Главная > Выпуск 11-12 (2011/12 - 5771/72) > ЭССЕ, ВОСПОМИНАНИЯ > Елена АКСЕЛЬРОД (Израиль)

КОЕ-ЧТО

     Из записных книжек

(Продолжение)

4.  КРОЙКА И ШИТЬЕ

  Отредактировала, вернее, переписала  уже вторую книжку автора, который – вот казус – не бездарен, но совершенно лишен слуха и вкуса. Строчку заполняет односложными словечками, поскольку двух- или болеесложные никак не впихиваются в ритм. И возникают "серь", "звень",  и бесконечные "вот" и "так", а то и неологизмы что-то вроде "горило в небе полыхало". Занятия мои включали несколько этапов: сначала я прочла всю огромную рукопись – несколько стихотворений меленькими буковками на каждой странице, а страниц штук триста, отмечая минусами полную безнадежную ахинею, вопросами и галочками то, что поддается  правке и сокращению (если есть одна, а еще лучше, две живые строчки, остальные можно дописать или выбросить) и плюсами некоторые удавшиеся стихи (в основном, четверостишия). Второй этап – собственно работа над  стихами. Третий – самый трудный – надо было сложить книгу. Звоню автору – как отделить зерна от плевел – ведь все напечатано сплошь. Работа машинистки или наборщицы в мою задачу не входила. Автор, не задумываясь, командует: "режьте!"

И я начала орудовать ножницами, резать страницы на  полоски-стихи, которые разлетелись по всей квартире – а еще и сквозняк.  Замечательный повод компенсировать недостаток движения – лазала по полу, собирала бумажки,  не исключено, что некоторые ветром унесло, впрочем, автор не заметил, я тоже.

Потом долго не могла разогнуться. Книжку кое-как составила, можно приступать к последнему этапу – работе с автором. Тут никаких затруднений, будто и не он это сочинил. Все принимает, со всем соглашается, но остается недоволен – я отказалась писать предисловие.

ОТДЫХ В ХОФ-ДОР

 Вечерний пляж  пуст.

Забытый  на лавке Пруст.

Когда я вернулась за Прустом,

пес разгрызал его с хрустом.

Чтоб не попасть впросак,

на пляж не пускайте собак.

Два с половиной дня наедине с морем,  тишина и безлюдье, даже прибоя не слышно, бегали на море и обратно в бунгало (или «иглу» по-здешнему) почти голышом, благо, бухта обмелела, и уважающие себя редкие купальщики уходили искать, где поглубже, а нашу чету вполне устраивало, что вода безотказная, теплая, прозрачная и почти до груди достает, даже несколько метров проплыть можно. Немного обескураживало полное отсутствие еды. В обеих прибрежных закусочных  каждый час обещали покормить «через час». Мы почувствовали себя робинзонами, но через очередной «черезчас», обследовав окрестности, наткнулись на  лавку, торгующую кастрюльками и сосисками, коими душа и живот успокоились – сосиски в кастрюльку, кастрюльку на плиту – бунгалы были с удобствами.

Вся эта райская жизнь разом закончилась посреди третьего дня, когда одновременно: в соседнее бунгало въехала арабская семья – четверо  взрослых и десять детей,  а на пляже высыпались из  автобуса  подростки-экскурсанты  с неизбежными музыкой и мангалами. Наши соседи в пику вражеским звукам включили на полную мощность свои  песнопения, составили столы под окнами (своими, а значит,  и нашими) и уселись за бесконечную трапезу. От оглушительной какофонии и одуряющих ароматов спастись было некуда, разве только в обнимку с телевизором бросившись в море, минуя берег, уже загаженный. Картина в духе авангардного искусства, впрочем, вполне реалистичная модель нашего будущего. Это, разумеется, не исключает наличия отдельных героев, вроде моего мужа, который на следующее утро заявил арабам, что их музыка не способствует нашему покою (наверно, выражения он выбрал менее изысканные), и они, неожиданно всполошившись, присмирили свой голосистый агрегат.

 Но ведь и в гетто было восстание!

МЕЖДУ ДОЖДЯМИ

За окном несколько детей в капюшонах и пальмы в капюшонах. На ладошке пальмы охорашивается голубь, ему некого бояться, кошки попрятались, только одна медленно, меланхолично переходит дорогу.

