Главная > Архив выпусков > Выпуск 1 (1996/5757) > Диалог

Амос ОЗ (Израиль)

 В ЯРОСТНОМ СВЕТЕ ЛАЗУРИ

Иерусалимские размышления

ОБ ИЗРАИЛЕ

... Наша страна - чуть ли не единственное место в мире, где практически ни один человек не живет в том доме, в котором родился. И лишь немногие собираются умереть в том доме, в котором живут. У нас Почти нет ощущения принадлежности к нашему месту, нашему региону, нет ощущения обжитого про­странства. Это лагерь беженцев. О, конечно же, не палаточный лагерь, не бараки из жести, как это было в пятидесятые годы, но даже когда это итальянский мрамор, и датское дерево, и дом твой смотрит на все четыре стороны света - это все еще лагерь беженцев. И нет никакой возможности «скачком» перейти в иное состояние. Тоталитарные страны железной рукой «перево­дят» свое население из одного состояния в другое, подавляя, от­брасывая, не замечая тех душевных состояний своих подданных, которых они предпочитают «не замечать». Силой водворяют по­рядок, чистоту, дисциплину, «цивилизованную жизнь». Цена всего этого, разумеется, страшная! У нас формы общественной жизни созданы, по сути, анархистами, которые не хотели сорга­низоваться. У них был анархистский идеал: объединяться в орга­низацию только в том случае, если нет иного выбора. Так возни­кло общество, которое, с одной стороны, основано на крайнем индивидуализме, а с другой - на этаком своеобразном «коллек­тивизме»: каждый хочет знать, что творится у соседа, но только так, чтобы сосед в его дела не вмешивался. Таковы обстоятель­ства, и выход из этой ситуации с помощью силы невозможен. Чтобы изменить что-либо, понадобится долгое время.

Особенно плохо дело в больших городах. Верно, многие скажут о себе, что они - иерусалимцы или тельавивцы, но лишь немногие наделены настоящим чувством «местного патриотиз­ма». Просто они живут в Иерусалиме или Тель-Авиве, там у них работа, завтра лучшая работа появится в другом месте, и они с легкостью оставят и Тель-Авив, и Иерусалим. Конечно, есть не­большое ядро, которое, по сути, и составляет «Иерусалим» и «Тель-Авив». Это особенно чувствуется в литературе. Я бы ска­зал, что в литературе понятия «Тель-Авив» и «Иерусалим» для меня столь же значимы и так же различны, как, скажем, для русского читателя понятия «Москва» и «Ленинград».

Всё, о чем я говорю, выливается в беспрерывный поединок человека с самим собой. Вдруг, словно забившись в истерике, мы начинаем наводить чистоту, порядок. Мы называем это «операцией», как на войне, давая своим «операциям» кодовые названия: «Доноры», «Долой дорожные катастрофы!», «За чис­тоту в микрорайоне!» В рамках этих «операций» мы улучшаем наши отношения с соседями, говорим им «доброе утро», стано­вимся пунктуальными, вовремя приходим на условленные встречи. Короче, «операция» - непременный атрибут нашей жизни. И это демонстрирует, насколько несовершенно наше общество: единым махом «бросили» в одно место сотни тысяч евреев со всех концов земного шара. Поскреби любого, и убе­дишься, что все мы - эмигранты. Даже если человек родился здесь и лишь родители у него эмигранты, он все равно тоже чу­точку эмигрант. У него нет глубоких корней и подлинного чув­ства сопричастности.

