Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Вера ЧАЙКОВСКАЯ (Россия)

Вера ЧАЙКОВСКАЯ

ШАРМАРСКАЯ ВЕНЕРА

Повесть (Продолжение)

Таня вскочила и резво к нему подбежала.

    - Так это я вас заприметила в зале? Вы ведь сидели с краю? Как он… У меня был друг, он тоже всегда садился с краю. Вот я и смотрю, кто там сидит. И вообще вы на него похожи. Вы не еврей? Отчего вы не в Штатах, не в Израиле? Странно, что не уехали! Вы старше, оттого и не уехали! Лет на сто старше. Значит, вам не понравилось? А мне не нравится ваш прикид. Где вы его выкопали? У вас вид дирижера, а вы, как… свинопас. Вот уж он был франтом, всегда отутюжен – настоящий музыкант, артист! Не знаю, как сейчас, но тогда он себе такого… Маша!

    Таня закричала каким-то хриплым, вовсе не певческим голосом.

    Растерянная нескладная девица явилась на крик.

    - Шурин фрак у тебя?

    Девица что-то невнятно проговорила, оправдываясь.

    - Потом почистишь, потом! Неси скорее сюда!

    Через минуту фрак был доставлен. Девица несла его на вешалке, бережно, как ребенка. Не этот ли фрак был на аккордеонисте? Но Тураев не успел додумать. Его оглушил Танин голос.

    - Снимите эту гадость!

    Она ткнула пальцем в его новенькую черную футболку с зеленой вставкой и заклепками на плечах.

    - Маша, манишка осталась?

    Девица что-то плаксиво пробормотала. Тураев не шевелился, переводя недоумевающий взгляд с Тани Алябьевой на девицу.

    - Все. Стриптиз отменяется. Надевайте, как есть. Шура примерно такого же роста и сложения. Как тот. Оттого и взяла эту пьяную свинью.

    Тураев никак не прореагировал на Танину команду.

    -Надевайте же!

Он взглянул на Таню с прежним недоумением.

    - Зачем?

    - Как зачем?

Таня едва не плакала  от какой-то непонятной ему досады и раздражения.

    - Затем, что я вас прошу. Затем, что он носил фрак. На концертах носил. А сейчас фраки носят какие-то придурки. Ну, пожалуйста, наденьте!

    Таня сложила руки умоляющим жестом.

    Он запутался в рукавах. Потом постарался выпрямить спину. Таня, схватив с подзеркальника щетку для волос, пригладила ему волосы, седые, но по-юношески густые и пушистые.

    - Вылитый он! Посмотритесь же в зеркало!

    - О ком вы все время говорите?

    Тураева стал злить этот неведомый двойник, из-за которого Таня в упор не видела его самого. Она ответила на какой-то другой вопрос.

    - Уехал, –  и все стало безразлично. Больше десяти лет уже… И деньги, и успех, и репертуар. Все!.. Вы точно не музыкант?

    - Я занимаюсь древностями. В музее.

    - Не в том ли, где Тигран Мамедыч?

    Таня неопределенно хмыкнула.

    - В том.

    Голос Тураева упал. Слышать имя своего начальника из уст Тани ему было неприятно. А вдруг она подумает, что он такой же прохвост?

    - Зовет меня выступать в музее. А какой гонорар сулит!

Таня опять коротко хмыкнула, не то от удовольствия, не то от досады. Схватила ковбойскую шляпу, которую Тураев, надевая фрак, положил на стул, и нахлобучила ее Тураеву по самые уши, как сковородку.

    - Вот это клево!

И уже не обращая внимания на растерявшегося, обозленного, обезумевшего Тураева, с которого девица пыталась содрать фрак,  куда-то исчезла, растворилась в вечернем сумраке или же была увезена одним из тех «очень известных» персон, о которых повествовала светская хроника.

Глава IV. ПРЕОБРАЖЕНИЕ ИСТУКАНА, ИЛИ НОВАЯ ЖИЗНЬ

     Новая жизнь – эта вечная утопия закоренелых мечтателей, самым невероятным образом началась у Ивана Тураева. Словно в него вдохнули жизненную энергию. Божество легко коснулось его рукой и сказало: Живи!

