Главная > Выпуск 11 (2011/12 - 5771/72) > ПРОЗА > Юрий ХОРОВСКИЙ (Россия)

ДВА РАССКАЗА

НЕСУРАЗНЫЕ ЛЮДИ

(Продолжение)

– Нюська, дурища! Ты чего на вакцинацию не являешься? Корь, краснуха, паротит – давно пора вакцинировать ребёнка. Ой, устала, ноги гудят. Дай-ка посижу немного.

– Елена Дмитриевна! Так делали же уже год назад! У ребёнка температура поднялась… Тридцать девять. Мамаши отказываются делать прививки. И я не хочу.

– Не хочешь, не делай. Напишешь отказ.

– Вам рюмочку налить, Елена Дмитриевна?

– Ну, налей, заморилась я с вами.

Это не первая сегодня рюмочка, но она с утра планировала к вечеру быть в норме – пила через раз. Трофим долго не идёт, и она психует. Уже становится неприличным сиднем сидеть в чужом доме – замотанная Нюська кормит орущего ребёнка, бегает переключать стиральную машину, жарит котлеты к приходу мужа… пора уходить. Она встаёт и слышит ключ в замке.  У неё гулко, как в железной бочке, стукает сердце. Пока не видит Нюська, она делает ему свирепые глаза.

На другой день он является.

– Вам надо совесть иметь, Елена Дмитриевна. Вы бы ещё при Нюське меня за это самое место хватали.

– Ой! Ой! Нужен ты мне! Я к твоей жене заходила про вакцинацию напомнить.

– Про вакцинацию!.. А-ха… Я пошёл тогда… день сегодня особо тяжёлый, конец месяца… у нас аврал на работе.

– Ну! И чего не уходишь?

Она уже видит, что у него загорелось, и он не уйдёт. Он же знает, зайчик, что под нахальным халатиком она совсем голая, что у неё неуёмно трепещет обильное тело, пылает и сводит коленки  жаркая страсть и расцветает бессовестное бесстыдство. Всего этого он у своей Нюськи не имеет.

– Раз  уж я припёрся… – говорит он сердито…

* * *

Шильдик лежит с открытыми глазами и настороженно  прислушивается. Он пару часиков поспал, протрезвел, картошечка улеглась в кишечнике – немножко пучит, но он сдерживает себя. Рядом свистит носом и храпливо дышит Шняга – она спит без подушки, её голова лысеющим темечком попирает матрас, свесившись  с высокой груди. Рядом с запрокинутой головой лежат неестественно сложенные руки – она пытается заснуть, вскидываясь, как молодой жеребчик, с боку на спину, со спины на другой бок, пока глубокий сон не усмиряет её в этой неудобной ассане. Под стенкой пустует Вовино место. Шильдик знает, что ему сейчас надо будет встать, чтобы опорожнить мочевой пузырь, угнетённый больной простатой, но он хочет дождаться Сорокина. В такое время Сорокин может быть занят только одним, и Шильдику мерзко думать, что он увидит его за этим делом. Сверху, с недостроенной веранды, заставленной строительным материалом, в это время ночи уже накрытой лунной тенью, докатываются мучительные стоны.

– Апофеоз близится… – злобно-иронически вслух произносит он. Чуткая Шняга на несколько секунд останавливает дыхание и всхрапывает опять. Бледная лампочка, висящая прямо над ней, не мешает ей спать, а выключить её это опасная операция – надо осторожно отсоединить искрящие оголённые  провода, свисающие с гвоздика у самого дверного проёма, но тогда уже до самого утра придётся обходиться без света. Неделю назад Шильдика огрело током в темноте, и он побожился Шняге смонтировать нормальный выключатель, а заодно и розетку для плитки, но руки не дошли. «Всё на соплях, – сварливо думает он. – Не дай бог, ещё убьёт кого-нибудь… Завтра же надо взять у Славика выключатель… А ведь опять не даст, зараза, потребует, сволочь, деньги… У него, гада, выключатели итальянские, непомерно дорогие… Опять же Шняга денег не даст на такой дорогой выключатель… За один такой выключатель можно три бутылки водки купить… Можно бы купить и дешёвый белорусский, но за ним надо ехать в город. Опять расход – так на так и получится. Безвыходная ситуация». Он понимает, что так оно и будет, как сейчас, но ему нравится его здравомыслие. Он считает себя здравомыслящим человеком. «А почему же тогда, если ты здравомыслящий человек, докатился ты до такой жизни, дорогой ты мой Семён Абрамович Шильман, – задаёт он себе горький вопрос. – Почему ты валяешься на этом голом матрасе, среди этих ничтожных людей? Почему тобой понукает эта опустившаяся спившаяся врачиха? Что имеет с тобой общего этот ненормальный урод и последний дебил Вова? Как же так случилось, что вполне благополучная жизнь показала тебе своё злобное лицо? А, Шильман?». Ему мерещится рассудительно- укоризненный разговор с неким Семёном Абрамовичем Шильманом, и от этого не так горько. Южный город, в котором он появился на яркий солнечный свет, долго не замечал народившегося мальчика. Он высунулся полумёртвым, с вывихнутым плечевым суставом, обсыпанным стафилококковой сыпью и деформированным черепом, но, к счастью, остался жить. Переболел всеми детскими и некоторыми взрослыми болезнями, включая свинку и гепатит в тяжелейшей форме. Почти насмерть задохнулся от дифтерита – его спасла срочно сделанная трахеотомия. Где он подцепил эту редкую болезнь? И почему, если у мальчика случился аппендицит, то хирург долго не может найти у него аппендикс, и находит его где-то не на том месте, где он должен быть и, что интересно, находит в нём кусочек пионерского галстука. Невозможно перечислить всё, что с ним приключилось в школе. На большой перемене, съев яблоко, он хочет закинуть огрызок на крышу, но попадает в узкую щель форточки директорского кабинета, прямо ему в лысину. Сто тысяч человеко-часов выдержала деревянная крышка золотарского люка в школьном туалете – под нашим мальчиком она провалилась. На химическом опыте именно у него в руках взорвалась колба и его увезла скорая. Никто так никогда и не понял, что он сыпанул туда… И т.д. и т.п. После школы – техникум. Надо было видеть этого золотушного студента…

Явился – наконец! – Вова.

