Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Юрий ХОРОВСКИЙ (Россия)

ДВА РАССКАЗА

АБРАМОВО РЕБРО

(Продолжение)

- Плохо здэлаиш – растрэльяю!!! – свирепо наорал он на Абрама.

Абрам, признаться честно, струсил, и думал даже больше сюда не приходить, но генерал ушёл, жена и дочка посадили его на кухне за широкий стол, угостили вкусным грузинским блюдом, налили вина. Он успокоился. Через два месяца, когда его арестовали по доносу, жена генерала добилась от мужа его освобождения.  По-прежнему наведывался он к вдове прикупить качественные довоенные материалы. Вдова была всего вдвое старше его, она соглашалась продать олифу, мел или пигмент при условии, что он ляжет с ней. Абрам не преступал никаких моральных принципов, которых у него не было, и ради дела ложился с ней. Ей не много нужно было от него, иногда достаточно было приятных слов и заверений, и он уходил с нужными материалами. В другой раз она опять просила,  и он ложился с ней. Он понимал её одиночество и, как умел, скрашивал одиночество её жизни. При этом он всегда ночевал дома, и всегда находил дома Еву, и всё у них шло хорошо и просто.  В другой раз его взяли за  ворованные материалы, но он сумел доказать, что покупал их у вдовы, из довоенных запасов её мужа, и она подтвердила это. Кто на него донёс, он так и не узнал, в городе было ещё несколько ремонтных артелей. А вдова нечаянно вышла замуж за милицейского майора, продала Абраму все материалы разом, чтобы забыть о прошлой жизни. Так что даже этой неволи у него не осталось. Других связей он не искал, да и мужчина он был невидный – небольшого роста, широкий, круглоголовый и носатый – совсем не привлекательный для женщин. Изредка он спал с Евой, когда был не слишком измучен работой, – она ему не отказывала, но и не стелилась под него. Вполне счастливая жизнь. Весной сорок четвертого она заболела воспалением легких, а когда выздоровела, уже не вернулась на работу. При хороших заработках Абрама, им уже не нужен был её паёк. Она старалась вести хозяйство, стирала, готовила еду, но без удовольствия, принуждала себя, скучала. Ей уже было пятнадцать, но казалась старше. Как и Абрам, была невысока, полнушка с развитой грудью, широкими плечами и лицом круглым и простоватым. Но что было удивительно, при всей её неуклюжести и некрасивости непонятно, в какой части тела или лица у неё выступала, как сейчас сказали бы, сексапильность. Среднего возраста мужчины с деловыми портфелями в руках, и даже не думавшие заводить любовницу из-за хлопотности и расходности этого дела, глядя на неё, сидящую в парке на солнечной скамейке, пройдя мимо, возвращались и присаживались к ней. Она не пугалась, как умела, поддерживала разговор, откликалась на предложение съесть мороженое или попить вод Лагидзе. Она слизывала кругляшок мороженого, съедала две круглые вафельки, вытирала рот платочком из рукава и забывала сказать спасибо. Если предлагали ещё, она соглашалась, теперь уже потому, что неловко было отказать доброму человеку. Если с ней заговаривали по-грузински, она отвечала по-грузински, если по-русски, то откликалась по-русски. Она была податлива, и это давало надежду. Так проще было пригласить её к «одному другу», которого сейчас нет дома. Она шла и раздвигала ноги для доброго человек. Иногда ей давали какие-то деньги, она брала. Договаривались встретиться на той же скамейке через неделю, она, если не забывала, приходила. Если не приходила, на неё не сердились, что с неё возьмёшь, с дурочки. Но ума у неё хватило бы, если бы Абрам у неё спросил, что она делала целый день, не сказать об этих эпизодах. А он не спрашивал. Он уходил на работу – она спала, приходил – давала ему поесть, умыться и тут же укладывалась и засыпала, а засыпала она, не успев три раза вздохнуть. Он был уверен, что ей достаточно того, что он ей даёт, и большего ей не нужно. Они оба были неспособны на сильные чувства, необузданные страсти, и потому мирно уживались. Оба они не задумывались о краткой протяжённости жизни или о бесцельно проходящей жизни, или об её скуке и однообразии, – он хорошо делал свою работу, получал за неё хорошие деньги, и был доволен своей правильной жизнью. Она просто жила.

