвеселит нас поскорее Господь и да пошлет Он нам Своего Избавителя!»[7]. Далее г-жа Глюкель размышляет о цели своего сочинения и заключает: «Однако эту книгу я пишу не для того, чтобы читать вам [дорогие дети] мораль, а как я уже сказала выше, чтобы прогнать глубокую меланхолию, которая овладевает мной долгими ночами» (с. 12). Аналогично поступает и героиня новеллы Тирца, только помещает свое признание не в начале записок, а в конце: «В комнате моей по ночам, когда мой муж занят своей работой, и я боюсь ему помешать, я сажусь одиноко и пишу свои воспоминанья. Порой я говорю себе: зачем пишу эти воспоминанья, что нового довелось мне увидеть и о чем я хочу рассказать потомкам? И сама себе отвечаю: просто я нахожу в этом успокоение. Так и написала я все, что составило эту книгу»[8].

Думается, на выбор повествователя повлияли беседы Агнона с Бяликом, которые велись на идише и касались судеб еврейской литературы на возрождающемся иврите. Бялик в 1908 г. опубликовал в журнале «Ha-Shiloah», № 18, цикл «Народных песен», написанных от лица девушки и рассказывающих о ее сердечных делах. (Позднее, в 1917-м, он дополнил его и издал книжку «Shirei am» («Народные песни») в своем изд-ве «Мория» в Одессе). Тем самым национальный поэт продолжил идишскую традицию, но – на иврите, языке, которому принадлежало будущее. Подобным образом поступил и Агнон, поручив Тирце рассказать необычайную историю своего замужества.

Глюкель фон Гамельн приступает к написанию записок после смерти мужа, а Тирца начинает свою историю со смерти матери. Зачин новеллы, насыщенная повторами ритмизованная проза, имитирует плач (на иврите – кина). Сохранилась фонограмма, где Агнон нараспев читает эти строки, будто и он вместе с Тирцей оплакивает ее мать Лею. Я приведу зачин целиком, чтобы указать на важнейший мотив новеллы в целом, помянутый тут будто невзначай:

Во цвете лет умерла моя мать.

И тридцати двух лет не исполнилось ей, когда умерла.

Недолги и горьки были дни жизни ее.

По целым дням сидела она в дому и из дому не выходила.

Подружки-соседки не навещали ее, и отец тоже не баловал нас гостями.

Беззвучен стоял наш дом в скорби своей,

                                                                  дверей навстречу гостю не отворяя.

Обычно в постели лежала моя мать, скупы и редки были ее речи.

Но лишь молвила слово – и будто белые крылья расправляла она,

                                          и эти крылья уносили меня в благие чертоги.

Как я любила голос ее! Сколько раз растворяла двери – лишь бы услышать:

«Кто там пришел?» Ребенком была я, и ребячеством это было.

Часто бывало – встанет с постели и сядет она у окна,

                                                      сидит у оконца в белых своих одеждах.

Всегда лишь в белое одевалась моя мать.

Случилось отцовскому дяде очутиться в наших краях,

                              увидел он мать и решил, что сестра милосердия это.

Ее одежды ввели в заблужденье его, и не понял, что ее-то недуг и точит.

Недуг тот, сердечная та болезнь, свел мою мать в могилу.

Летом на воды посылали ее доктора, пить из источников избавления,

                              но какой она уезжала, такою же и возвращалась.

Жаловалась, что нет ей покоя – тоска ее гложет.

И снова садилась к окну, либо лежала в постели.