Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Юрий ХОРОВСКИЙ (Россия)

ДВА РАССКАЗА

АБРАМОВО РЕБРО

(Продолжение)

- Гиви! – крикнула она, и один из троих мужчин обернулся, остановились и двое других. Это были пожилые, простоватые мужчины, с уставшими глазами на тёмных лицах. Она заговорила с ними по-грузински:

- Э! Мужчины! Мальчики дорогие, давно из Грузии? Как хорошо! В командировке, да?

- Женщина, ты грузинка? – спросил Гиви.

- Нет, я не грузинка, но я родилась в Грузии, всю войну там прожила. А что вы здесь делаете?

- Э, женщина, зачем спрашивать? У нас важные дела здесь.

- Что, торговля?

- Торговля, торговля. А ты что хочешь?

- Гиви. Ты учился в шестой школе до войны? В Тбилиси?

- А если так, то что?

- Так мы же с тобой учились в одном классе. Я – Ева. Помнишь меня?

- Ева? А, Ева! – Гиви обернулся к своим спутникам. – Здравствуй, Ева!

- Ой, Гиви, я так рада, что узнала тебя. Я изменилась, правда?

Заговорил пожилой седой грузин:

- А что ты здесь делаешь, Ева. Кого ждёшь?

- Никого не жду. Просто гуляю здесь. Я – одинокая женщина.

- Если хочешь, идём с нами, поужинаем, выпьем хорошего вина, грузинского. Поговорим про Грузию. – Он посмотрел на Гиви, тот пожал плечами, отвернулся. – Ты давно была в Грузии?

- Очень давно. Во время войны. Больше не была.

Она пошла с ними. Они втроём жили в гостиничном номере, и сейчас сели ужинать после тяжёлого торгового дня на рынке, где торговали мандаринами. Выпили вина, потом по очереди ложились с ней, и делали, что хотели, и она не смела обижаться. Ей было больно и неприятно, но она терпела, а когда собралась уходить, - Седой уже спал на своей кровати и храпел, а Резо шумел водой в ванной,  – Гиви ещё раз залез на неё и долго мучил, поворачивая и так, и сяк. Вышел Резо, чесал расчёской свои редкие мокрые волосы и говорил, что такую старую блядь он ещё не имел в своей жизни. Наконец она ушла, в два часа ночи, взяла такси, чтобы ехать домой, но обнаружила, что нет кошелька, и пошла пешком. Пришла домой под утро, прокралась мимо спящего Абрама  и тихо улеглась в свою кровать. Ей было обидно, что у неё украли деньги, что она шла пешком через полгорода, но совершенно не хотелось плакать и сокрушаться по поводу того, что с ней произошло, и она даже немного гордилась собой. Через два дня, которые она пролежала в постели из-за того, что у неё всё болело, опять пошла к той гостинице, просто так, ничего такого не имея ввиду, и опять увидела тех троих.

- Гиви! – крикнула она, хотя ей казалось, что совсем не хочется этого.

Гиви обернулся, подошёл к ней и сказал:

- Я не Гиви. – он был равнодушен и торопился поскорее поесть и выпить стакан вина, чтобы лечь спать. – Я никогда не жил в Тбилиси. Мы все трое из Кутаиси. А ты, Ева, иди домой и больше не приходи.

И он ушёл.

* * *

Её сын Яша мамочку любил, но стеснялся её перед другими. Простое круглое лицо её часто бывало размалёвано кукольным раскрасом,  на выбеленном лице алые надменные губы, сиреневый румянец в полщеки, полукруглые скобки угольных бровей. И среди всего этого тонкий, с широкими ноздрями клюв носа и маленькие и мало выразительные глаза, -обведённые зелёным перламутром. Одевалась она так же вульгарно, как красилась и препровождала своё бесконечное свободное время, которого лишь чуть поубавилось с тех пор, как от них ушла последняя взбешённая домработница. Это случилось, когда выяснилось, что четырнадцатилетний Яша без конца подглядывает за ней, и ночью, подкравшись, лазит рукой к ней под одеяло.