* * *

За эти военные годы их семейной жизни много было всякого разного. Абрама однажды арестовали по доносу, но скоро отпустили, и два раза ограбили, отобрав немаленькие деньги, и снова арестовали, за краденые материалы, но опять отпустили. Была у него довольно длительная связь с немолодой полковничьей женой, пока полковник был на войне. Ева однажды, идя с работы, встретила Гиви в самоволке – он был курсантом военного училища –  и он потащил её к себе, в свою пустую квартиру и занимался с нею любовью с такой юношеской военной страстью, что она пришла домой вся в синяках и измученным лоном. Абрам ничего не заметил, дико уставший после работы, а она не поняла, что это супружеская измена, да они и не были женаты. Ей понравилась необузданная страсть Гиви, и она стала бегать к нему в дни его выходных или самоволок. С ним она, наконец, почувствовала, что такое настоящая сладость любви, но когда Гиви её бросил, она совершенно не страдала. Семья давала ей спокойствие и уверенность в будущей жизни –  война уже шла к концу, Абрам был увлечён работой, хорошо зарабатывал. И она ходила на свою фабрику по инерции жизни, чтобы не скучать, хотя могла и не работать. На работе на неё положил глаз пожилой начальник цеха, она и ему отдалась один раз – почему нет, он, бедный старик, стоял перед ней на коленях, – потом ни ей, ни ему не захотелось больше, и они не стали. Удивительно, что она ни разу не забеременела, и об этом никогда не думала, может, потому, что не знала, что от этого можно забеременеть. Многие знания  жизни не оставались в её голове, а многие так и не попали туда. Семь лет учёбы не оставили после себя почти никаких школьных знаний. Она умела считать – слагала и отнимала в пределах, возможно, сотни, но не знала таблицы умножения, писать, особенно по-русски, умела простейшие записки с ошибками. «Аврамчик касруля на виранды я пашла гулиат». Но то, что надо было делать руками, у неё хорошо ли, плохо ли, но получалось. Не так хорошо как у других, но всё же этим можно было пользоваться. Рукавицы она шила немного кривые, но крепкие. Иногда в добрые дни она даже дотягивала до нормы, хотя другие женщины шили по полторы. Кормила она Абрама сносно, на счастье, ему было всё равно, что есть, чтобы насытиться. А для вкуса он сам добавлял в её еду соли, перца, уксуса, крошил лук и травку. Обстирывала хорошо, умело, её научили женщины добавлять в стирку силикатный клей, синьку – отмерили ей норму в стакан, пометили чернилами, и она этой меркой пользовалась. Правда, она заговорила к концу войны по-русски, тут у неё оказались способности. Ей нравилось говорить со знакомыми грузинскими ребятами, которые вернулись с войны, по-русски, и знали, какая она была неумная и неумелая раньше. Они тоже на войне заговорили по-русски и щеголяли этим своим уменьем, Многие знали её по школе, знали её доступность и простоту и пользовались этим. Кто-то переспал с ней один раз, кто-то два, но больше никто не желал с ней встречаться, спать с ней было не интересно. Она не умела отказывать, но и не умела идти навстречу любовнику. «Тыква», называли её.

* * *

Кончилась война. Кишинёв освободили ещё раньше. Он хотел вернуться на родину. Спроси его, зачем? Там всё разрушено. Чем тебе плохо здесь,  где ты нужен и у тебя много работы? Он не знал, что ответить. И уже через год ему стало невмоготу жить в Тбилиси. Что-то стало терзать его душу, и он перестал брать заказы. Когда вся работа была сделана, он засобирался. «Мы едем», сказал он, и Ева собрала свои вещи.

Город был сильно разрушен, его надо было строить, а не украшать. Он узнал, что открылось художественное училище, и чтобы не идти в каменщики, поступил в училище. В Тбилиси его называли художником. Дом его матери был разрушен, им дали квартирку в уцелевшем дворе на улице Армянской (Грузинской улицы в Кишинёве не было). Абрам теперь стал ходить в училище, на копеечную стипендию, но у него были деньги и, прикупленное к маминым трём золотым монетам, золотишко. Его взяли почти без экзаменов, - рисовать он не умел, - но имел справку о ранении в боевых условиях, трудовую медаль и характеристики партийных органов Грузии. Началась непривычная студенческая жизнь, и, ко всему прочему, Ева сделалась беременной. Они узнали об этом на пятом месяце, и пошли в ЗАГС расписываться. Ева родила мальчика Яшу. Удивительное дело, но у неё совершенно испортился характер. Из-за беременности или из-за жизни в чужом городе, или из-за чего-то ещё, у неё проснулась житейская хватка и напористый материнский инстинкт. Она хотела быть уверенной в своём будущем и будущем своего сына и не уставала требовать от Абрама денег. Денег. Денег.   Скопленное золотишко всё вышло в голодном сорок шестом году, и Абрам перестал отказываться от «халтур». Он брался за любые покрасочные работы,  да хоть заборы красил, нефтяные лавки, сбитые из фанеры торговые ларьки, газетные киоски, выезжал в колхозы, рисовать наглядную агитацию, научился рисовать по шаблонам портреты Ленина и Сталина – у него были шаблоны разных размеров, с поворотом направо, анфас и налево. Училище посещал в свободное время, и когда его грозили отчислить, не стеснялся вспоминать своё военное ранение и трудовую медаль. Почти все студенты побывали на войне, и прощалось им многое. Четыре года он всё же не осилил и получил справку вместо диплома. Город быстро строился, хорошие маляры были нужны, но Абрам обнаружил в себе амбиции художника. В издательстве ему дали на пробу нарисовать плакат о пользе мытья рук, и к своему же удивлению, приняли к производству. Его плакатом «Грязные руки – радость для мухи», были увешаны улицы, торговые точки  и точки «Общепита». Ева водила маленького Яшу по улицам и громко, чтобы слышали прохожие, говорила: «Смотри, Яша, эту картину нарисовал твой папа». Второй плакат у него не пошёл, не пошёл и третий, тогда ему дали учебник «Родная речь» для четвёртого класса. Когда Абрам понял, что учебник у него тоже не пойдёт, он нанял пьющего художника, татарина Володю, и уехал в колхоз на большой малярный заказ, в отстроенном после войны Доме Культуры. Победившая страна хотела мрамора и бронзы. Или, в крайности, её имитации. Татарин Володя справился учебником, получил от Абрама деньги и тут же пропил их. Так они сделали ещё три учебника и два плаката. Потом он нарисовал для Абрама две фрески в другом Доме Культуры – копию известной картины «Утро нашей Родины» и «Большой урожай». Абрам ни от чего не отказывался, и на него уже работал не только татарин Володя, но и скульптор Болбочан, которого, впрочем, скоро арестовали и посадили на десять лет за изготовление парадного бюста Антонеску во время румынско-фашистской оккупации. Дело у Абрама шло, и он начал потихоньку богатеть.

* * *

Абраму всегда не хватало времени, а Ева жаловалась, что оно идёт медленно.  Далее >>

Назад >>