Цруйя ШАЛЕВ

Я ТАНЦЕВАЛА Я СТОЯЛА¹

Отрывок из романа

Я и мой бывший муж пошли лечиться ровно через семь месяцев после того, как возлюбленный быстрым шагом прошел мимо нашей машины. Лекарь оказался стариком с дрожащими пальцами и продавленным ртом. Если бы нас увидели втроем, всех вместе, то решили бы, что это мы пришли его лечить. Мы оба были одеты в чистые черные рубашки, оттенявшие наши белые и храбрые лица. Мы были белыми от множества проблем, он же был синим от надежды. Из смеси всего этого вышел голубой. И никакого другого цвета не вышло. Там были голубые куклы, голубые шторы, голу­бой ворсистый ковер, голубые подушки. Там было все, чего можно ли­шиться из-за какой-нибудь одной ошибки. В стороне тихо сидел человек, который вел счет. Я сказала: «Да что это такое, неужто проблемам нет пре­дела? Что, никто здесь не слышал о правилах хорошего тона?» Лекарь по­просил воды и пролил ее себе на брюки. Он съежился от стыда. Мой муж немедленно встал и начал его вытирать. Потом напоил его из ложечки. Я сказала: да кто я такая, чтобы лишать его ребенка. Выхода здесь не было. Я сидела и ничему не верила. На улице, внизу стоял человек и продавал сави-воны*. Он выкрикивал в голос: «Цены упали - хозяин рехнулся! Хозяин рехнулся!»

Операция, которую они предложили, была совершенно невыносима. Было ли это так уж нужно? Мой муж и лекарь глядели на меня с любопыт-. ством. Лекарь сидел на мягких коленях моего мужа и синел от счастья. Он сказал: «Послушайте, нос с горбинкой оперировать надо обязательно. Бе­зупречный нос оперировать нет необходимости». Он вытащил из ящика стола огромное зеркало и поставил его напротив меня: «Решайте сами, Кепкой у вас нос - безупречный или с горбинкой».

Зеркало меня ослепило, и я ничего не увидела. Я посмотрела на своего мужа. Вот уже десять лет и семь месяцев, как он все решает за меня. Я спросила: «А ты что думаешь?» Он воинственно улыбнулся. «Женщина, которая со мной разводится, - он сказал, - пренебрегает тем, что я ду­маю». Я посмотрела на лекаря. Он сказал: «Я был бы рад помочь вам, но я ведь совсем ослеп от старости». Я вышла на улицу и окликнула продавца савивонов. Он сказал: «Простите меня, но все, что не имеет формы савиво-на, кажется мне безобразным. Давайте я приклею вам на нос савивон, это разрешит все ваши проблемы».

В детском садике у девочки уже пели тогда ханукальные* песни, но дож­дя все еще не было, и было жарко. По радио рассказывали о том, как опасны горящие свечи в хамсинные* ночи, и предлагали ставить светильники на льдинки. Свинцовые савивоны таяли в детских ладонях. Всем было ясно, почему по улице ходят дети с забинтованными руками. На улицах почти и не было детей без бинтов. Поэтому мой муж вдруг высунулся из окна и прокричал: «Не смей покупать у него савивон».

Я быстро извинилась, вернулась в кабинет лекаря и увидела, что сидя­щий в стороне человек уже исписал длинные колонки с цифрами. Мой муж качал лекаря на руках. Он сказал мне: «Я всегда хотел кормить грудью, а еще больше - родить». Лекарь повизгивал от удовольствия. «Мы все сегодня уладим», - пообещал он.

Когда мы оттуда вышли, мой муж был беременным, а у меня не было матки. «Выхода не было, - извинился лекарь. - Пока вы женаты, вы - единое целое. Я отдал ему то, что забрал у вас». Я сказала своему мужу: «Ты что, не мог подождать, пока мы разведемся? Именно моя матка тебе нужна была?» Живот у него быстро раздувался. Пуговицы на рубашке от­скакивали одна за другой. «Ладно, - я смирилась, - я отдам тебе свои вещи для беременных, они тебе нужнее». Злоба моя сразу прошла и даже перешла в сострадание. Никто, кроме меня, еще не знал, что в моей матке уже жила маленькая злокачественная катаракта. И муж мой сегодня полу­чил в подарок к разводу и матку, и катаракту.

Спустившись на улицу, мы увидели, как продавец савивонов сидит и пла­чет перед кипящей кашицей. «Савивоны растаяли все сразу, - он всхлипы­вал, - я стою и кричу «хозяин рехнулся», а весь дом мой растаял. Не знаю, как мне теперь быть».

