Главная > Выпуск 13 > ДИАЛОГ > Галит Черняков

Галит ЧЕРНЯКОВ

ДВА КОРОТКИХ РАССКАЗА

Перевод с иврита и предисловие Виктора РАДУЦКОГО

Галя Чернякова – или Галит Черняков, как называют её в Израиле – родилась в Брянске в декабре 1988 года.

Вместе с родителями и старшей сестрой она репатриировалась в Израиль, став израильтянкой в возрасте двух лет. И хотя дома семья говорит по-русски, Галит быстро научилась говорить на иврите, этот язык она очень полюбила, он стал для неё родным.

Выросла Галит в городе Араде, в тридцати пяти километрах от Беер-Шевы, столицы Негева, и, примерно, столько же от Арада до Мёртвого моря.

Писать рассказы Галит начала очень рано, вот как она сама говорит о себе: «… с того момента, как я себя помню, я всегда что-то сочиняла и писала в маленьких тетрадках, которые мама покупала мне для занятий в школе. Записывала свои фантазии, свои мечты…»

В 2007 году Галит закончила 12-й класс средней школы ОРТ – Арад по специализации «информация и коммуникация».

С 2007 по 2009 год Галит служила в Армии обороны Израиля.

Галит любит путешествовать, сочинять путевые записки о своих путешествиях – любимое занятие, она умеет рассказать о том, что видела, глаз у неё острый.

Рассказы Галит печатались в израильских журналах. Не раз она становилась победительницей конкурсов «Короткий рассказ», которые часто проводятся в Израиле.

Кроме рассказов, Галит пишет сценарии к спектаклям и музыкальным клипам. В 2007 году клип Галит стал призёром Всеизраильского конкурса «Клип молодых»: он был удостоен четвертой премии и приза зрительских симпатий.

В 2011 году Галит стала студенткой гуманитарного факультета Университета Негева имени Давида Бен-Гуриона в Беер-Шеве, где изучает общую и ивритскую литературу и другие гуманитарные дисциплины.

Два коротких рассказа, предлагаемые читателям в этой подборке, сделаны по правилу: «словам тесно, а мыслям просторно». В этой прозе не только литературное мастерство, но и напряжённый пульс человеческой жизни. А передать биение этого пульса не всегда с успехом удаётся и убелённым сединами литераторам.

Мы – свидетели рождения Мастера. Не сомневаюсь, что придёт какое-то время (а Галит очень строга к себе, не торопится печататься), и мы откроем первую книгу молодой писательницы. Внимательный читатель, знакомый с русской литературой, уловит ещё и какой-то «русский» аромат, «русскую» ауру, рассказов Галит, хотя герои её – молодые израильтяне, да и иврит – родной язык Галит.

Хочется сказать – «нашего полку прибыло»: теперь, как мне видится, Галит Черняков идет по стопам Эйнат Якир, молодой, необычайно талантливой писательницы, родившейся в Израиле в семье русскоязычных репатриантов из Молдовы, внучки известного писателя Янкеля Якира, писавшего на идише. Эйнат уже в 2002 году выпустила свою первую книгу прозы, а потом – ещё несколько книг, она не без оснований считается надеждой ивритской литературы. Эйнат – блистательная переводчица с русского на иврит, во время последнего визита в Израиль Евгения Евтушенко она потрясла его своими переводами на иврит его стихов. Евгений Евтушенко и Эйнат со сцены вместе читали стихи: одну строфу читал поэт, следующую – переводчица на иврит. Книгу Эйнат «Муха-Цокотуха» на иврите, вновь переизданную совсем недавно, достать невозможно, а ведь она сделала этот перевод, когда ей было двенадцать…

Почему же я в эти кратких заметках о Галит вдруг вспомнил об Эйнат? Просто так сложилось, что я знаю Эйнат с детства, и её литературное призвание и дарование проявились очень рано. Я храню подборку её рассказов, подаренную мне школьницей Эйнат…

Я также храню подборку - распечатку рассказов Галит, из которой я взял два рассказа.

… Я же постарался, чтобы Эйнат и Галит встретились, и Эйнат, безусловно, служит примером для Галит.

Эйнат рассказала ей о нелёгкой своей работе, и не сомневаюсь, что ничто не собьёт Галит с избранного пути.

Успехов тебе, Галит – Галя Чернякова!

БЕБИ, ДАВАЙ УЛЕТИМ ОТСЮДА…

– Ялла, беби, давай улетим отсюда, – говорит она мне, и я гляжу на неё, уже готовую выйти, стоящую у входной двери, в своих голубых старых джинсах, с небольшой дырочкой на заднице, в кожаном жакете, который я купил на день рождения, когда ей исполнилось восемнадцать.

