Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПОЭЗИЯ > Григорий ЗОБИН (Россия)

     «ЖИВУ ВНУТРИ СТИХА…»

   О Елене Аксельрод

(Продолжение)

В Переделкино Елена Марковна познакомила меня со своей мамой – писательницей Ривой Рубиной, книгу которой в  переводе с идиша на русский тогда же и подарила мне. Потом мы долго гуляли, зашли на кладбище поклониться могиле Пастернака и оттуда уже, не спеша, отправились к его дому. По дороге говорили о метафоре в тогдашней новейшей поэзии, сравнивая ее с поэтикой позднего Мандельштама. «Да что Вы, – сказала Елена Марковна, – у Мандельштама за каждой метафорой – космос, а здесь – прием ради приема».

После этого мы еще не раз встречались с Еленой Марковной и у нее дома, и на различных поэтических вечерах – в Библиотеке им. Н.А. Некрасова, где я тогда работал, и в других местах. Особенно мне запомнился прекрасный авторский вечер Елены Марковны у нас в «Некрасовке», который вел К.А. Кедров… В те годы на наших глазах зримо сдвигались временные пласты, открывалось все то, что было под запретом прежде, совершались новые катастрофы, новые тектонические разломы истории. «Чему, чему свидетели мы были…» Такие трещины всегда проходят через сердце поэта. И для Елены Аксельрод не могла не стать раной судьба армян, переживших в конце 1980-х двойной удар – слепой стихии и человеческого зла. Сопричастность чужой скорби (хотя, чужой – не бывает) сообщила стиху библейскую мощь, огненную силу и обнаженность пророческой речи.

                        Бегут черноволосы, чернооки,

                        От черных смут, как сотни лет назад.

                        Суха земля – лишь беженцев потоки,

                        И, отторгая древние уроки,

                        Вновь камни отрясает Арарат.

                        Бегут, бежим, бежите – вдруг припомнив

                        Зов предков, крови зов… Но, позабыв,

                        Где хоронили мать, себя хороним.

                        Спастись ли от свистящей вслед погони?

                        Ров позади, а впереди – обрыв.

Здесь за Еленой Аксельрод стоит двойной опыт. Во-первых, совестное наследие русской поэзии, повелевающее быть с теми, кто гоним и страдает. В ХХ столетии к боли армянского народа прикасались лучшие наши поэты. Вспомним Мандельштама с его прожигающим насквозь «Фаэтонщиком», «Комитас» Тарковского, «Псалмы Армении» Чичибабина…  Но, кроме того, отозваться всем сердцем на муки Армении помогла Елене Аксельрод ее собственная принадлежность к еврейскому народу (к которому имею честь принадлежать и я) с его многовековым страдальческим опытом. Юлиан Тувим однажды сказал, что есть два рода крови: текущая в жилах и текущая из жил. По этой, второй,  мы с армянами единокровные. Пережившие Холокост не могут не сострадать пережившим Арменоцид…

Двойная принадлежность  к русской и еврейской культуре и сообщает поэзии Елены Аксельрод ее всемирность, всечеловечность. Однажды в разговоре Елена Марковна сказала: «Когда меня спрашивают о моей национальности, я всегда отвечаю: я – москвичка». И это абсолютно точный ответ. Москва – удивительный город, делающий живущую в ней интеллигенцию, будь то русская или еврейская, армянская, украинская или грузинская, одним народом, людьми одного языка и одной культуры, сплавленной из многих культур.

Москвичкой Елена Аксельрод осталась и в Израиле, куда уехала вместе с семьей в 1990-м году. Но жизнь и поэзия поделились на «до» и «после». Библейская земля имеет одно свойство: все тайно живущее в душе становится на ней предельно явным и до боли очевидным. Как в фильме Андрея Тарковского «Солярис», где космический Мыслящий Океан побуждал человека по-новому пережить и прочувствовать всю прежнюю жизнь, не избегая и самого мучительного… Время здесь сжимается с необычайной силой. Предание проступает в повседневности.

                       Живу внутри стиха, где между строк – песок,

                        Где юный Яаков – рубашка цвета хаки –

                        С Рахелью обнялся, их караулят маки,

                        И черный автомат, как пес, лежит у ног.

