Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Рада Полищук (Россия)

Рада ПОЛИЩУК

ВРЕМЯ УХОДИТ, ВРЕМЯ ПРИХОДИТ

Трилогия

ДЕД КУЗЬМА И БАБА НАТАША

(Продолжение)

Особенно, Шурик и почему-то особенно - почти выжившую из ума Бебу-кошатницу, погодку усопшей Веруси Петровны. Беба тоже давно была одинока. Только Веруся Петровна помнила ее мужа Шмулика, раскрасавца, гуляку и балагура, она улыбалась, цокала языком и шумно глотала слюну, как будто отпила глоток давней сладкой радости, и вкус этот ей снова понравился. Беба слушала ее безучастно, словно не о ней и ее благоверном рассказывала Веруся, она то и дело озиралась по сторонам и все время звала: кссс! ксссс! Кошки сбегались отовсюду, рассаживались перед ней и не отводили преданных глаз от сморщенного старушечьего лица, как загипнотизированные. Беба раскрывала толстую потрепанную книгу, которую все время держала на коленях и начинала читать, тихо, напевно, тягуче. В юности она ходила в гимназию, читала на разных языках, гордилась своей образованностью, и всех во дворе считала неровней себе, даже Абрама Борисовича, отучившегося три года в хедере. Среди соседей охотников слушать ее чтения и воспоминания не находилось, и она нашла замену. Кошек собиралось не меньше пятидесяти, закончив чтение Беба, кое-как передвигаясь с помощью костыля, изготовленного по ее заказу дедом Кузьмой, разливала по мискам и блюдцам какое-то вонючее пойло, которое кошки поглощали с большим аппетитом, зазывала их на ночь в дом на ночлег и так - изо дня в день.

Нельзя сказать, что соседи были в восторге от постоянного проживания во дворе кошачьего племени - вонь, визг, грязь, вечно путались под ногами коты, кошки, котята. И Бебу пытались урезонить, и кошек как-то отвадить, и Абрама Борисовича призывали власть употребить. Все было напрасно, и примирились, в конце концов - перестали замечать. У всех своих забот полон рот, продохнуть некогда. Поэтому когда Шурик вскоре после заселения в квартиру Веруси Петровны, появился во дворе и стал орать на Бебу самыми последними словами, которые здесь никто себе не позволял просто так, без особых обстоятельств, когда уже других аргументов не было, насторожились и стали прислушиваться. Беба в это время как раз читала кошкам очередную толстую книгу и не обращала на Шурика никакого внимания. Кошки тоже, даже ушами не шевелили, неотрывно смотрели на Бебу, как прилежные ученики. Тогда Шурик сорвал замок с решетки, закрывающей старый колодец, стал хватать кошек одну за другой и, грязно  матерясь, с криком: "бей жидов, спасай Россию!", принялся бросать их на дно давно высохшего колодца. Дико кричала Беба, очнувшаяся от своего тихого безобидного для окружающих помешательства, душераздирающие вопли доносились из колодца, благим матом орали разбегающиеся врассыпную кошки.

Соседи высыпали во двор и прямо-таки застыли на месте, оторопели, глядя на беснующегося Шурика. Так продолжалось некоторое время, пока из своей после сараюшки не вышел дед Кузьма, а следом баба Наташа. Дед Кузьма сказал тихо: прекрати безобразничать. Шурик даже не оглянулся, схватил еще одну кошку, бросил в колодец и крикнул вдогонку: сгинь, жидовское племя! Дед Кузьма подошел поближе, еще раз сказал: прекрати немедля. Шурик, не обращая внимания, нагнулся, чтобы схватить очередную жертву, и тут дед Кузьма двумя руками со всей силой ударил его по затылку. Шурик упал и лежал,  распластавшись по земле, раскинутыми в стороны руками обнимая цоколь колодца, откуда неслись жалобные и отчаянные вопли. Переступив через него, дед Кузьма пошел в сараюшку, вынес моток веревки, привязал к решетке колодца и стал спускаться вниз. Все обомлели, а у бабы Наташи заострился нос, и побелели костяшки пальцев, которыми она вцепилась в веревку, страхуя деда Кузьму.

Всех кошек вытащил дед Кузьма со дна колодца и почти всех выходил. Но Беба перестала читать кошкам книги, не зазывала их, не кормила. Да и некого было кормить, кошки покинули двор все, до единой, даже домашние разбежались и сколько не окликали, не искали их, ни одна не вернулась.

А Шурик, когда пришел в себя, подошел к деду Кузьме, схватил за грудки и просипел - ну, ты еще поплачешь у меня, жидовская морда. Дед Кузьма скинул его руки,  - пошел прочь - сказал, и захлопнул перед его носом дверь своей сараюшки.

Соседи, кто видел и слышал эту короткую ссору, изумленно перемигивались, не зная как реагировать - смеяться или плакать. Деда Кузьму жидовской мордой назвал. Такое учудил. И евреи, и гои посмеивались. Смех, правда, выходил натужный, уж больно зловеще прозвучала угроза.

Много всякого, смешного и страшного происходило во дворе, жизнь полна неожиданностей, с этим не поспоришь. Но тот случай надолго запомнился всем.