    Короткая и закончившаяся нелепо-оскорбительно для тураевского самолюбия встреча с певицей Таней Алябьевой все преобразила. Даже нахлобученная на уши ковбойская шляпа – и та способствовала преображению его чувств, бурных и очень противоречивых. Да, конечно, Таня над ним поиздевалась, но ведь одновременно она проявила к нему интерес и пела письмо Татьяны словно бы для него. Но тут же в сознании Тураева всплывал какой-то ее неведомый, давний, уехавший друг. Тураеву и льстило, что Таня находит его похожим на этого друга, но и мучило чувство, которого он никогда прежде не испытывал. Да, это была самая обыкновенная ревность! Ему мучительно хотелось, чтобы Таня разглядела в нем его особенные черты, чтобы ей понравился он сам, а не тот уехавший музыкант, которого он ей напоминал. Музыкант? Ну, да, наверное музыкант, кажется, Таня назвала его музыкантом. Тураев тоже был в своем деле музыкантом, поэтом, артистом, он тоже мог всех удивить и еще удивит! Он видел себя в мечтах, отраженным в зеркалах Зеркального зала, то во фраке, а то с голой грудью, заросшей густыми рыжеватыми волосами. Этих волос он всю жизнь стеснялся, а теперь ему хотелось, чтобы Таня их увидела, и он почти жалел, что не снял тогда футболку.

    Облик Тани в его мечтах был другим, не таким, каким он ее увидел в артистической.  Даже на сцене в какой-то момент,  исполняя письмо Татьяны, она была более живой, более похожей на себя и на ту девочку-соседку, которую она порой ему напоминала…

    Без конца  обдумывая, вспоминая и фантазируя на темы недавних происшествий, Тураев решил заняться шармарским болваном, истуканом или как его еще назвать? Не Венерой же?!

    В музейных архивах он отыскал фотографии истукана до злополучной «реставрации» и разложил их на своем рабочем столе. Его вдруг осенила догадка, что этот вариант был пробным, оттого-то на нем лежала печать неполноты и недоделанности,  оставляющей простор для воображения. Возможно, древний мастер в дальнейшем сделал более проработанный и удачный повтор, не дошедший до наших дней. Но и дошедшая почти что чурка тоже кое-что говорила понимающему глазу. Тураев фиксировал мелкие вмятины и тени вокруг бровей и губ, - точно брови были удивленно приподняты, а губы чуть растянуты в улыбке. Все эти  «несущественные» для глупцов и халтурщиков детали погибли при реставрации. Брови стали просто выщипанными, как у современных моделей, а  выпуклые губы плотно сжаты.

    Тураеву не с чем было сравнить эту глиняную головку. Шармарские племена никогда прежде не лепили из глины и не вырезали из дерева человеческих голов и фигур. Утварь они украшали растительным орнаментом. Оттого-то находка «шармарской Венеры» вызвала в ученом мире сенсацию. Было несколько версий. Одни ученые доказывали, что хрупкие глиняные головы просто не дошли до наших дней, были уничтожены временем или военными набегами. Тураев еще в 90-ых годах, почти не замечая происходящего в стране развала, опубликовал в малотиражном научном сборнике свою версию. И был несказанно удивлен, какую бурную полемику вызвал. О версии, перевирая его аргументы, в издевательском тоне писали даже некоторые газеты. Это было тем более удивительно, что прежде шармары никого не занимали. Газетчикам Тураев, разумеется, отвечать не стал, а научным оппонентам ответил короткой репликой. Он ведь и сам не был точно уверен, что дело обстояло именно так, он только предполагал…

    Тураев смутно догадывался, что затронул какую-то больную российскую струну. По неизвестной причине все, что касалось евреев, вызывало тут или резкое неприятие, или  (гораздо реже) восторженную любовь. В сущности, это было даже какое-то общемировое наваждение. И недаром евреи то и дело всплывали то в древней, то в новейшей истории как основные персонажи. Шло ли это от них самих или от повышенного интереса к ним окружающих? Тураев и этого не знал, и это ставило его в тупик. Короче, в своей давней статье он выдвигал предположение о семитских корнях шармарских племен. Причем некоторые оппоненты стали подозревать в нем скрытого еврея, в статьях он ощутил какое-то странное озлобление против его особы, намеки на то, что он скрывает свое происхождение. А что ему было скрывать? Русский интеллигент в нескольких поколениях, семья отца происходила из древнего рода, восходящего еще к Рюриковичам. О матери, «маме Лиде», как он ее в детстве называл, он почти ничего не знал, слишком рано родители его покинули. Ему не было и шестнадцати, когда он остался вдвоем с няней.