                        Зачем я в бестелесности моей,

                        Предвидя и в раю явленье Амалека,

                        В больную даль гляжу, где больше полувека

                        Жила, не зная, что в раю больней…

Поэзия Елены Аксельрод обрела новую глубину. Поистине, – не знаю, имею ли я право об этом говорить, вторгаясь в пространство сокровеннейшего опыта, – но, может быть, и надо было уехать из России, чтобы, приобщившись на земле Израиля к своим древним корням, ощутить себя настолько русским поэтом, соединить в душе две боли…

В 1995 году, гостя в Израиле и навещая московских друзей, поселившихся там, мы с мамой встретились и с Еленой Марковной и ее мужем Фритьофом Яхилевичем. На стенах маленькой квартиры в Араде сияли краски знакомых еще по Москве полотен. Вместе мы побывали на Мертвом море, где вода прозрачна и густа, как оливковое масло, а берега хранят память о гибели Содома, потом в пустыне, где когда-то Давид скрывался от Саула. Белые, охристые, бурые, порой даже почти лиловые щербатые скалы, пещеры, ущелья, тростники высотой в пять метров… Ночью ехали домой. Дорога тоже лежала через пустыню. Песчаные холмы, на одном из них стоял одинокий верблюд, а высоко в небе горела яркая южная звезда. Этот первозданный пейзаж не изменился со времен Авраама, кочевавшего в тех же местах. Вспомнились стихи Елены Марковны, написанные еще до отъезда:

                   Я никогда не поверю, что Авраам

                   Может по знаменью свыше отдать Исаака.

                   Пусть богохульствую, пусть не войду я во Храм –

                   Сыном богата и что мне объятия мрака?

                   Сколько живу, вдоль пустыни изгнанья бреду,

                   Манны небесной отведать едва ли сумею,

                   Но если от сына кару небес отведу,

                   Значит, войдет он, значит, войдет в Галилею.

И тогда я понял: поэту Елене Аксельрод в равной степени необходимы и земля библейская, и земля, с которой ее навсегда связали слово, любовь и страдание. Напряжением между двумя этими силовыми полюсами и жива ее поэзия…

Булат Окуджава однажды сказал:

               Не каждому поэту удача выпадает,

               Но каждому поэту читателей хватает.

Елена Аксельрод в этом отношении – поэт счастливый. Любящие и постоянные читатели есть у нее и в России, и в Израиле. Книги выходят и здесь, и там. Кроме стихотворных сборников, в 2008 году Елена Аксельрод издала книгу воспоминаний и писем «Двор на Баррикадной» – живое и необычайно увлекательное, читаемое на одном дыхании повествование о тех, с кем ей посчастливилось быть знакомой. Среди них – Лев Копелев и Евгения Гинзбург, Вера Маркова и Надежда Павлович, Арсений Тарковский и Сергей Шервинский, Юлий Даниэль и Аркадий Белинков, Дмитрий Максимов и Эмма Герштейн, Лев Разгон и Борис Чичибабан.

Поэт и сегодня продолжает работу над воспоминаниями. Не так давно были написаны очерки, посвященные Евгению Евтушенко и Анатолию Приставкину.

Продолжаются и стихи все с той же неутолимой жаждой жизни, острым чувством ее красоты, умением наслаждаться даром художественного зрения, пиршеством цвета и света, праздником, где неизменно соседствуют радость и горечь.

                      Зовут из вазы абрикос и слива.

                        Прости меня, прекрасная чета –

                        Не натюрморт, а vita… Что за диво!

                        Жаль, ни таланта нету, ни холста.

                        Ни кисти Куприна или Машкова.

                        Пригубить свежести?.. Да нет, сыта!

                        Но все короче эта вита нова,

                        Короче, чем моя. Не мне чета.

И прав был поэт Владимир Леонович, когда сказал: «…Елена Аксельрод никуда не уезжала и не уехала, ничему и никому не изменила, ничего не убоялась». Прежде всего, она не изменила самой себе. Она продолжает жить в русской поэзии, «внутри стиха». Просто прежний московский дом, дом детства, «двор на Баррикадной» обрел всемирный масштаб.

Москва, 2011

Назад >>