Деду Кузьме и бабе Наташе в особенности.

Она на него смотрела со страхом и недоумением, будто каждый день теперь ждала, что он отчебучит что-то небывалое. А он сам на себя удивлялся - с чего его так перекосило, что и в драку ввязался, и в колодец полез, имея все шансы вместе с кошками подохнуть в затхлой трубе. Дурость одна.

Раньше ничего такого не случалось. Дед Кузьма и баба Наташа тоже все видели, все примечали, что в доме происходит, но ни во что не вмешивались. Старались не привлекать к себе внимание. Своих осложнений хватало сполна, а жить надо было.

                                                       *

Второй ребеночек тоже родился мертвый, уже в городе, через несколько лет после первенца, тоже мальчик. Натаха и его не хоронила, как в тот, первый раз. Когда Кузя пришел домой, увидела белые пряди у него в волосах, долго молчала, а на девятый день подошла к нему, припала к его плечу, ноги подкашивались от страха перед тем, что сказать решила. Но переборола себя, еще теснее прижалась к нему, другой опоры не было - все, прошептала, губы не слушались, все, больше ничего этого про меж нас не будет, не хочу еще раз мертвое дитя вынашивать. Кузя не спорил, то ли пожалел, то ли почувствовал, что не перешибить ему Натаху - каменная порода, то ли сам понимал - в третий раз и ему такое не пережить.

Так и жили с тех пор, как брат и сестра. И он бы без нее пропал, и она без него ни дня прожить не смогла бы. Одна судьба связала их крепким морским узлом, не разорвать. "Будь милостив Господь, не оставь меня без Натахи, жены моей невенчанной, прости все прегрешения мои", бормотал Кузьма, проваливаясь в сон, не успевая перекреститься. А она, стоя в церкви перед иконой, молилась обстоятельно и подробно, а в конце, передохнув, шептала: "Будь милостив Господь, не оставь меня без Кузьмы, мужа моего невенчанного, прости все прегрешения мои".  Слово в слово выходило. Кабы знать - вместе могли бы молиться. Может, Господь и услышал бы, два голоса все ж крепче одного.

Два невесомых гробика тяжелым грузом давили на плечи, дед Кузьма и согнулся раньше времени под этой ношей, да и состарился тоже - дед не дед,  просто старик раньше срока.   По ночам он все выкапывал гробики, переносил с места на место, будто прятал от кого. Ямки делал аккуратные, глубокие, ветками выстилал, чтоб помягче было, и сверху прикрывал, вроде бы для тепла, а землю выравнивал так, чтобы следа не было, чтобы кроме него, никто не мог раскопать. Сам он их и так найдет, у него свои приметы: над одним туя высокая стоит, к закату ветки тянет с поклоном, будто молит о чем-то, над другим -  акация руки-крылья раскинула, до земли почти склонилась, собой от всех напастей прикрыла. А о чем молить, от каких напастей спасать - самое страшное уже случилось, спят оба его сына вечным сном, ничего не успели, никуда не ходили, мамку свою и ту не увидели, как слепые котята.

Зато он, не открывая крышку, знал: в этом - черненький малец лежит, первенец, на него точь-в-точь похожий, как увидел, обрадовался, вырастет, успел подумать, пока не понял, что мертвого на руках держит, будут говорить - отцов сын; а в этом - второй, Натахин,  рыжий, как огонь в печи, и весь в конопушках, без улыбки смотреть нельзя.

Утром просыпался Кузьма с тяжелой головой, все размышлял -  почему этот сон привязался к нему? какой намек содержит? От кого он своих мертвых сынов прячет-перепрятывает, для чего? День напролет думал, а ответа не находил. Даже Натахе собрался рассказать, да удержался  - не для чего бабе мозги мутить, ей и без того несладко.

Так дни и ночи превратились для него в кошмар.

Ночью он перекапывал гробики, днем думал - для чего все это, что за наваждение? Морок какой-то. А однажды, словно повинуясь неведомой силе, которую, как ни старался, превозмочь не сумел, стал мастерить еще два гробика, только побольше, чем сыновние, на вырост вроде. Строгал на пустыре за сараюшкой доски и помаленьку успокаивался, даже песенку какую-то мурлыкал себе под нос, как обычно за приятной работой. Тут неожиданно Натаха и  застала его, он чуть сквозь землю не провалился от страха, можно подумать, она его накрыла на месте преступления. Натаха наверняка решила, что он сбрендил окончательно. А что еще можно подумать, если он гроб мастерит, веселую песенку напевает, а покойника нет? Никто пока не преставился. Это у него уже за Натаху сердце щемило, а себе никакого оправдания не находил. Видел - она обомлела, побледнела, даже глаза из зеленых желтыми сделались, перекрестилась несколько раз истово, его перекрестила. Слова вымолвить не смогла, и он промычал что-то неразборчивое, как Савва-мычун, помахал в воздухе руками и отнес в подпол сараюшки обструганные доски. Несколько дней Натаха смотрела на него в ожидании, вопрошая глазами, он отворачивался, не выдерживая ее взгляда. Такого разлада между ними не было никогда. Она перестала разговаривать с ним, и он молчал, не умея объяснить ей, что происходит.    Далее >>

Назад >>