    Но все эти злобные шепотки и нападки были какой-то пеной, только затемняющей суть его догадки. В конце концов, он хотел не сделать кому-то приятное или досадить, а просто высказал предположение, многое объясняющее. Что ежели в жилах древних шармарских племен текла кровь тех утраченных во времена вавилонского пленения израильских  колен, о которых сокрушенно повествует Ветхий Завет? Рассеянные группы иудеев смешались со степными племенами, способствовали развитию письменности и принесли с собой строгий запрет на изображение «человеческих подобий». Находка Шармарской Венеры внесла некоторые коррективы в его гипотезу. Все же отыскался чудак или изгой, для которого закон не был писан. Таких «одержимых» с платоновских времен называли поэтами. Он-то и решил вылепить женскую головку. Богиню ли он лепил? Дошедшая фотография «болвана», да и то, что сам Тураев запомнил, рассматривая оригинал – все говорило о том, что изображалось существо, близкое скульптору. Эти асимметричные улыбающиеся губы, эти словно приподнятые в удивлении брови высмотрены большим мастером, которому любовь открывает глаза на характерные мелочи женского облика. Так Рембрандт изобразил смешную гримаску на лице Саскии, исказившую ее черты и сделавшую ее еще милее.

    Тураев невольно подумал о Тане Алябьевой в какие-то редкие минуты на сцене. Вполне возможно, что мастер сделал несколько головок, но до наших дней дошел какой-то первоначальный, пробный вариант. Остальные головки могли разбить соплеменники-ортодоксы. Или их уничтожило время.

    У Тураева был знакомый керамист. К нему-то он и напросился. И в этой, уставленной обливными тарелками керамической мастерской, вылепил головку шармарки. Он использовал старинный рецепт смешения белых глин, позволяющий добиться более тонкой проработки деталей. Во всяком случае, детское удивление в облике шармарки ему удалось передать. Вынув свое создание из гончарной печи, он тронул головку несколькими красками –    черной, красной, золотистой. Лицо почти ожило. Недаром краски он изготовил сам, используя прибрежные камни и глины, собранные керамистом. Но тому древние рецепты были ни к чему – он делал очень качественный и ходкий товар для продажи в Салонах.

    Тураев забрал свою шармарку домой и там долго рылся в шкафу, отыскивая старинные серьги с изумрудами. Эти серьги достались «маме Лиде» от деда. Это были наследственные драгоценности. Он ими очень дорожил и в какие-то трудные минуты вынимал из коробочки и вглядывался в странно мерцающие изумруды. Они навевали ему странные фантазии. Он видел себя веселым рыжебородым воином, вскакивающим на коня и несущимся по степи, –  какой контраст с его прихрамывающей походкой! Но теперь он готов был пожертвовать старинными серьгами ради своей глиняной куклы. В нем проснулся одержимый ваятель, он не мог думать ни о чем, - только о своем создании. Тураев осторожно вынул камни из платиновой оправы и вставил их в глазницы куклы, закрепив особым раствором. Так часто делали древние мастера. Глаза ожили и блеснули под удивленно приподнятыми бровями. Но безволосая «черепушка» Тураева раздражала. Некогда шармарский болван был украшен прической из какого-то подручного материала. Может быть, из конского волоса. В любом случае это было мало похоже на тот зверообразный «модерновый» паричок, который сварганили халтурщики-реставраторы. Им было не до  тонкостей.

    Тураеву помогла рукодельница-няня. Она сплела прическу из толстых шелковых ниток, чередуя черные и золотые, а на затылке обхватила волосы медным колечком, затерявшимся в сундуках. Няня была затейница и выдумщица. И тоже хранила древние секреты.        Далее >>

Назад >>