- И что, от тебя отпадёт кусок? Тебя перекосит, если мальчик тебя потрогает? Могла бы и дать ему. Что, я бы тебе не приплатила?

Эта дура оскорбилась и ушла! Какие нежности при нашей бедности!

Больше домработниц не брали, а взяли, приходящую три раза в неделю, пожилую женщину.

Еве нравилось наведываться в большой прохладный двор худучилища, где учился Яша, сидеть на скамейке под высокими густыми липами, курить дорогие сигареты «ВТ» одну за другой и наблюдать за шустрой и шумной молодёжью. Яше докладывали, что там сидит его мама, и что она принесла ему покушать. Яша свирепел и бежал прогонять её домой.

- Мама!!! Сколько раз тебе говорить, что ты меня позоришь!!! Иди, я тебе сказал, домой!!!

- Яша. Твоя мама не может тебя позорить, она не какая-нибудь шикса. Покушай фруктов.

- И как ты себе представляешь этот детский сад? На двести человек один Яша будет кушать фрукты, которые принесла ему мамочка. Всё! Я тебя умоляю, ничего не хочу слышать. Иди сейчас же домой.

Ева обижалась и уходила в парк есть мороженое и пить шоколадный ликёр. Но через несколько дней опять появлялась на скамейке, вызывая ажиотаж среди злостных шутников. Эти злостные шутники сговорились подшутить над ней. Они назначили одного из них, имеющего проникновенный и артистичный голос на главную роль. Им не трудно было получить номер её телефона, и тогда он стал ей звонить, естественно, в тихом присутствии всех остальных шутников. Он говорил, что давно тайно наблюдает за ней, восхищается её сексуальностью и красотой, что… почти!.. влюблён, и возможно, что если бы они встретились, он бы влюбился в неё окончательно. Сначала она с недоверием отнеслась к этим звонкам,  но потом ей понравилось слушать тихий завораживающий молодой голос, и она стала ждать этих звонков. В какой-то раз она согласилась встретиться. У памятника Горькому, в 8 вечера.  У неё не хватило соображения, что в это время, у Горького, самое людное место на бульваре, и не самое лучшее для тайного свидания. Она накрасилась, нарядилась и пошла. Целый час ходила вокруг гранитного камня с бронзовой головой и, в конце концов, решив, что кто-то из них ошибся, пошла домой. Весь этот час злобные шутники наблюдали и потешались над ней. Она ждала звонка несколько дней и дождалась - шутники решили продолжить комедию. Знакомый обольстительный голос уверял, что в последний момент случилась ужасная трагедия с его бабушкой, и несколько дней его не было в городе. Если она простит его, то он готов с ней встретиться на том же месте и в тот же час. Чтобы не случилось никакой ошибки, она уточнила место и время встречи, и у неё, бедной женщины, не возникло никакого сомнения, несмотря на явную вздорность ситуации. В этот раз шутники пошли дальше. Они подкинули Яше записку, где сообщили, что если он явится в восемь часов к памятнику Горькому, то там его будет ждать приятный сюрприз. Он явился тайком, стал за газетным киоском и увидел Еву, с нетерпением ожидающую кого-то. Он стоял и ждал, кто же придёт на свидание к его матери, и его терзала душевная мука за неё, потому что он уже понял, что тут совершается пошлая и подлая комедия, гнусный розыгрыш, в котором комическими персонажами участвуют и он, и его глупая старая мать, и ещё кто-то, без которого эта комедия не может происходить. Он хотел пойти к ней, обругать за глупость, и увести домой, но не мог, он сообразил, что тайные наблюдатели ждут появления следующего комического персонажа на сцене, чтобы порадоваться своей удавшейся шутке. Он повернулся и убежал, униженный и безутешный.