Другая наша проблема - антисемитизм. Может, это звучит парадоксально, но наиболее ярко антисемитизм проявляется именно в Израиле. Мы - народ, которому много лет подряд твердили: «Ты плохой, изменись, будь другим!» Причины были разные, но всегда еврею заявляли, что он плох. Либо он плох, потому что слишком религиозен, либо потому, что в Бога не ве­рит, либо слишком богат, либо слишком беден, либо «шибко грамотен», либо - «отсталая масса». Короче, с евреями всегда что-то не так. И это твердили так долго, что в душу народа за­кралось сомнение: что-то с нами не в порядке. А если человек чувствует, что с ним что-то случилось, то прежде всего он ищет причину... в ком-нибудь другом. Так рождаются «поля напряже­ний» в нашем обществе: к тебе приглядываются, чтобы выяс­нить, где ты родился, к какой партии принадлежишь, каково твое отношение к религии. Эти напряжения принимают доволь­но интенсивную словесную форму, потому что по сути своей мы народ, не склонный к насилию. В любой другой стране та поля­ризация, которая существует у нас между «Шалом ахшав» и «Гуш эмуним», давно перешла бы в гражданскую войну. Если мы лишь кричим, бранимся - так ведь у других народов пуска­ют в ход пистолет или нож! Мы в принципе не склонны к наси­лию. Я не скажу, что в Израиле совсем нет насилия, увы - это докатилось и до нас. И то же в политическом плане: весь мир кричит, что Израиль раздираем противоречиями, что он накану­не взрыва, но где он, этот взрыв? Я всегда напоминаю тем со­беседникам из-за границы, которые порой весьма недружелюб­но указывают на эти наши особенности, что практически все ве­дущие страны и нации мира сформировались в результате кро­вопролитных гражданских войн. Америка стала сегодняшней Америкой лишь после того, как американцы убили миллион американцев. Флегматичная и джентельменски вежливая Англия знала кровопролитные религиозные войны, в которых участво­вало не одно поколение англичан, убивавших друг друга. Фран­ция «подарила» миру гильотину, изобретенную в период одной из гражданских войн. Не стоит распространяться об Италии и Германии, а уж о России тем более. У нас же, после ста лет сио­нистского движения (если даже взять в расчет «дело Альталены», «сезон» и «убийство Арлозорова»), за сто лет новейшей ев­рейской истории всего пятьдесят евреев было убито другими ев­реями при разных обстоятельствах...

ОБ ОТЦАХ И ДЕТЯХ

И все же наш еврейский антисемитизм не остался без по­следствий. Именно он породил «ханаанское» движение. Это движение создали, однако, не те люди, что родились в Эрец Ис-раэль. Его создали учителя, писатели, воспитатели из Польши, России, Литвы, Украины, евреи, движимые страстным желани­ем, чтобы их дети превратились в «шейгецов» - так на идиш называют подростков неевреев (это слово в женском роде будет «шикса»). Когда я был подростком, мои родители тоже любовно называли меня шейгецом. Я часто спрашивал себя: что побудило их, людей образованных, ученых, потомков раввинов и людей Книги, столь страстно желать, чтобы их сын был шейгецом? Чтобы он был белокурым, с голубыми глазами, чтобы не был похож на еврея? Чтобы у него не было ни еврейских жестов, ни еврейской чувствительности, чтобы он был простым и сильным? Это связано с тем, о чем мы уже говорили: евреи слишком долго слышали, что им следует измениться, стать другими. Эта мысль в латентной форме присутствовала и в сионизме: была попытка освободиться от прошлого, начать новую страницу. Но что зна­чит - начать новую страницу? В природе животные, подвергаю­щиеся непрерывным преследованиям, меняют кожу, окраску, пытаются измениться до неузнаваемости. Так и у нас была по­пытка вырастить новое поколение, которое не походило бы на привычный образ еврея. Об этом никогда не заявлялось во весь голос, но отрицание идиш, отрицание галута, отрицание рели­гии - проявления этих попыток. И новые, ивритские имена - в том же ключе. И наши эпические сказания на тему «солдаты-крестьяне», «мускулистое еврейство», еврейство силы, а не сла­бости - о том же. «Самсон» Жаботинского - интегральная часть этих тенденций. Невозможно понять «Самсона», если не представить себе типичного еврея, очкарика, сгорбленного над книгой. Без этого невозможно понять воскрешение образа Сам­сона, «тоску по железу».