Черные глаза моего мужа лучились верой. «Послушай, друг мой, - ска­зал он продавцу савивонов, - здесь наверху живет лекарь, который разре­шит все твои проблемы. Поднимись к нему, он-то уж будет знать, какая тебе нужна операция».

«Какая еще операция, - закричал продавец савивонов, - у меня дом Растаял, какая такая операция может мне помочь?»

Только этого мой муж и ждал. «Операция, - объяснил он удовлетворенно, - поможет тебе отыскать свой дом внутри тебя самого. Он вживит тебе Д°м вовнутрь, и дома из отлитого свинца тебе больше не понадобятся».

Было это всего лишь за месяц до того, как девочка попала в плен. Мой муж считает, что это я ее выдала, но моя мать готова голову дать на отсечение, что ее похитили. На допросах девочка говорит: «У меня нет отца, у меня нет матери, у меня нет брата, у меня нет сестры», - но они не верят и вырывают ей ноготь за ногтем.

Верят не верят, а ведь самое главное, когда что-нибудь случается. У меня уже был тогда отчаянный распорядок дня. Моего мужа удивляло, что по ут­рам я не встаю с постели. «Посмотрела бы я, как ты встаешь с постели при таком отчаянном распорядке дня», - я ему отвечала. Он будил девочку и одевал ее. Он чистил ей зубы и кормил ее овсяной кашей. Заплетал ей косы и надевал ей ранец на спину. Так, с двумя косами и ранцем на спине, она при­ходила со мной проститься. Девочка, которая не усложняет тебе жизнь, твер­дила я себе, ее ты не будешь любить. Девочка, которой ты не заплетаешь кос, - не твоя девочка. Словно минутный гость, заходила она ко мне в комна­ту, целовала меня не глядя и говорила: «Да вставай же ты, в конце концов». Я не знала, на что она способна. Я обязана была себя защищать. Говорят, что самые безгрешные лица скрывают самые ужасные мысли, а она - у нее было самое что ни на есть безгрешное лицо. Она была куклой, которую окол­довали и которая начала вдруг дышать. Я обязана была себя защищать. Я не знала, сколько времени будет действовать ее механизм. Иногда она ушиба­лась и плакала, и я говорила своему мужу: «Да выключи ты ее, в конце кон­цов». Он смотрел на меня с ненавистью и обнимал ее. Я знала, что при пер­вой же возможности он запихнет ее в самолет. Будь она в картонной коробке, никому бы и в голову не пришло, что она живая. В качестве подарка она была безупречна, но я понимала, что она знает слишком много. Что же мне было делать? Ждать шесть лет от него звонка? Чтобы он говорил мне: «Сегодня я в Уругвае, завтра я в Парагвае»? Чтобы он гонял меня по всему свету, и она говорила мне с иностранным акцентом: «Да вставай же ты, в конце концов»? Я не для этого родилась. Все, кто меня знает, говорят: «Тебе бы плыть по реке и чтобы опахалом отгоняли от тебя мух».

В тот день, когда мой муж ушел из дому, я позвонила ему в его новый дом и сказала: «Ты забыл здесь носок». Он спросил: «Какой носок?» Я ему сказала: «Белый рваный». Он сказал: «Выброси его». Я ему сказала: «Что значит - выброси, годы ты его топтал, а сейчас возьми и выброси?» Он сказал: «Годы ты меня топтала, а сейчас ты меня берешь и выбрасываешь». Я сказала: «Знаешь, твои слова на сей раз не лишены смысла». Мы дружно рассмеялись.

Я ему сказала: «Ни пуха ни пера тебе с родами и всем остальным. Если понадобится совет, позвони. Хорошо еще, что ты присутствовал при моих родах и знаешь более или менее, о чем идет речь». Он сказал: «Я помню о твоих родах только то, что ты была влюблена в свбего врача-акушера». Я ему сказала: «И на сей раз ты прав. Я тоже ничего другого не помню». «Что же нам делать?» - он спросил. «Пойди на предродовые курсы, - я ему сказала, - как все идут».

' Роман издан на русском языке в издательстве «Гешарим - Мосты культуры» (Иеру­салим - Москва, 5761 - 2000) (первое издание этой книги на иностранном языке).

Через час он перезвонил: «Если найдешь второй носок, я, может быть, все-таки их заберу. Сейчас, с алиментами и всем остальным, у меня не хватает денег на носки». Я ему сказала: «Второй носок мы потеряли десять лет и семь месяцев назад, разве ты не помнишь?»

