Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Юрий ХОРОВСКИЙ (Россия)
ДВА РАССКАЗА
АБРАМОВО РЕБРО
(Продолжение)
* * *
Для Яши взяли няню, девушку из пригорода, весело-жизнерадостную рослую Иляну, ровесницу Евы. Рано повзрослевшая в оккупации, в пятнадцать лет уже ставшая военной женой румынского сельского жандарма, а потом не раз ложившаяся на краю колхозного поля под скуластых русских солдатиков, она ничего уже не страшилась в жизни. Была уверена в себе - безвыходных ситуаций не бывает. Не позволяла Еве и никому другому собой понукать. Она была умнее и опытнее своей хозяйки и пользовалась этим. Дурила её, когда только могла, обманывала, воровала деньги, чулки, дамские тряпки. Но «жидёнка» любила и баловала. Иногда забирала его на целый день и уходила встречаться со своим кавалером, молоденьким старшим лейтенантом Советской армии, на речку, густо заросшую кустарником, и заниматься там с ним любовью. Яша сидел под соседним кустом, грыз печенье, и наблюдал за ними. Как в старинных китайских эротических картинках, в которых рядом с любовниками всегда есть кто-то третий, кто подсматривает. Замаявшаяся от безделья Ева, иногда брала себя в руки, и начинала «наводить порядок».
– Почему же ты не взяла в руки веник, когда я тебе сто раз сказала? И не помыла касрулю… сколько раз я должна сказать? – вяло ругала она Иляну.
– А ты что? Испанская королева? Сама не можешь это сделать?
И Ева терялась от такой наглости и не знала, что на это можно ответить. Она брала китайский бамбуковый зонтик с драконом и уходила в парк есть мороженое. Приезжал из колхоза Абрам, она жаловалась ему на няньку.
– Так выгони её, - говорил он.
– А кто будет сидеть с Яшей!? – И всё оставалось по-прежнему.
У старшего лейтенанта кончился срок службы, и он увёз Иляну в Киров.
Взяли новую.
* * *
В пятьдесят шестом Абрам для Евы с Яшей купил телевизор, КВН, с маленьким экраном и большой линзой. Он стоял у них на подоконнике экраном во двор. Вечером, когда начиналась программа, из всех углов обширного двора, стекались соседи, каждый со своим стулом, и рассаживались перед окном. Главными зрителями, конечно, были дети – у каждого взрослого на руках сидел свой или чужой, а в первых рядах дети сидели прямо на земле. Через несколько дней, когда к привычному времени собрались зрители, окно оказалось закрытым, а телевизор повёрнут внутрь. Послали уважаемую тётю Цилю выяснить, в чём дело.
– Что такое, Евочка? – осторожно спросила тётя Циля. – Сломался прибор? Или что-то другое?
– Что-то другое, тётя Циля, - язвительно ответила Ева.
– И что это другое?
– Вы что думаете, тётя Циля, что прибор не снашивается от работы? Когда его смотрит целая орава? А электричество? Что, оно мне не стоит ни копейки?
– Ясно. И скажи, Евочка, сколько стоит это твоё электричество? Я имею в виду в день?
– Не меньше рубля, - не задумываясь, ответила Ева.
– Целый рубль?! – ужаснулась тётя Циля. – Я за месяц плачу шестьдесят копеек.
-– За что? За одну лампочку в туалете в двадцать пять свечей? Так это вы ещё большие деньги переплачиваете, тётя Циля.
– Хорошо, Ева. Пойду, скажу соседям твоё условие.
Соседи решили собирать с каждого взрослого по 5 копеек, с ребёнка по 3. Теперь каждый вечер кто-нибудь высыпал Еве в руку горсть мелочи, и она включала телевизор. В воскресенье приехал Абрам. Он обнаружил конфетную жестянку, полную мелочи.
– Ева, ты что, стояла у синагоги с протянутой рукой? - пошутил он и пошёл подремать после тяжёлой недели. Вечером, он взял стул и пошёл во двор смотреть телевизор.
– Абрам, с тебя пять копеек, - посмеялись соседи, но он не понял, в чём юмор. И только ночью, уже проваливаясь в сон, он вспомнил коробку с мелочью. Он тряс за плечо спящую Еву и орал, беснуясь от стыда:
– Идиотка? Дура набитая? Ты что, ненормальная, брать деньги с соседей. Завтра же верни ими деньги, и чтобы я больше не слышал про деньги. Я что, мало таскаю денег в дом? Тебе не хватает?
Ева хотела сказать, что это её маленький вклад в семейный бюджет, но он не дал ей сказать ни слова. Он встал рано утром на первый автобус, и тихо ушёл со двора, чтобы не встретиться с кем-нибудь из соседей.
* * *
Неспешно и бессодержательно текли для Евы годы. Вырос и учился уже в седьмом классе Яша – ему уже было больше лет, чем Еве, когда читатель с ней познакомился. Абрам давно был членом Союза художников, давно покончил с колхозными халтурами, и теперь писал картины. В отделе ИЗО Минкульта лежал «темник» (от слова «тема») из ста двадцати пунктов, и два-три раза в году он шёл и выбирал себе тему. Татарин Володя много лет назад спился и потерялся, но всегда находились молодые художники, готовые за деньги на Абрама поработать. Ему платили по договору положенную сумму, но редко можно было увидеть его картину на выставке. Денег, конечно, стало меньше, что совсем не устраивало Еву, и она скандалила. Она научилась скандалить шумно, на людях, скандалила на собраниях, на банкетах, в очереди в кассу в день получки – тщательно проверяла ведомости, и забирала деньги, после того, как Абрам расписывался за них.
