Главная > Выпуск 11-12 (2011/12 - 5771/72) > ПОЭЗИЯ > Йехуда Амихай (Израиль)

ДАВИД, ЦАРЬ ИЗРАИЛЯ, ЖИВ И ЗДРАВСТВУЕТ

ТЫ – ТОТ ЧЕЛОВЕК

   «ОН  ПОНЯЛ:  ОН  ОДИН…»

Иегуда Амихай (1924–2000) воспитывался в еврейской ортодоксально-религиозной семье и общине в Вюрцбурге. Когда нацистские молодчики разгромили магазин его отца, родители отправили мальчика одного в Палестину, куда позднее, но своевременно перебрались и сами. Здесь под влиянием окружающей сионистской молодежи и ее наставников Амихай отошел от соблюдения религиозных предписаний и оканчивал уже светскую школу. Здесь он ивритизировал свои имя и фамилию в национальном духе, так что Людвиг Пфойфер (Ludwig Pfeuffer) превратился в «Юде Мой-Народ-Жив», и стал образцовым защитником и строителем сначала еврейского «очага», а позднее – еврейского Государства. [1]

Тем не менее, мир еврейской традиции, в первую очередь ее книги и герои, но также представления и обряды, всю жизнь оставались для Амихая вечно живой Гиппокреной, питавшей его поэтическое вдохновение. Поэзия Амихая стала ареной полемики с национальным наследием – не отрицанием или девальвацией, но тем спором, в котором рождаются новые смыслы и идеи, открываются новые параллели и взаимосвязи. Тем плодотворным контактом, который и называется диалог.

И вот свидетельство: «Два дня назад на писательской конференции в Дублине израильский поэт Иегуда Амихай говорил почти о том же самом. Не столько о религиозном начале в поэзии, сколько об идеале детства для поэта. По его убеждению, поэт должен расти в семье верующих, где строго соблюдаются религиозные предписания, где ум ребенка насыщается языком, и у него выстраивается определенное мировосприятие, в котором есть место вечным истинам и ценностям.

А потом — он не сказал этого, но я могу предположительно развить его мысль — с этим ребенком, в которого укупорена некая система ценностей, случится то же, что случилось со всеми нами. Пробка вылетит, произойдет секуляризация, состоится его ускоренное вхождение в современный мир, и наступит третья стадия, когда он задумается: “Я чувствую себя опустошенным. Что это? Как мне быть?” На мой взгляд, вопрос о том, как обрести такое состояние, когда душа радуется, как найти опору в пустоте, как создать форму, соответствующую действительности,  — это вопрос скорее религиозный»[2].        Переведенный мною цикл стихов о царе Давиде является яркой иллюстрацией амихаевского диалога с Танахом, Устной Торой, еврейской обрядовостью и современным Израилем.

Обетование о бессмертии рода Давидова прочитывается комментаторами еще в Торе, в благословении Иакова: «Молодой лев Иегуда... Не отойдет скипетр от Иегуды и законодатель от чресл его...» (Бытие, 49:9-10). Талмуд (Моэд, масехет Рош а-Шана, 25а) прямо заявляет: «Давид, царь Израиля, жив и здравствует», и та же фраза встречается в мистической книге «Зоар». Речение мудрецов стало крылатым, и его поют, вкладывая в песню вечную еврейскую надежду на скорый приход Машиаха, праведного царя-Избавителя.

Давид – любимый персонаж еврейской истории. Прежде всего, он дорог нам как псалмопевец, прозванный «сладкозвучный певец Израиля» (на иврите – неим змирот Исраэль). В псалмах, согласно традиции, заключены пророчества, отчего Давид становится в один ряд с библейскими пророками. Давид также второй еврейский царь, он создал большое Объединенное царство и основал столицу – Иерусалим. Давид – умелый и храбрый воитель, создавший регулярную еврейскую армию, способную побеждать внешних врагов. Давид также купил место, где позднее его сын царь Шломо (Соломон) построит Храм: «И дал Давид Орне [иевусянину] за это место шестьсот сиклей золота. И соорудил Давид там жертвенник Господу и вознес всесожжения и мирные жертвы, и призвал Господа, и Он услышал его...» (I Хроник, 21:25-26). Давид же начал собирать ценности, предназначенные для строительства будущего Храма. Благочестие Давида не знает границ, но наряду с этим он – человек, подвластный страстям и слабостям, отчего на его долю выпало много тяжких испытаний. Полная драматизма библейская биография Давида обильно расцвечена агадой. У него было много жен и наложниц и сорок сыновей, большинство из которых не отличались праведностью, что причиняло отцу глубокие огорчения.

Иегуда Амихай неоднократно писал о Давиде стихи. Я люблю его ранний сонет «Юный Давид», где поэт описывает отрока Давида, только что победившего Голиафа и – единственного из всех присутствующих – понявшего, что совершил убийство. За этим прозрением, пишет Амихай, последовало чувство беспредельного одиночества: «Он понял: он один, / Других давидов нет».

Амихай, как я писала выше, всегда пытается взглянуть на знакомый образ по-новому, высветить неожиданные ракурсы. Вот и Давида он хочет опустить с небес на землю, но не для того, чтобы сделать его тривиальным, а для того, чтобы он стал нам еще ближе и роднее, чтобы нам легче было любоваться им и испытывать к нему сочувствие. Вот и у этого цикла два заглавия: одно, «Давид, царь Израиля, жив и здравствует», уводит нас в надвременное измерение, а другое, «Ты – тот человек», впервые прозвучавшее из уст пророка Натана, пришедшего обличать неправедного царя за грех прелюбодеяния (II Шмуэля / II Царств, 12:7), призвано напомнить как раз о земном пути Давида-человека.