Из глаз её текут слёзы, и она снова говорит мне:

– Давай, беби, давай улетим отсюда… Пожалуйста…

И всё, что я могу сказать ей: не думаю, что это правильно – всё оставить сейчас, и я не могу всё оставить сейчас, но вдруг я поднимаю голос и почти кричу на неё, мол, я ей миллион раз говорил, что я отсюда не уезжаю, к такой-то матери!! А взгляд её разрывает сердце, глазки маленькие, красные от слёз, почти смыкаются от усталости…

Она не спала всю ночь, в безумии собирала вещи, убежала, хлопнув дверью, но вернулась и сказала, что, мол, и не надо, что она уедет одна, а я сгнию здесь, и потом она плакала и умоляла, чтобы я поехал с ней, а в конце концов позволила мне обнять её, и мы заснули, обессиленные и разбитые…

На улице уже почти рассвело, и она опускает жалюзи, и шепчет мне, что она готова, а я должен только поднять себя с кресла и выйти вместе с ней, вслед за ней…

«Рука в руке пойдём мы, – говорит она, – рука в руке поднимемся в самолёт и будем счастливы…»

Мне трудно взглянуть на неё, она стоит передо мною, моя подруга ещё со школьных времён, с усталыми глазами и нежными, тонкими руками, она стоит передо мной и умоляет, чтобы я убежал с ней отсюда, объясняет мне уже целую неделю, что это не та страна, где следует жить, и она задыхается, и она больше не может, и здесь дети умирают ещё до того, как успеют вырасти…

– Невозможно, Альма, – говорю я ей, и кажется мне, будто я уже это говорил ей слишком много раз, а она подходит к радио и выключает его как раз, когда Маор Коэн поёт о том, что «она самая красивая на свете», и я ей говорю:

– Ладно, Альма, я поеду с тобой, только дай мне дослушать эту песню до конца.

– Пожалуйста, – просит она, – давай пойдём уже ,– умоляет она, но мне не удаётся встать и упросить её: «Не уходи…» Только она качает головой вправо и влево, и кудри её мечутся во все стороны, и она поднимает с пола рюкзак, и что-то говорит мне, она уходит: «И без тебя я пойду», – говорит она, повторяет это снова, и снова, и снова…

– Альма, не уходи, – я взываю к ней, но она, обернувшись последний раз взглянула на меня. – Ты совершаешь ошибку, ей-Богу,… – я делаю ещё одну попытку.

Но она, дёрнув плечами, выходит в дверь и больше никогда не возвращается…

Я смотрю на часы, и уже почти шесть утра, и ещё немного, и самолёт её взлетит, а она наверняка сейчас мчится по скоростной дороге и плачет… «Только не попади в аварию», – молюсь я и думаю о её глазах, но в голове слышу я её смеющуюся, да, она смеётся… так я хочу запомнить Альму – смеющейся и счастливой.

Трудно мне вспомнить её улыбку, и я никак не могу постичь, что эта девочка небольшого росточка, с гривой кудрявых волос, давшая мне учебник истории в десятом классе, эта девушка провожала меня в день призыва в армию, и верно ждала меня три года, и посылала мне в Ливан письма, полные любви, и она моя женщина, моя жена, стоявшая над могилой своего маленького брата, крепко держала мою руку, и плакала, и тихо сказала мне: «Я уезжаю отсюда, Эрез, просто уезжаю…»

Я поднимаюсь с кушетки, открываю жалюзи, слегка ослеплённый солнцем, ищу её глазами, но не вижу. Через несколько минут я возвращаюсь в постель, я плачу, я изрублен в куски, я кричу, как младенец, который только что родился.

В конце концов мне удалось заснуть, я словно опьянел, как от наркотика, от ее запаха, что всё ещё оставался в простынях…

КОНУРА НА БАЛКОНЕ

Этим прозвищем наградил её первый парень, с которым она начала встречаться, Меир. Всякий раз, когда они целовались, она целовала его зубы, улыбалась ему, ничего не объясняя.

Поначалу это казалось ему странным, но со временем он привык, ведь к хорошему легко привыкаешь. И он стал называть её «Тофи», есть такой сорт конфет, потому что она была сладкая, как конфета, да и к зубам прилипала.

Даже родители называли её Тофи, кроме тех моментов, когда сердились на нее, и тогда называли её по имени – Оснат.

Когда исполнилось им двадцать, они поженились, она и Меир.

Он был слесарем-водопроводчиком, который школу не закончил, но интеллигент.

Он, правда, считал, что лучше называть это «мудрость жизни», но Тофи настояла на том, чтобы на приглашениях на их свадьбу она написала: «Свадьба Меира-интеллигента и Тофи-конфетки».

На свадьбу собралось почти пятьсот приглашённых, и когда стояли они, Тофи и Меир, под свадебным балдахином – «хупой», когда Меир произнёс традиционные слова, что она, Тофи, посвящается ему этим кольцом по закону Моше и Израиля, разбил стакан в память о разрушенном Храме, – закричал в микрофон раввин, ведший церемонию: «Огромного счастья вам, праведные! Да удостоитесь вы сына-наследника!»