– Надо было получать на войне смертельные раны за родину, чтобы эти идиоты платили тебе жалкие копейки? А этот дурак, – она показывала толстым пальцем на Абрама, – ещё пойдёт с ними пить и начнёт тратить на них свои деньги.
– Что ты говоришь, идиотка?! Ты хочешь, чтобы я имел неприятности? По идеологической линии? Слава богу, за такие слова уже не сажают.
Над ней потешались, над Абрамом подшучивали и жалели.
Он хотел вступить в партию, но парторг Бурмило, близкий сосед по мастерским, говорил ему после бутылки водки на двоих:
– Абрам! Умоляю тебя! Даже не заикайся! Твоя жена Ева закрыла тебе дорогу в партию. Навсегда. Тебе что, так плохо?
* * *
Яша пошёл по стопам отца и учился в Художественном училище. На вступительных экзаменах он получил все тройки – в диктанте сделал двенадцать ошибок, в том числе и в своей фамилии. Но прошёл по еврейской квоте в один процент, а чтобы попасть в эту квоту, Ева обошла со скандалами десятки кабинетов. В кабинете пожилого министра культуры у неё было такое глубокое декольте, и такая короткая юбка, что никакого скандала не понадобилось – он и так обещал помочь. И помог – Яша учился. У него оказались, несмотря на его безграмотность, художественные способности. Но на втором курсе он чуть было не вылетел из училища. Кто-то из студентов дал ему почитать три листика, напечатанных на пишмашинке, прихваченных скрепочкой, – нобелевскую речь Камю, предупредив, что это нельзя никому показывать – можно сесть за политику. В этой речи Камю слегка прошёлся по социализму. Яша принёс её домой и дал почитать папе. Абрам, вечером, после выставкома, как обычно, с двумя друзьями, художниками, пошли выпить в мастерскую к одному из них. Как обычно поговорили и о политике, и Абрам вкратце пересказал содержание речи Камю, надо полагать, даже не зная, кто это такой. Утром за ним приехали и увезли на допрос. Чтобы не закладывать сына, он придумал историю про черешню, купленную вчера на базаре, которая была завёрнута в нобелевскую речь Камю. Таких историй товарищи слышали тысячи и даже не записывали её, а только кивали иронически головами и скучали. «Придётся поинтересоваться у вашего сына, Абрам Яковлевич, может быть, он что-то знает?». В это время в соседнем кабинете допрашивали Яшу, который рассказал свою историю. К нему подошёл на улице незнакомый мужчина и предложил эротический рассказ Алексея Толстого, оказалось, что это речь Камю. Такой наивной истории даже наши бывалые товарищи никогда не слышали, и потому переглядывались и смеялись. Они поняли, что Яша ни на что серьёзное не способен, и объяснили ему, что никому ничего за это не будет, им просто нужно проследить цепочку, чтобы понять на какой машинке это печаталось. А эта речь Камю совершенно в политическом плане безопасна, и к тому же она была частично напечатана в одном литературном журнале. Наши органы всегда интересовались цепочками. Яша сказал, кто дал ему эту идиотскую речь, и их отпустили.
- Кто? Кто мог меня заложить? – вопрошал Абрам, подняв глаза к люстре, и потрясал ладонями, сидя за семейным ужином.
- Яша, ты видел когда-нибудь ещё такого идиёта, как твой папочка? И он ещё спрашивает, кто его заложил. С кем ты пил вчера, идиёт? И с кем ты вчера распускал язык?
- Не может быть, они же мои друзья!
- Они твои друзья, когда надо выманить с тебя деньги на водку, идиёт. Твоё счастье, что Яшу отпустили, а то я не знаю, что бы я с тобой сделала.
- А если бы меня посадили, дура набитая?
- Тебя бы посадили хотя бы за дело, а ребёнок почему должен страдать?
- Потому что этот ребёнок приносит в дом всякие подозрительные бумажки, - кричал Абрам.
Утренний испуг его ещё не прошёл.
* * *
Ева жила своей однообразной домашней жизнью. Купив новую тряпку, она выходила в парк, садилась за столик, и съедала несколько порций мороженого с ликёром, и смотрела, как на неё реагируют мужчины. Но в одно утро, стоя перед зеркалом, разволновалась, вдруг увидев морщины вокруг глаз, набухшие вены рук, обвисшие щёки. Она кинулась в Институт красоты, поскандалила в одном, поссорилась в другом, и остановилась на третьем, куда надо было ездить на такси в дальний конец города. Её мазали, мяли, подтягивали, сажали на диету. Но что можно сделать с наступающим возрастом? Ничего. Врачи внушили ей, что она выглядит значительно лучше, и она поверила. До поздней весны ходила в дорогой шубе, на неё оглядывались – старая дура. Румянилась, ярко красила губы, зеленила веки и алым лакировала ногти на старых руках. Абрам давно спал отдельно и не делал попыток, это означало одно: любовница, вдруг смекнула она. Был скандал. Полгода она следила за ним. Ему говорили друзья, что Ева ходит за ним. «Пусть ходит, дура набитая, по крайней мере, я знаю, где она». В конце концов, она решила, что правды о нём всё равно не узнаешь, а значит, надо завести любовника, чтобы уравнять Абрамову вину. Но… легко сказать – завести любовника… В парке на скамейке никто к ней не подсаживался, как когда-то в Тбилиси, в кафе, где она сидела с бесконечной рюмкой ликёра и пыталась научиться курить, тоже никто не интересовался ею. Молодые друзья её сына узнавали её, и смеялись над ней, и она поменяла место. Как-то сидя в сквере возле гостиницы, услышала грузинскую речь, и у неё забилось сердце. Далее >>
Назад >>