Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Вера ЧАЙКОВСКАЯ (Россия)

Вера ЧАЙКОВСКАЯ

ШАРМАРСКАЯ ВЕНЕРА

Повесть (Продолжение)

У подъезда их ждал роскошный белый мерседес с шофером. Помчались, как Тураев любил, «с ветерком». Даже в пробку не попали. Все им благоприятствовало.

    - Капризные, ух, и капризные эти певички!

    Мамедыч говорил точно с самим собой и время от времени дотрагивался до тураевского плеча рукой, удостоверяясь, на месте ли он, а тот брезгливо отстранялся.

    - Как, говорит, нет Тураева? Я, может быть, из-за него и петь согласилась! Доставить немедленно, а то откажусь от выступления!

    Тигран Мамедыч забыл про компенсацию и, радуясь удачному обороту дела, все более проговаривался о подлинных причинах своего визита.

    Переодеться Тураев не успел. Да и нужно ли было? Ехал в сине-голубой, сшитой няней рубахе. Ничего лучше в его гардеробе не имелось. Он представил себе нарядный зал, и ему стало весело. Везде он был какой-то «синей» вороной.

    Гривастая шармарская фальшивка с наглым подмигивающим глазом была выставлена под стеклом на подиуме и искусно подсвечена. К ней невозможно было пробиться из-за репортеров и публики. Да Тураев вовсе и не жаждал лицезреть эту «шармарскую Венеру». Прочие же шармарские древности, выставленные в залах, были ему хорошо знакомы. Поэтому он ускользнул от Мамедыча и прошел прямо в зал, спеша занять свое любимое крайнее откидное место. Он ловил на себе удивленные и даже несколько раздосадованные взгляды бывших сотрудников, которые не ожидали его встретить в компании с сияющим Тиграном Мамедычем. Какие, в сущности, мелкие людишки! И с ними он проработал столько лет!

    Зрители повалили в зал, Тураев опустил голову и затаился. Ему казалось, что его теперь никто не увидит,  но его все же отыскали. По проходу к нему ринулась «Оля» и, остановившись, поманила пальцем, как манят неразумных детей и любопытствующих простаков. Он и был ребячливый простак, потому-то он поддался жесту ее руки и побежал, ни секунды не раздумывая. Это его звала судьба, Таня, новая жизнь! Так и оказалось. Конечно, звала Таня. «Оля» исчезла в артистической, а он снова остался стоять у дверей. И вдруг оттуда выскользнула Таня, в синем длинном платье, с оголенными плечами, и он, не отрывая глаз от ее милого облика, все же увидел боковым зрением в дверном проеме молодого горбоносого музыканта с надменным неподвижным лицом, поправляющего рукой неожиданно седые при его молодости, пышные волосы.

    Как, почему Тураев догадался, что это и есть тот самый, тот самый, о котором Таня? На нем был настоящий фрак, а не тот удешевленный вариант «с чужого плеча», который Тураев некогда примерял. Правда, потом, в зале, Тураев понял, что ошибся. На музыканте, а это оказался дирижер –  Дон Дин или Дин Дон, Тураев все никак не мог запомнить этого скользкого имени, –  был вовсе не фрак, а какая-то «постмодернистская» его вариация с разрезами и блестками, чрезвычайно экстравагантная и одновременно добротная.

    …Бледная от волнения Таня очень спешила.

    -Теперь они вас вернут в музей! Я попросила. И сказала, что без вас не буду петь.

    - Я знаю. Спасибо!

    Тураев улыбался во весь рот, сиял улыбкой, как новорожденный.

    - Так вы вернетесь?

    - Ни за что!

    Он сказал это так весело, что Таня поневоле тоже улыбнулась, немного все же ошарашенная.

    - Посмотрите! Мы с вами совпали по цвету! У вас рубашка такая же синенькая, как мое платье. И тоже премилая, - как в прошлый раз. Вам очень подходит.  Кто вам шьет?

    - Это няня… няня мне сшила. И ту, и эту.

    Тураев немного засмущался. Таня его поддела.

    - Боже, у него еще няня! Сколько же вам лет?

    Он хотел в отчаянии выпалить свой возраст, правда, нужно было его еще вспомнить, сосчитать, - но Таня его опередила, заговорив быстро и нервно.