Первые два года они были счастливы, Тофи каждое утро отправлялась на работу на велосипеде, а Меир на своём пикапе ездил по городу, обслуживая людей, занимаясь починкой водопровода и канализации.

По вечерам, когда они возвращались с работы, Тофи готовила ужин, и они сидели за трапезой, рассказывая друг другу всякие анекдоты и шутки.

Меир любил Тофи и через год после свадьбы он купил ей подержанный автомобиль «Сусита» и книгу Достоевского.

Тофи очень обрадовалась, она продала свой велосипед и теперь каждое утро ездила на работу на «Сусите».

По вечерам она читала книгу, которую Меир купил ей, время от времени предлагая Меиру послушать, как она читает вслух, но он отказывался, говоря, что не любит русских книг.

Два года они старались, чтобы Тофи забеременела, но безуспешно.

Тофи была на приеме у всех врачей, адреса которых она нашла в телефонном справочнике Тель-Авива и его окрестностей, но все они в один голос говорили: «Вы не сможете родить».

Она плакала две недели, быть может, чуть больше, но каждый вечер рукавом утирала глаза и прекращала плакать.

Тофи однажды пошла на прогулку по своему микрорайону и вернулась с собакой; накормив его колбасой, она дала псу имя «Шоцкин» и дожидалась, когда вернётся Меир.

Меир вернулся после полуночи, от него пахло женскими духами, и глаза его были тяжёлые.

Тофи бросилась к нему, обняла, гладила его голову и нежно поцеловала в губы.

Она как бы и не заметила странный запах, который исходил от него, указала на Шоцкина, разлёгшегося на ковре.

Меир с силой оторвал её от себя, широкими шагами направился к собаке, и, подойдя поближе, размахнулся и изо всех сил ударил собаку ногой. Шоцкин заскулил и убежал на балкон.

- Собака – не замена ребёнку, – сказал Меир и ушёл из дома.

С этого дня Тофи перестала любить Меира, она продолжала жить с ним, убирать за ним, варить, но забыла, как улыбаться.

Меир перестал называть её «Тофи», теперь он называл её «дура» или «неполноценная», и когда он возвращался домой, она бегала, суетилась вокруг него, стараясь во всём угодить ему, но он, тем не менее, избивал её, пока она не убегала на балкон и запиралась там.

Она сидела на полу, прислонившись к конуре Шоцкина, плакала, уткнувшись лицом в его мягкую шерсть, чтобы соседи не слышали.

Десять лет Тофи сидела, прислонясь к конуре Шоцкина на балконе.

По утрам она прятала синяки под толстым слоем пудры и уходила на работу ещё до того, как Меир просыпался.

По вечерам, когда она возвращалась домой, брала она Шоцкина на длинном поводке и отправлялась в долгую прогулку.

Они гуляли каждый вечер часами, из одного конца города в другой, пока не добирались до большого моста.

Каждый вечер, как и в первый раз, Тофи останавливалась на мосту, глядела вниз, следя маленькими своими глазками за несущимися внизу по шоссе автомобилями.

Шоцкин тяжело дышал, был он уже старым и усталым, но, тем не менее, каждый вечер он по-прежнему шагал рядом с Тофи, не останавливаясь даже на секунду.

Тофи хотела прыгнуть с моста, каждый вечер, снова и снова, она воображала, как падает прямо на шоссе, как парит, словно пёрышко, не чувствуя ни боли, ни сожаления, – пока не разбивалась о твёрдый асфальт.

Именно в ту минуту, когда она глядела вниз, Шоцкин начинал лаять, вести себя необузданно, изо всех сил натягивал поводок, как бы призывая Тофи отбросить эти мысли.

Его лай вытеснял из сознания желание умереть, и Тофи глядела на него со слезами на глазах, гладила Шоцкина по спине.

Тофи не боялась смерти, она просто не хотела, чтобы Шоцкин остался один.

Он-то ведь был её любимцем, её «беби», самый лучший её друг в этом городе, с самой мягкой шерстью.

Шоцкин натянул поводок и подал ей знак, что пора идти дальше, Тофи переполнила волна сладкого оптимизма, такое случалось время от времени, это поднималось изнутри, к горлу, прорываясь порою наружу, и она даже иногда улыбалась.

Весь путь домой Тофи представляла себе, как она оставляет Меира и начинает всё сначала, но как только они сворачивали на свою улицу, оптимизм убегал от неё, прячась где-то там, в местах потаённых.

Тофи не останавливалась, чтобы начать поиски пропавшего оптимизма, она, бывало, глянет на старого Шоцкина и продолжит свой путь.

Они шли вверх по улице, медленно, неся свою усталость, пока не возвращались домой, к Меиру и к конуре на балконе.

Перевод с иврита Виктора РАДУЦКОГО

Назад >>