На втором плане вверх к поселку плывет автобус размером с кошку, над ним белые, красноголовые, как подосиновики, группы домов, над ними отдыхающая от новой атаки дождя  посветлевшая полоса  неба прогибается под тяжестью темно-серой  брюхатой выси.

Вечером возвращаемся  из гостей вверх по пологому склону. Слева, за черным провалом, молнии  полосуют пятнистые   горы, справа над нами мигает фонарь на улице, до которой еще надо добраться. Ветер и ливень сбивают с ног. Таких гроз за почти двадцать здешних лет не припомню. Вывернуло и  вырвало  из рук зонтик.  Согнувшись в три погибели,  ловлю  шапку, скользящую между щекой и плечом, поймала, напялила  на голову мокрой стороной к волосам…

Дома, переодевшись, включили телевизор, один из российских каналов.  Передача  о Георгии Иванове. Пунктирно  – биография, глухо – эмигрантское отчаяние, ностальгия, лучшие поздние стихи почти не прозвучали. Вообще стихов было отчаянно мало и прочитаны они были отчаянно плохо молодым актером, который ничего  не чувствуя,  читал с обычными актерскими паузами, разбивающими строку и крадущими музыку и смысл. 

Огорчилась. Ждала эту передачу. Поэту  Георгию Иванову так  недодано и при жизни и после смерти, (правда, книги Арьева  о нем не знаю), замечательно написала  о  его стихах Лариса Миллер, но кто читал?  Больше известна   проза «Петербургские ночи», и то, скорее, по резким отзывам современников, уличавших автора в лжесвидетельствах.  Но в стихах невозможно усомниться ни в одной строчке, они потрясают  простотой, истинностью, трагичностью.

Странно, в редких российских передачах о поэтах (в Израиле вообще ни одной такой программы не видела и не слышала ) стихи подают в дозах гомеопатических, будто стесняются.

ОТ МОСКВЫ ДО САМЫХ ДО ОКРАИН

В 2001-м были  поездки –  приятная, хоть и  утомительная – в Алма-Ату, с ежедневными выступлениями  и полетами на "этажерках" в обществе  казахских и русских теток с мешками, зажатыми между ног, и моего молодого  рачительного охранника, кормившего меня бифштексами за счет «Джойнта» три раза в день, отчего, я, возвратившись в Израиль, целую неделю чувствовала отвращение к любому мясу.

 (К стыду своему, даже не вспомнила, как  в Москве в конце шестидесятых я в магазине на Кудринке приглянулась плечистому мяснику, всегда имевшему для меня в запасе  сахарную бульонную косточку. Но…  недолго музыка играла: однажды, когда я отправилась за косточкой, мой вздыхатель на меня и не взглянул, пришлось отстоять длинную очередь и удовлетвориться жилистыми обрезками. Добрые люди  разъяснили мне, что кости рубил не мой поклонник, а его брат-близнец).

Прилетев я в Алма-Ату  в четыре часа ночи,  я вселилась в шикарный гостиничный номер,  роскошь которого несколько поблекла, когда оказалось, что в ванной нет мыла. Симпатичная  встретившая меня горничная обещала принести мыло утром, что и сделала, когда я уже отправилась, не помылившись, на первое выступление. Зато, когда  вернулась, застала ее в номере: она сидела за столом и читала мои выложенные на стол книжки. Я была покорена и польщена, мы подружились, и все оставшиеся дни в Алма-Ате не было недостатка в шампунях и полотенцах. Правда, о недостатке мыла я вспомнила в Караганде, где огромная ржавая ванна в моем номере высилась, как трон, и я при всем желании не могла бы в нее взобраться. Но вполне доступен был телевизор, а в нем попеременно приветствия Назарбаеву и предупреждения о надвигающейся эпидемии холеры. Как выяснилось позже,  холера не состоялась, в отличие от Назарбаева… (Подробней о своих казахстанских впечатлениях, о Караганде, Кокчетаве, Усть-Каменогорске я, помнящая  Алма-Ату еще по эвакуации, писала  в  книге «Двор на Баррикадной»).  Недавно перечитала «Жизнь и судьбу» Гроссмана, и  багрово-черное зарево над кремационными печами напомнило мне мирное небо Усть-Каменогорска, напоенное дыханием его знаменитых полезных ископаемых.