Он перевел разговор на другую тему и предложил: «Может, пошлем девочке вместе посылку в тюрьму, и так она не узнает, что мы развелись?» Я ему сказала: «Идиот, она ведь говорит там на допросах, что у нее нет родителей, а тут ни с того ни с сего - посылка от родителей?» Он сказал: «Тогда напишем, что это от брата и сестры». Я сказала: «Идиот, она ведь говорит, что у нее нет ни брата, ни сестры».

Поскольку все равно телефон уже был рядом, я позвонила бывшему любовнику. Голос у него был хриплый. Я ему сказала: «Мне кажется, что у тебя был самый черный и самый большой член из всех, что я видела, а тут выясняется, что именно он будет зарыт в земле. Как же это объяснить?»

Он сказал: «Ты права. Врачи говорят, что продолжительность оставшей­ся мне жизни - от семи до десяти дней». Я сказала: «О нем я говорю, а не о тебе. Я полагаю, что с каждым умершим мужчиной исчезает из мира еще один член, но в твоем случае это особенно печально».

Он сказал: «Не давай глазам своим вводить тебя в заблуждение. Член у меня был такой большой из-за болезни. Это из-за высокой температуры он все время стоял. Ты просто не знаешь, какой это был кошмар».

Я сказала с издевкой: «Кое-кому, однако, это было на руку. Та, например, француженка-содержанка. Кстати, как у нее дела?»

«Не спрашивай, - просипел он, - врачи считают, что, по всей вероят­ности, я ее заразил. Теперь влагалище ее в земле, и, поверь, это меня чрез­вычайно печалит».

«Могу себе представить. Эта французская сука опять меня опередила. Она точно так же, чтобы его заполучить, первой, до меня, приходила к тебе

в постель».

«Я, собственно, хотел тебе сказать, чтобы ты проверилась,-сказал он. - Приношу извинения, если причинил тебе ущерб, но что поделаешь - жи­вем только раз».

«Да и то с трудом, - говорю я. - А не хотел бы ты отпраздновать со

мной вечер?»

«Отпраздновать что?»

«Развод мой, смерть твою, смерть француженки, беременность моего бывшего мужа. Сегодня утром у меня вылезли все волосы сразу. Разве была у тебя когда-либо более подходящая причина для праздника? Подни­мем бокал жидкого пищевого концентрата - я слышала, что ты уже не в состоянии жевать, - и поговорим о старом добром времени, когда меня интересовал только твой большой и черный член, а тебя интересовала только твоя француженка-содержанка».

«Мне очень жаль, - говорит он. - Но боюсь, что оставшейся мне жиз­ни не хватит на такое обилие праздников. Позвони через десять дней».

Через десять дней я позвонила. Его голоса уже почти не было слышно. Я ему сказала: «Не утруждай себя. На сей раз говорить буду я. Виноваты во всем ты и мой отец. В этой последовательности. Он начал раньше, но ты нанес мне последний удар. У него хотя бы есть смягчающие обстоятель­ства, не знаю точно какие, но скоро узнаю, в суде. Я слышала, что он нанял целый взвод адвокатов. Понимаешь? Взвод адвокатов занимается этим делом, а что будешь делать ты?»

«Я приду в окружении ангелов-хранителей», - шепчет он.

Я плюю в трубку: «Ни один мужчина не вызывал у меня такой тошноты. Все вещи, к которым ты прикасался, я сожгла, и только на мне, те места, к которым ты прикасался, я не решилась сжечь».

«Я всегда сознавал, что тебе не хватает мужества, - хрипит он. - Вот, например, француженка-содержанка - в тот день, когда узнала о моей болезни, подожгла себя вместе со своими детьми. Она сказала: «Мир без его члена не имеет смысла». А ведь этого я ждал от тебя».

«Если уж опять о нем зашла речь, - говорю я, - и если ты все еще живой, в любом случае, как ты думаешь, а не заскочить ли мне к тебе?! Просто так, прощальный визит. Тебе это не составит труда».

«Пожалуйста, - говорит он. - Только поторопись, ведь сегодня мой последний день. Ты помнишь, где я живу?»

В тот самый день я перестала ходить. Ноги мои были слабыми, а тело тяжелым. Я позвонила возлюбленному и взмолилась: «Подбрось меня, пожалуйста, к дому бывшего любовника». Возлюбленный зевнул. И на сей раз я извлекла его из глубокого сна. В тот день, когда мой муж ушел из дому, возлюбленный заснул, и невозможно было разбудить его целых семь дней. В течение последующей недели он бодрствовал самое большее ровно пятнадцать минут.