Но Амихай – наш современник, и потому с удовольствием принимает в расчет непреходящее бытие народного любимца, отразившееся в нашей ономастике и топонимике и в наших неизменных возвращениях к перипетиям Давидовой судьбы.

Иерусалим, июнь, 2012

1

Я часто размышляю о царе Давиде,

но не о том, что жив и здравствует, и не о том, что мертв, не здравствует

под тяжкими покровами в своей могиле, которая вовсе не его,

а о том, который играл и играл на арфе и ускользал от копья,

пока не стал царем; о том, кто изменился,

чтоб его посчитали безумцем, и так уцелел,

а я меняюсь, чтоб меня посчитали нормальным,

и так хочу уцелеть. Если б он жил в наши дни,

верно, сказал мне: напротив, наоборот.

У всякого народа был когда-то первый монарх,

как первая любовь. Наоборот, напротив.

2

Царь Давид, полюбивший Бат-Шеву.

Он крепко ее обнимает и гладит руками,

теми руками, что обезглавили Голиафа-филистимлянина,

теми руками. Тот человек, что надорвал рубаху

по смерти сына и голову пеплом посыпал, тот самый.

И на восходе солнца с востока он над ней распрямился,

как лев на гербе Иегуды,

и сказал ей: ты – та женщина.

И она ему эхом: ты – тот человек!

А малое время спустя и пророк повторил

ему то же: ты – тот человек!

3

Царь Давид с Бат-Шевой лежит в вышине на крыше,

они тяжелы, словно туча, легки, словно тучка.

Ее буйные черные волосы с волосами нестриженой

бороды его рыжей переплелись и друг с другом смешались.

Никто из них никогда не видел ушей другого и никогда

не увидит. Вот он с нею – как будто бы слабый, беспомощный, плачет,

он предан, он укрыться спешит в ее теле и прячется в нем,

как в пещере, как в расщелинах скал, от Шаула спасаясь.

А она пересчитывает на нем шрамы от всех его войн.

А она говорит: ты будешь моим,

будешь башней и крепостью, городом, улицей, будешь

гостиницей для туристов, именами, и еще именами, и в конце

концов ручейком в пустыне для двух влюбленных –

год 1965-й, ручей Давида в Эйн-Геди.

4

Царь Давид сошел на Бат-Шеву в краткий час

меж полуночью и рассветом,

час, удобный для внезапной атаки,

час, удобный для акта любви.

Он сказал ей: сейчас ты дозволена мне,

сейчас ты вдова, сейчас кончена

битва с ратью Раббат-Аммона. Давид и Бат-Шева телами вторили

конвульсиям смерти Урии-хетта на поле сраженья, их крики

дошли до Судного дня и до наших, нынешних дней,

цимбалы любви их звонили, словно колокола в Вифлееме,

где он родился. Он сошел на нее с запада на восток,

как его потомки, молящиеся к востоку.

5

Царь Давид и Бат-Шева в ритуале семи благословений,

семи проклятий. Они лежат в траурных позах,

лежат шив’á. Царь Давид поет – вопиет

с высокой крыши: из глубины взываю к Тебе, Господи,

но Бог не слышит, Он прячется где-то внизу.

Бат-Шева поет – вопиет: Давид, царь Израиля, жив и здоров,

и голос ее уже знает, что по прошествии тысячелетий

вопль «жив и здоров» станет воплем беды

в устах евреев-страдальцев: жив и здоров, жив и здравствует.

Спасите! Спасите, Жив и Здоров!

6

Царь Давид любил многих женщин. У него есть ларец любви,

полный прекрасных дам, как Святой Ларец, полный свитков Торы.

Они сияют красою, изрекают запреты и приказанья –

делай так, а так-то не делай – и носят многие украшенья;

круглые, сладкие, как сефардские свитки,

грузные, словно у ашкеназов, под тяжелой короной,

в одеждах из шелка и кружев, из мягкого бархата

с пестрой вышивкою ручною. Как колье на шее висят подвески,

а персты указок длинны и тонки, серебро в узоре камней драгоценных.

И в праздник Радости Торы, праздник любви,

он их всех достает из ларца

и целует их поочередно, и к груди прижимает,

и семь раз вкруг аналоя с ними обходит, и пляшет со всеми,

даже с Мейрав и Михалью – ох, как при жизни им не хотелось, чтоб он плясал.

А затем он их в бездны ларца возвращает,

и завесой тяжелой ларец закрывает, и пишет псалмы.

7

И все женщины говорили: меня он любил больше всех,

но лишь Авишаг из Шунама, девица, что пришла к Давиду

его, старика, обогреть, говорила: я его согревала, и гладила

все военные шрамы и шрамы любви,

я елей на него возливала – не на царство, а как лекарство,

я не слышала, как он поет, и как арфа его играла, я вытирала

слабый беззубый рот, покормив его сладенькой кашей.

Я не видела, как его руки оружье сжимали, а целовала

белизну его старческих рук.

Я – беднякова овечка, милосердна, тепла,

я пришла к нему с пастбища,

как и он пришел к царству с пастбища,

я – беднякова овечка из притчи библейской,

я твоя, пока смерть не разлучит нас.

Предисловие и перевод с иврита Зои КОПЕЛЬМАН

Назад >>