Обратно в Тель-Авив меня  по чьему-то недосмотру отправили в бизнес-классе, куда я попала  в первый и последний раз в жизни. Мне  были предоставлены персональный телевизор и персональный туалет с персональным мылом –   в этом «классе» не оказалось ни одной важной персоны, кроме меня. Прочий люд ютился в экономическом, отчего мой комфорт был несколько дискомфортен. Хотелось поделиться удобствами, но стюарды и стюардессы строго стояли на страже моих интересов. В самолете были и многодетные пассажиры, летевшие в Израиль на ПМЖ. Я видела в аэропорту, как они грузили свой клетчатый багаж…

 Казахстанская  августовская малина компенсировалась октябрьской  кисло-сладкой  поездкой в Москву, где я жила одна в квартире Галины Васильевны Дробот, которая в это время лежала в больнице. А если одна – значит, поголадывала,  есть в гостях совестилась,  ближайшие мои друзья сами казались не слишком сытыми. Однажды угостили « вегетарианским» жидким супчиком с сиротливыми кружками морковки и картошки, я  неосторожно посоветовала хозяйке добавить цветной капусты и прикусила язык:   цветная капуста была в это время не по карману моим хлебосольным друзьям…

Снова застала разоренной могилу родителей и, оставив в Востряковской украшенной гранитными надгробьями конторе сто долларов какому-то похоронных дел мошеннику, отправилась в Питер вместе с сыном. К тому времени, кашляя и чихая,  он вернулся из уральской командировки, где  регулярно опохмеляющийся  водитель вез его шестьсот километров  по снежным заносам.  Миша  взбадривал его коньяком, чтобы не заснул в дороге…

В Питер поехали по инициативе добрейшего, но не слишком практичного Бориса Шварцмана, любимого питерской интеллигенцией фотографа, автора широко известных фотопортретов Ахматовой, Бродского, Акимова, Ростроповича, знаменитой фотографии похорон Ахматовой. Борис и его жена Софа предоставили нам комнату в своей просторной квартире с высоченными лепными потолками и отсыревшими стенами, запущенной, как  все интеллигентские квартиры в центре Питера, в которых нам довелось побывать. Чтобы войти в дом, надо было преодолеть непросыхающую лужу у порога, что мы и делали с переменным успехом…  С помощью Бориса  пытались «пробить» выставку  в Русском музее  к столетию моего отца. Заместительница директора, назначившая встречу мне и  моему сыну, опоздала на полтора часа, так что Миша в ярости уже  готов был вышвырнуть из окна имперского кабинета, куда нас любезно впустили, все неподъемные рекламные  проспекты, всех Шишкиных и Верещагиных на обложках, но не успел – крепко сбитая  блондинка в разлетающемся плаще  все-таки ворвалась в  кабинет, и, не замечая нас, схватила телефонную трубку, после чего, скинув плащ и усевшись за стол,  обратила на нас свое благосклонное внимание.  Наобещала с три короба,  –  мол, выставить  можно не только живопись и графику, но и макеты спектаклей.  Никаких  условий и околичностей, чистейшая любовь к искусству. Даже  запасники музея  для нас отворили  и показали хранившиеся там работы отца, и в Мраморный дворец проводили, где должна была разместиться экспозиция. Воодушевленные, мы вернулись в Израиль, с энтузиазмом начали отбирать картины для выставки, но в скором времени наша благодетельница с не меньшим энтузиазмом стала засыпать нас письмами: мы должны оплатить и полы, и потолки, и стены, и рамы, и стекла, и каждый гвоздь!  Так что пришлось, не рассчитывая на дворцы и Питерскую славу, ограничиться выставкой в  Московской муниципальной галере, а позже – в Музее  изобразительных искусств им. Пушкина (2006).

НЫНЧЕ ЗДЕСЬ, ЗАВТРА ТАМ

Обнаружила, что после коротких поездок  заграницу в русских группах и отдельно, вдвоем с сыном, в моих записных книжках оказались не  только и не столько впечатления от обязательных достопримечательностей, а кое-что прочее.