«Как мы всё успеем за пятнадцать минут?» - спросил он сонным голосом;|

«Поторопись, - сказала ему я, - будь у меня через пять минут. Отнесешь меня в машину на руках, потому что я не могу ходить. Если будешь ехать быстро, мы доберемся до дома бывшего любовника за пять минут. Так мы все успеем за пятнадцать минут». «Но как я вернусь в свою комнату? - возлюбленный спросил в отчаянье. - Ведь по истечении ровно пятнадцати минут опять засну». «Так поспишь в машине, - сказала я нетерпеливо, - а я, когда закончу свои дела с бывшим любовником, тебя разбужу».

Возлюбленный слишком устал для ревности. Раньше при имени бывшего любовника его лихорадило, а сейчас я слышу, как он потягивается и вздыхает: «Я скоро приеду. Будь готова».

Нет худа без добра. С тех пор как у меня вылезли волосы, я всегда готов вовремя. Раньше все утро уходило у меня на причесывание, на заплетание косы из узла или узла из косы. Теперь же я натягиваю на лысину вязаную шапку, затягиваю на себе поясом халат - и я готова.

Возлюбленный прибежал и взял меня на руки. Я знала, что он не откажет. Возлюбленный никогда не отказывал, и поэтому отказывала ему я. По дороге, пока он вел машину, я посмотрела на его руки и подумала: «Этот возлюблен­ный необходим мне как две руки, но разве кто-нибудь когда-нибудь видел кого-нибудь, кто был бы влюблен в две руки? - Я погладила ему глаза и посмотрела на часы. Оставалось три минуты до того, как он уснет, а дом бывшего любовника был еще далеко. - Интересно, на каком перекрестке его настигнет сон, - подумала я. - На перекрестке, на котором мы привыкли встречаться, или на перекрестке, на котором мы привыкли расставаться. На перекрестке, на котором мы привыкли разговаривать о прошлом, или на пе­рекрестке, на котором мы привыкли разговаривать о будущем».

Я увидела, как он встряхивает в отчаянье своей красивой головой и при­бавляет скорость. Я попыталась попридержать ему веки, но ровно через пятнадцать минут, после того как его разбудил мой телефонный звонок, он посигналил направо, остановил машину на обочине, опустил голову на руль и заснул. Возлюбленный, надежда надежд моих, Вездесущий, Причина Причин, лежит возле меня, глухой, слепой и немой, не приносящий больше ни пользы, ни вреда, не живой и не мертвый, не хранящий мне верности и не изменяющий мне, не возлюбленный и не муж.

«Мы всегда мечтали вместе спать,-шепчу я в его приспущенное ухо. - Помнишь те ночи, когда мы расставались под утро, потрахавшись - три раза сзади и три спереди, - помнишь, как нам было грустно, как готовы мы были на все за сон вместе? Так вот, - злобно добавляю я, - я всегда тебе говорила. Не бывает неосуществленной мечты». Злобно откидываю я назад подголовник сиденья, затягиваю туже халат и засыпаю.

Во сне злоба моя нарастает. Когда я просыпаюсь, маленькой машине уже не под силу ее вместить. Я открываю окно в темный ветер и кричу возлюб­ленному в ухо: «Какое же ты ничтожество! Никчемное ничтожество! Импотент! Спать со мной ты хотел, жениться на мне ты хотел, ребенка со мной сделать ты хотел. Все волосы, один за другим, ты у меня вырвал, с мужем моим ты меня разлучил, девочку ты заставил меня выдать, я матку свою отдала, чтобы получить развод, а сейчас что? Сейчас ты спишь! Я развали­на, безмужняя жена, вдова, разведенная, бесплодная, бездетная, осиротев­шая, а ты спишь!»

Палящий ветер нес ощущение полудня, но уже наступила ночь. От домов шел запах обеда, но это был ужин. Разве что, с тех пор как я заболела, что-то вменилось и я потеряла представление о самых простых вещах. Ночью темно, днем светло. Летом жарко, зимой холодно. Я бью возлюбленного по колену. Нога его подскакивает, но он не просыпается. «Скажи мне, - я кричу ему в ухо, - сейчас посмотрим, так ли уж ты умен. Обедают днем, а ужинают вечером, я права или нет? Скажи мне, - кричу я опять и сильно бью его прямо по яйцам, - когда друг друга любят-женятся, а когда друг друга ненавидят-разводятся, я права или нет?»