* * *

На четвёртый год обучения Яша женился. Взял девочку с третьего курса училища. Хорошенькая еврейская девочка из маленького провинциального городка, с большущей роднёй.  Знал бы Яша, сколько у неё родни – не женился бы. Ему-то её родня совершенно не мешала, а вот маме – очень. Когда в первый раз приехал её родной дядя с женой и сыном, где им было остановиться? Не в гостинице же? Конечно же, у племянницы. Дядя был конюхом в колхозе, но не это главное, а было то главное, что он был такой крупный мужчина, что в стандартную дверь проходил боком и склонив вперёд голову. Жена его была обычная женщина, а вот сын, - ему было всего восемнадцать, - ростом  и шириной тела уже догнал папу, а местами и перегнал. Но жена и сын не имеют важной роли в нашем рассказе. Нам нужен папа – Моисей, Мойше, как звала его жена. Кроме того, что он был крупный, он был ещё и не глупый, как можно было бы ожидать, но и это неважно. В нём была какая-то безмятежная улыбчивая уверенность в себе сильного человека. Другими словами он излучал доверчивость и обаяние простого сельского жителя. У Евы перебывало и переночевало большоё количество новой родни, и ей это, в конце концов, надоело, и она собиралась устроить этим новым незнакомым ещё своякам акцию протеста. Она всё утро наводила на себя боевой раскрас, и тщательно подбирала новые импортные тряпки, чтобы сразу дать понять этим людям, что они ей не ровня, и не рассчитывали на слишком уж большое гостеприимство. Но то, что с ней случилось, когда в дверях возник! – иначе не скажешь – в дверях возник Моисей, когда он ей улыбнулся, а потом уставился на неё разинутыми глазами, как будто увидел пред собой ангела небесного,  и долго не мог сказать ни одного слова, а только смотрел на неё, и с ней случилось что-то… как будто её в грудь ударил радиатор тяжёлого грузовика, и у неё чуть не остановилось сердце… Ну, может быть, этот пассаж всего лишь набор художественных гипербол, но с Евой случилось то, что ещё ни разу в жизни с ней не случалось, - она тяжело влюбилась. Сразу, в одно мгновение ока. То же самое случилось и с Моисеем, когда он вошёл и увидел эту, необыкновенной красоты, женщину. Маленькую, пухленькую, удивлёнными нежными глазами смотрящую на него, деревенского увальня, увидел её розовую, распираемую изнутри обильным телом, рубашечку, и ярко-зелёные брючки с чудесным круглым выпуклым животиком. Он онемел от восхищения, и сердце его наполнилось нежностью. О чём-то его спрашивала племянница, что-то говорил ему сын, перетаскивая большие сумки и бочонок вина с крыльца. Он не слушал, он думал о ней. И, кажется, впервые подумал о своей жизни. Унылой и серой, как дождливый день, о нелюбимой, высушенной работой жене, дураке-сыне, годном только лопатить лошадиный навоз. О своих прожитых сорока годах, которые теперь казались ему пустыми. Он видел как она добра к нему, к его сыну, но был уверен, что доброта – черта её характера. После ужина, когда все уже укладывались спать, он вышел на крыльцо покурить, сидел на верхней ступеньке в слабом свете неполной луны, и вдруг почувствовал тёплую руку на своей шее, ветерок дыхания возле правого уха и тихое слово: «Мо-и-сеей…», то понял, что жизнь его с этой минуты  покатилась с крутой горы. Ну, в общем, чего тянуть? Дальше были безумные любовные страсти, тайные, а потом уже и не тайные свидания, на снятой Евой квартире, почти до развода доведённые скандалы в обеих семьях, пока однажды, рано утром, равнодушная тётка не принесла телеграмму: «Моисея разрыв сердца хороним вечером Молка». Телеграмму получил Абрам и понёс её Еве, чтобы швырнуть ей на кровать и молча выйти. Но пока нёс, что-то размякло в его душе и потекло слезой по щеке.  Далее >>

Назад >>