ЧТО ЗДЕСЬ СМОТРЕТЬ, КРОМЕ ВИТРИН

  Многие в нашей группе Италией недовольны - море болотного цвета, по-русски не говорят, и завтраки - континентальные.

Турист – в Риме: " Что здесь смотреть, кроме витрин?".

 Другой турист интересуется у гида:

  " Почему апостолы были евреями?" .

 Профессор из Тбилиси в музее Ла Скала  сурово: Россини знаю, Верди знаю, Глук – не знаю.

Электрический стул канатной дороги над Капри. Спускаешься - ледяной воздух в лицо и руки стынут. Ногами задеваешь пышные кроны. Отважные старушки сбрасывают туфли, чтобы не потерять их в полете, и, как настоящие птицы, воспаряют босиком.

  Туристка. Лет 70 с гаком. Свободно говорит на запорожском диалекте английской мовы. Желтые волосы, пронзительное  клокотанье наседки,  оповещающей человечество о снесенном яйце. С необычайной, не по возрасту, сноровкой и быстротой, пробегает насквозь музеи, соборы и другие чудеса, чтобы вскочить в очередной магазин и вернуться в автобус с непременным трофеем в  мешке, украшенном физиономией кинозвезды или футболиста. В автобусе встает на колени  в кресле,  демонстрирует  сидящим сзади  новое приобретение.

  Деловитые японцы фотографируют не себя на фоне (как мы), а только «объекты», на которые им указывают. Выскакивают из автобуса на пять минут и дисциплинированно щелкают. Никаких эмоций – из-за отсутствия времени или из-за отсутствия интереса?  Может, просто национальный характер?.. Нам же только дай покрасоваться!

В моей прошлой жизни случился  «японский» эпизод. В Москву приехали с визитом три японские поэтессы. Попросили о встрече с московской коллегой. Вначале выбор начальства пал на Тамару Жирмунскую, но спохватились, что она слишком велика ростом для общения с крошечными японками.  Вспомнили обо мне.  Я и в самом деле размерами никого не подавляю. Встретились мы в ЦДЛ, разумеется, под присмотром переводчика. Японки мило щебетали, нашли, что я как две капли воды похожа на знаменитую  поэтессу-гейшу, которую обязательно должна перевести,  а под конец спросили : «Почему Вы к нам не приезжаете? Вам некогда?»  Я простодушно ответила, что непременно приеду, как только получу официальное приглашение. Не знаю, что им сказал переводчик, наверно, что я нарасхват,  занята по горло... Не стал же объяснять, что меня даже в Болгарию не выпускали... 

   В отелях так застилают постели, как будто "гость" за время пути лишается объема и становится листом жести или доской. Чтобы укрыться одеялом,  готовься к борьбе!..

   Самая насущная забота туриста во время пути – очередной туалет, куда вместе водят мужчин и женщин, выстраивающихся в параллельные очереди.

 Столкнувшись у выхода, сочувственно улыбаемся друг другу.

   В Италии, помимо всех красот, поразило отсутствие на улицах солдат.  

…   Ни одна страна не знает такого количества реальных титанов в области искусства. С именем, фамилией, биографией.

ШАГАЙ-МАГАЙ

 (Попытка антирекламы)

  Била баклуши в хандре и вдруг  звонок с предложением  прокатиться в "русской" группе от Парижа до Ниццы.

Сразу согласилась, и через четыре дня  утречком после бессонной ночи  приземлилась в  аэропорту Орли.

Мой чемодан, по своему обыкновению, не спешил появляться на свет, раздраженная группа  – тридцать девять человек – заняла выжидательную позицию у сортиров, на вертушке крутились чемоданы – близнецы моего,  я бросалась к каждому,  не тут-то было...  Ко всеобщему удивлению, откуда ни возьмись, появился наш гид – красавец-сабра, закинув за спину мой зеленобрюхий багаж. От радости я даже не поинтересовалась, где он его обнаружил. Продолжая гневить  ропщущую в нетерпении группу, я, неловко взгромоздив свой незадачливый груз на тележку и лавируя ею в толпе, все время наезжала то на одного, то на другого из идущих впереди седовласых попутчиков. Потом они шарахались от меня в течение всей поездки.