Позиция отцов всегда была амбивалентной. С одной сторо­ны, они понимали, что необходимо сохранить наше духовное наследие, с другой - им виделся этакий сплав библейского Нимрода, героя-охотника, с рабби Нахманом из Брацлава, мис­тиком и мудрецом. Словом, знаменитая триада: стрелять, пахать, на иврите говорить. Первое же поколение детей, родившихся в Эрец Исраэль, продемонстрировало тяжкие результаты таких устремлений. Любое их мудрствование вызывало восторги и ап­лодисменты отцов: как же, впервые после двух тысяч лет. Не имел значения вид деятельности: политика, армия, литература, музыка - все вызывало бешеный восторг: наши дети делают это не хуже гоев! Поколение детей не видело всей глубины амбива­лентности, не заметило трагичности ситуации: отцы хотели, что­бы дети выросли непохожими на них, и в то же время боялись, что это прервет связь поколений. Новое поколение росло с мыслью, что оно - самый драгоценный побег на стволе еврей­ского дерева: нет во всем мире людей более замечательных, чем они, умеющие пахать землю, скакать на коне, владеть оружием. Отсюда, кстати, и пошло двойственное отношение к арабам. С одной стороны, арабы - враги, а с другой - именно у арабов был взят сленг, бранные слова, финджан, чисбат (сидение у костра, кофепитие, рассказывание историй). Даже часть эпоса, окружающего арабское бытие в стране, отсюда: благородный бе­дуин, гостеприимный феллах, то есть те, среди которых мы, ев­реи, хотели бы жить в мире на этой земле.

«Ханаанцы» получили весь этот комплекс взглядов в гото­вом виде, причем диалектическая сущность, амбивалентность ситуации или даже трагические элементы в ней были «ханаанцами» отброшены: они просто взяли готовую данность, не предаваясь размышлениям о ее сложной сущности, а рассуждая по-простецки: «Поскольку отцы все время твердят нам, что прошлое плохо, давайте это плохое прошлое просто-напросто отбросим, освободимся от него раз и навсегда!» Не было в Из­раиле ни одного молодого человека, который не прошел бы че­рез «ханаанскую» ступень в своем развитии. Я тоже прошел че­рез это. Неважно, чем занимаешься, уже одно то, что родился на этой земле, наделяет тебя магической силой, а тот, кто при­был из галута, будь у него хоть десяток докторских степеней и говори он хоть на десяти языках, ничего не стоит в сравнении с твоим умением говорить на иврите без акцента и ориентиро­ваться ночью на местности.

Когда «отцы» увидели результаты своей просветительской деятельности, их охватила паника. Начались обратные процес­сы. В сороковые годы, во время Войны за независимость, руко­водство рабочего движения приняло программу, призывавшую молодежь заняться «поисками корней». Встреча с массовой алией пятидесятых годов вновь со всей остротой поставила проблему: если мы, уроженцы Израиля, будем «ханаанцами», то что связывает нас с этими евреями, прибывшими из разных уголков диаспоры, с мировым еврейством?

И тут «отцы» подняли перст указующий и объявили «де­тям»: «А ведь вы-то дикари! Что с вами случилось? Где ваш ев­рейский гений? Где образованность, где чувствительность, где ирония?»

А «дети» - обиделись. Слишком уж резко восторги и по­хвалы сменились критикой и укоризной. «Ханаанское» движе­ние было реакцией «детей». Я не говорю о той кучке интелли­гентов, что группировались вокруг Ратоша, который восседал в иерусалимском кафе и разглагольствовал о Ваале и Астарте, о семье семитских народов. Я говорю о популярной, массовой идее, которая охватила всю страну, увлекая даже тех, кто вооб­ще не знал, что такое «ханаанство». «Чего от нас хотят? - во­прошала молодежь. - До сих пор мы были самыми лучшими и вдруг стали плохими? Мы хороши для войны и плохи для госу­дарственных дел? Мы - герои, которые завоевали эту землю в бою, не годимся, чтобы ею управлять? Значит, судьбу страны будут решать администратор из Парижа, советник из Лондона, судья из Германии? Нет, с этим нужно покончить! Мы отвер­немся от стариков, от прошлого, от иудаизма, отбросим их пре­тензии, перевернем страницу, начнем все сначала!»

Далее >

Назад >