Возлюбленный стонет от боли. «Уж позволь мне слегка потрясти твои сладкие сны, - пытаюсь я взять лаской, - но сейчас уже, если я не ошиба­юсь, ночь, а если еще точнее, сейчас уже последняя ночь бывшего любов­ника, и, если полагаться на мнение врачей, осталось ему максимум два часа. Так что, если это тебя не напрягает, я бы очень хотела как положено проститься с тем, что росло у него там, между ногами, поскольку такого, при всем моем уважении к тебе, я не увижу больше никогда. Может, ты соберешь все оставшиеся в тебе силы и посвятишь мне несколько минут столь редкого для тебя времени бодрствования?»

Мужчины, видимо, предпочитают, чтобы с ними говорили ласково, и возлюбленный все-таки, несмотря ни на что, мужчина. Он открывает глаза и тяжело потирает свои наболевшие яйца. Не говоря ни слова, он отправля­ется в путь. Годами он пытался убедить меня, что на него можно положить­ся, и сейчас мне жалко, что я ему не доверяла. Какой он ответственный, возлюбленный! Не говоря ни слова, с закрытыми глазами, он подъезжает прямо к стоянке у дома бывшего любовника, голова его сразу падает на руль, и он засыпает. Уже выходя из машины, я вдруг с удивлением думаю --откуда он знает, где живет бывший любовник? Он не спросил - налево, направо, он не спрашивал, какой у того адрес. Он ехал, нисколько не сомне­ваясь, словно бывал там по меньшей мере раз сто. Он даже машину запарковал на помеченном белой краской месте. Там было написано огромны­ми белыми буквами: «Только для жителей этого дома».

Жена бывшего любовника открыла мне дверь до того, как я постучала. «Откуда ты знаешь, что это я?» - удивилась я.

«Возлюбленный позвонил и сказал, что вы в пути, - объясняет она, - проходи».

«Откуда ты знаешь возлюбленного? - пугаюсь я. -Я не знала, что ты знакома с возлюбленным!»

«А я не утверждаю, что хорошо его знаю,-успокаивает она. -Я знако­ма с ним приблизительно так же, как твоя мать знакома с тобой. Твоя мать : хорошо тебя знает?»

«Прекрасный вопрос, моя мать не может запомнить, как меня зовут. Иногда она называет меня Вардой, а иногда она называет меня Хавой. Как-то раз мы столкнулись с ней на улице, и она сказала мне: напомните, где мы с вами встречались».

Я готова вести этот разговор часами, но вдруг вспоминаю, что мы с ней_: сможем поговорить и после смерти бывшего любовника, а он наверняка доживает сейчас последние свои минуты. На секунду мне делается страш­но, что я, может быть, уже опоздала, и - чтобы не звучать слишком уж вызывающе - я пытаюсь выяснить окольными путями: «Скажи, если бы я дала тебе сейчас заполнить анкету, что бы ты проставила в графе «семейное положение» - замужняя или вдова?»

Она разражается смехом, который сотрясает все ее крысиное тело. «Я еще замужем, - бросает она, - но он сейчас немного занят». «Занят? Пишет завещание или что-нибудь в этом роде?» «Еще чего, будет он писать завещание, - выговаривает она мне, - ведь он все оставляет мне и нашему сыну, зачем это ему писать завещание? Неужели ты надеялась что-нибудь получить?»

«Я получила с него сполна, - я быстро снимаю вязаную шапку, чтобы она поняла, о чем идет речь. - Но я, однако, не знала, что у вас есть сын. Я думала, вы бесплодны, как высохшее дерево».

«Почему ты стоишь на пороге? - Она спохватывается. - Заходи, и по­дождем вместе, пока он закончит. Он хотел в последний раз перед смертью потрахаться, и я подбросила сюда его француженку-содержанку; кажется мне, что они вот-вот кончат».

«Француженку-содержанку? Я думала, она уже давно в земле». «Ну, может быть, это ее дочь, - она пожимает плечами. - Или ее мать, я, правда, не обратила внимания. Надеюсь, ты не обижаешься, что он не

тебя пригласил».

«Я уже не у дел, - объясняю я торопливо, - и вообще, я после опера-

ции, и мне на двадцать лет запрещены половые сношения».