– Чтоб ты лопнул когда-нибудь от собственной малафьи, – сказал ему Шильдик и встал помочиться. Он вышел на веранду, поднял голову к звёздному небу и завыл. Не так громко он выл, чтобы услышал и всполошился Славик, ночующий на втором этаже, или очнулась Шняга в подвале. Но и не так тихо выл он, чтобы не смогла пролить жгучие слёзы измученная душа. Он долго пускает с высокой веранды тонкую и прерывистую струйку, а по щекам текут и затекают  в уши тоскливые  слёзы. Звёзды двоятся и троятся от слёз. Он ещё долго стоит, вдыхая смолистый ветерок, пока щёки  не высыхают, и не успокаивается душа.

Сорокин уже спит горой на своём лежбище, которое коротко для него. Он спит тихо, покойно улыбаясь. Во сне он никого не опасается, никто не приказывает ему, если вообще кто-нибудь чужой возникает в его снах. Он будет спать, пока Шняга не толкнёт его, «вставай, зараза». Проснётся сразу, встанет и будет ждать приказа – без приказа он только дрочит, свинья. Шильдик осторожно разъединяет проводки – его тело ещё помнит удар тока и онемевшие до локтя руки – и пока помнит сетчатка, идёт в темноте к своей лежанке. Ложится, но спать не хочется, перебил сон. Лежит в мёртвой темноте выплакавшийся, умиротворённый.

Да… Техникум… На первом курсе самая скромная девочка, такая же золотушная как он, наградила его трипаком. Он две недели мочился в муках, думая, что так и должно быть в первый раз. Что-то вроде мужской дефлорации. За ним пришли из вендиспансера, потому что он был в списке партнёров золотушной девочки, обнаруженном в её откровеннейшем дневнике – этой девочкой уже занималась милиция. Она написала о нём, что этому придурку она дала из любопытства, ей было интересно, как этот дурак будет с ней делать это дело. Но он всё равно любил её. Когда она снова явилась на учёбу, презренная, ничтожная, он сразу же предложил ей жениться. Она улыбнулась ему недоброй улыбкой, сказала «дурак» и отвернулась. Больше он никогда не решился  к ней подойти и с болью душевной наблюдал только, как её третируют и ученики и учителя. Так и не понял, почему она отвергла его. В один день она не пришла и больше уже не появилась никогда. Она, думает он, глядя в непроглядную темноту, была его первой, чистой – да нет же, нечистой - любовью, и каждый раз, когда он так думает, то пугается, осознавая, что ей сейчас должно быть много лет, как ему, – если она жива, – и она совсем уже не та девочка, которую он любил. Сегодня он решает, что хватит быть «дураком» и поминать эту свою больную, трипперную любовь. Он решает впредь вспоминать другую женщину – Фаину, с которой он простенько, без всякой «любви» и «страсти», сожительствовал двенадцать лет до самой Перестройки. Эта проклятая Перестройка, переломавшая всю его жизнь! Когда начались митинги, и народ стал махать кулаками и  кричать «русские – вон», многие мастера, инженеры уехали, и заводы, фабрики стали. Уехала Фаина с отцом и братьями в Израиль, а он, дурень, не захотел ехать. Побоялся, что не приживётся в чужой стране. Всю жизнь боялся перемен.

Рядом храпит Шняга, тихо, как мышонок, попискивает носом Сорокин. Думы как-то сами собой закончились, и Шильдик уснул.

 * * *

Сорокину, конечно же, снятся сны, и они полны людей. Многие из них ему незнакомы. Они появляются и исчезают, как прохожие на улице, и у них как будто бы нет лиц. Сорокин  равнодушен к ним. А вот тех, кого он узнаёт в лицо, тех опасается, как часто битая собака. Нередко снится ему физрук из интерната, круглоголовый, стриженный, всегда в синем спортивном костюме и белых тапочках, но его он опасается меньше всех других. Виктор Фёдорович каждый раз улыбается ему и, вынув из кармана брюк правую руку, болтает у него перед самым носом огромную, как портфель, конфету в зелёном фантике,  Вова, всякий раз завидев её, вспоминает мятный вкус и густую сладость,  а левой рукой манит его к себе, отступая в тёмный коридор и кивая улыбчивым лицом. Вова знает, что ждёт его в дальнем конце коридора, в маленькой комнате с кроватью и тумбочкой, но не боится идти туда. Вова любит сладкое. Очень боится он полногрудую Багиру, которая всегда оказывается перед ним внезапно, возникнув будто из грязи под ногами, и обойти её уже никак  нельзя, можно только повернуться и убежать. Страшнее всего ему в этот момент поднять голову и взглянуть в её чёрные пустые глаза, из которых выползает ужас. Вослед он слышит всегда одно и то же: «Когда же мы избавимся от этого дрочилы? Неужели эти идиоты из гороно не понимают?..». Он знает, что её по-настоящему зовут Завуч Багерова, а Багира это кличка. Ему всегда хочется быстренько проснуться, когда она возникает, но если он слишком скоро засыпает вновь, она опять появляется со своей обычной фразой.   Далее >>

Назад >>