    Мельком увидела многое: Париж во второй раз, (но как в первый), Прованс, Лазурный берег, даже заглянула туда, куда не могла заманить других членов нашей вполне советской группы, одержимой страстью к покупкам: музей Сезанна в Эксе,  музеи Шагала и Матисса в Ницце. Поразило то, что в Ницце по всему городу указатели, как добраться до музеев,  каждая девочка и каждая старушка готовы были подробнейшим образом объяснить дорогу – так обстоятельно, что даже моего французского хватило, чтобы понять их.  Одна из  младших туристок, украшавших нашу группу, на предложение выйти из автобуса в  умопомрачительном Кань-сюр-Мер бросила с высокомерной усмешкой:" Опять вы нам этого Шагая-Магая будете показывать!" Может быть, она имела в виду совмещенных Шагала и Матисса (если знала эти имена)?

В этот раз роль Шагая-Магая исполнял Ренуар. Конечно, юной израильтянке было затруднительно шагать-магать к музею, да еще под палящим солнцем, хоть и в тени олив.  Замечу, что запланированных Шагаев-Магаев было не так много – полчаса Лувр, полчаса  Музей импрессионистов. Это я, нарушая предписания, бегала по залам, высунув язык, продираясь сквозь толпу не-наших туристов. Толпа "наших" – русско-еврейских,  еврейско-не русских и русско-не еврейских давилась в Версале – сначала толчея в очереди, потом, отбиваясь локтями и не внимая надрывающимся экскурсоводам -  три разноязычных группы в одном зале - протискивались к выходу. Когда я спросила  французскую гидессу об авторе одной из картин, она ответила:" Не имеет значения". Автором был Веронезе.  

    Еще из курьезов. В Пуатье была запланирована экскурсия по городу, осмотр крепости, потом посещение "города будущего". Но... возле нашего отеля на задворках города, обнаружился  дешевый универсальный магазин, и эту крепость брали штурмом, забыв об исторических раритетах. После чего мы посетили  аттракционы  21-го века. Оказалось, что  к такому будущему я совершенно не готова – опять же   по часу в очередях  душились на узких винтовых лестницах, потом, пристегнувшись к креслам, нацепив подводные очки и наушники, трясясь и вскрикивая от ужаса, погружались на морское дно, рискуя быть съеденными гигантскими морскими гадами, или – другой павильон –  оказаться в пасти динозавров, вполне натуральных, насколько я могу судить о динозаврах.

Некоторые (я в том числе), очумев от этих развлечений, выбрались наружу и попросили шофера,  ожидающего нас в автобусе,  показать город, разумеется, за дополнительную плату, что он с удовольствием и сделал, правда, ничего не объяснив и не рассказав, видимо, из-за преступного незнания русского языка...

  По дороге в Ниццу мы наслаждались  песнями своего прекрасного прошлого в исполнении ансамбля Александрова (гид проявил трогательную заботу о нас, решив, что для «русских» это самая подходящая  музыка. Правда, временами  не выдерживал и на несколько минут менял Александрова на Эдит Пиаф.) Из Ниццы, где мы оказались во вполне Тель-Авивской парилке, нас повезли в маленький приморский городок исключительно для того, чтобы мы полюбовались на пляже богатыми американскими туристами. Приказали не брать с собой купальники. Не дай Б-г, смутим американцев. Почему-то не было охоты от жажды умирать над ручьем, то бишь морем, пялясь на заокеанских счастливцев, вот мы и прохлаждались два часа в прибрежных бутиках... ( Я купила две пары плавок для сына – одни за 250 франков, другие – за 25, наверно, для того, чтобы он, в случае подобной ситуации, оказался во всеоружии).

  Конечно, это все незначительные мелочи, но наше знакомство с Францией наполовину состояло из таких мелочей, т.е. из отсутствия Франции. О самой стране писать не буду, впечатления слишком поверхностные, просто захлебывалась разнообразием ландшафтов, узнаванием знакомых по живописи пейзажей и самой живописи, знакомой по репродукциям. И зареклась путешествовать в группах.

Далее >>

Назад >>