«Так серьезно? - Она обеспокоена. - Что же ты будешь делать?» «Я буду читать книги, и я буду писать мемуары. Делать нечего». Беседа утомляет меня, и я нервно поглядываю на закрытую дверь спальни. По соб­ственному опыту я знаю, что это может занять много времени.

«Их там нет, - перехватывает она мой взгляд, - они здесь, в гостиной.

Присаживайся».

В просторном кресле в цветочек со стаканом минеральной воды в руке сижу я напротив бывшего любовника и француженки-содержанки. Непри­стойности они нашептывают друг другу по-французски, и поэтому я мно­гого не понимаю. То, что я вижу, меня не волнует. Ввести-вывести, ввести-вывести, чего еще там может быть. Я всегда поражалась, что люди придают этому такое значение. Предположим, я бы вводила-выводила, вводила-вы­водила палец из стакана с минеральной водой, неужели это кого-нибудь взбудоражило бы? Разве что девочку. Она любила играть с водой, и любая жидкость приводила ее в восторг. Она еще любила выбрасывать вещи из кровати - так, чтобы я их подбирала. Любое действие-противодействие приводило ее в возбуждение. Выбрасывать-подбирать. Сорить-убирать. Открывать-закрывать. Здесь, со мной, она, вероятно, пришла бы в восторг, но я извергаю стон и выливаю минеральную воду на черный зад бывшего любовника.

«Ты что, с ума сошла? - подпрыгивает он. - Ты что, не знаешь, я ведь подхватить воспаление легких, а для меня это смерти подобно». Член его начинает медленно выходить, но, на мой взгляд, львиная его доля, как говорится, все еще внутри. Она стонет в изнеможении. Я встаю.

«Мне очень жаль, - я говорю официальным тоном, - произошло не­большое недоразумение. Сейчас почти полночь, я думала, что это послед­ний твой час, но если ты все еще опасаешься воспаления легких, то я, веро­ятно, ошиблась. Я, как правило, ошибаюсь, так что это неудивительно. Ты перестал меня интересовать уже более или менее пяти лет назад, и если мне была неинтересна твоя жизнь, то уж наверняка неинтересна твоя смерть. В конце концов, все умирают одинаково и только живут чуть по-разному. Признаюсь, у меня сохранился некий сантимент к определенному твоему органу, и я собиралась нежно поцеловать его на прощанье, но это несом­ненно можно отложить, если можно отложить твою смерть».Теперь он выходит из нее окончательно, и я понимаю, что этот предмет я никогда не засуну себе в рот-даже я, наглотавшаяся так много говна. Это подпилен­ный ствол, и ветви от него торчат в разные стороны и дергаются в разных направлениях.

«Пожалуйста, - он говорит барским тоном, - я вовсе не против нежного твоего поцелуя, но при одном условии-запах ее я сейчас смывать с него не буду. Для меня важно, чтобы ее запах был со мной, когда я буду умирать».

«Какая наглость - ставить мне условия. - Я злюсь. - Ни за что не прикоснусь к столь омерзительному предмету. Честь и хвала Господу Богу за то, что ты схлопотал именно там, где тебе причитается. Видишь ли, - смягчаюсь я,-я не прощаться с тобой пришла. Я хотела потанцевать недо­лго на твоем трупе, но - увы - явилась слишком рано и ждать не могу, потому что не знаю, хватит ли оставшейся мне жизни. Давай же подыто­жим: я была твой священной коровой».

«Ты была моей священной коровой? А не преувеличиваешь ли ты?»

«Я всегда преувеличиваю. Я преувеличивала в своей любви к тебе, и я преувеличивала в своей ненависти к тебе, я преувеличивала в своей похоти и в тошноте, и сейчас я преувеличиваю в ожидании твоей смерти. Пока не увижу этого собственными глазами, не поверю».

Он смотрит на часы. «Подожди еще пятнадцать минут. Слово чести - на сей раз я тебя не подведу».

«Спасибо за предложение, но я решила вернуться домой. Единственная стоящая в жизни вещь - это неопределенность. Зачем мне знать наверня­ка, что ты мертв? Лучше растянуть это еще на несколько дней, ждать теле­фонного звонка, раздумывать, а не позвонить ли самой, отыскивать знаки на небесах, спрашивать людей, просматривать газеты, вот и будет мне заня­тие на целую неделю».

«Ничего мне не сообщай, - говорю я его жене, - позволь мне самой позвонить тебе, когда у меня не будет больше сил с собой справляться».

Перевод с иврита Натальи ЛЕВИНОЙ

<<Назад к содержанию