    - Мне трудно петь, как он велит. Вы мне потом скажете, как я пела, ладно? Я вам одному доверяю. Одному!

    Она взялась за ручку артистической, но вдруг обернулась.

    - Телефон!

Тураев проговорил цифры своего домашнего телефона.

    - Не то!

Таня с досадой поморщилась.

    - Сотовый! Скорее же!

    - У меня нет.

Он развел руками, все еще глупо улыбаясь.

    - Нет сотового?

Таня посмотрела на него, как на инопланетянина, и скрылась за дверью артистической.

    Он сел на прежнее место, его все еще не заняли,  желающих сидеть на откидном стуле не нашлось. На огромном экране в глубине сцены появилось изображение «шармарской Венеры», вызвав овацию в зале. Дикой густоты «зверообразный» паричок на голове раскрашенной куклы очень напоминал прически (парики?) многих сидящих в зале дам. Возможно, это сходство и вызывало столь бурный восторг.

    Тураев ждал появления Тани. Она вышла очень плавно, без тех резких, почти конвульсивных движений, которые сопровождали ее выход в тот, первый раз. Теперь в ней не было ничего общего с шармарской куклой, красующейся на экране. Но Тураев снова ее не узнавал! Это была очень красивая, ослепительная певица с тонкой талией и хрупкими плечами, выделенными длинным узким платьем. И пела она очень ровно, прекрасно, кантиленно, любуясь каждой ноткой и модуляцией и заставляя слушателей тоже всем этим наслаждаться. Не было уже никаких рывков в цыганщину или оперетту. В основном исполнялись итальянские арии, для которых этот стиль больше всего подходил. Она пела теперь… корректно – вот то слово, которое Тураев наконец нашел: никому не залезая в душу и не открывая своей,  блистательно, волшебно, артистично, холодно, искусственно, плоско. И с такой же блистательной корректностью играл оркестр под управлением молодого горбоносого дирижера. Все катилось так свободно и плавно, словно играть в оркестре было очень легко, и продолжаться это может бесконечно, без отдыха и без усталости. А уверенные, отточенные взмахи дирижерских рук гарантировали самое высокое качество, высший европейский уровень.

    Исполнив очередную арию, Таня остановилась, пережидая бурю аплодисментов и вдруг как-то яственно заволновалась, отыскала глазами дирижера, потом досадливо отвернулась от него и стала всматриваться в зал. Тураев приподнял голову,  их взгляды встретились. Тогда Таня откашлялась и сказала, обращаясь к залу, что споет русскую народную песню.

    Тураев видел, как поморщился и сделал удивленное лицо дирижер. Таня явно отошла от сценария. Это была «отсебятина», но, к счастью, ее песня не нуждалась в сопровождении оркестра или какого-либо инструмента. Она запела старинную песню, которую Тураев знал и любил, причем в двух ее музыкальных вариантах. Таня выбрала тот, где возгласы дочери, обращенные к матери, звучат, как крики о помощи. А мать поначалу словно бы готова спасти свое дитятко от венчания с нелюбимым. Но все меньше остается этой уверенности и все отчаяннее звучат крики бедной девушки: «Матушка, матушка, образа снимают!» Таня пела эту песню с такой поразительной достоверностью, с такой доверчивостью к тому, что любящая и сильная матушка ее защитит, и так ужасно было это финальное предательство «матушки», которая мирилась с неизбежным,  что возникало ощущение какой-то настоящей трагедии, истинной беды, которая каждого может поджидать за углом. Это ощущение столь противоречило всему настрою концерта, всему его общему тону и ожиданиям зрителей, что после последней ноты певицы возникла какая-то неловкая пауза. Словно произошло что-то не совсем приличное и неуместное, словно в зал вошел смертельно больной человек и стал жаловаться и плакать. Пауза грозила затянуться,  но тут дирижер взмахнул палочкой и оркестр заиграл один из штраусовских вальсов, который мгновенно стер всякие следы тревоги и возникшего было конфуза. А потом и Таня, улыбаясь, спела одну за другой несколько ярких итальянских арий, где страдания были так красивы, что ими хотелось упиваться и длить их до бесконечности.

   Далее >>

Назад >>