Василий РОЗЕН

В ГОРОД

Все произошло неожиданно и быстро. Синим январским вечером, когда малиновое солнце садилось за тощие скелеты дальней лесополосы, баба Шура вышла, по обыкновению, покормить Борьку. Борька выдыхал парное тепло и утробно хрюкал, теребя розовым замшевым рылом пустой каза­нок. Баба Шура нагнулась, чтобы плеснуть ему из ведра дымящегося на холоде варева, и вдруг почувствовала резкую боль в желудке — будто коте­нок, сидя в темноте бабы-Шуриного нутра, испугался одиночества и начал нещадно драть острыми коготками податливую плоть. Баба Шура задохну­лась, на глаза невольно навернулись слезы, и большая часть варева плесну­лась мимо казанка. Борька жадно захлюпал, а хозяйка его стояла, согнув­шись, вся в холодном поту, пережидая приступ, даже не зная, кончится он когда-нибудь или нет.

Минут через пять «котенок» успокоился. Пошатываясь, баба Шура вы­шла из загона, жадно хватая ртом острый холодный воздух. По снегу разли­валась чернильная темнота, и, куда ни глянь, нигде не светилось ни огонь­ка — баба Шура была последней жительницей хутора Поплавский, а до райцентра было пятнадцать километров. Это гастрит, подумала баба Шура. Молочка попить — и пройдет... Коза Райка доилась, хотя и меньше, чем летом, и молочка баба Шура попила, но ничего не прошло.

«Котенок» стал приходить по два-три раза в день, будил ночью. Баба Шура почти совсем перестала есть и недели через две заметила, как обвис на ней старый выцветший халат, а мутное, с проступающими изнутри пятнами зерка­ло показало ей вдруг круги под глазами, запавшие щеки, заострившийся нос...

Еще через неделю заскочил на служебном «козле» племянник Валька, мили­ционер, привез хлеба и Борьке комбикорма ворованного, как и обещал.

—Та шо вы, теть Шур, захворали, никак?

—Желудок вот что-то... — сказала баба Шура. — В поликлинику бы съездить...

Это да, — посуровел Валька, — это оно конешно... Недельки через две, ладно? Дела щас, теть Шур, праздники на носу... Вы молочка попейте, оно и полегчает...

В районную поликлинику баба Шура попала через месяц, после Рожде­ства. Прихватила для Валькиной семьи шмат сала—остаток от прошлого, заколотого в том сезоне Борьки, да грушевого компоту две банки. Валька подвез прямо к двухэтажному, серого кирпича зданию поликлиники, ска­зал, что вернется часа через два, тогда и к сестре ее, матери Валькиной, на обратном пути заедут, и укатил, оставив в воздухе клуб густого белого вых­лопа.

Участковая Тамара, которую баба Шура помнила еще девчонкой, одно­классницей своей дочери, долго заполняла какие-то бланки, потом спроси­ла про Ольгу, но рассказывать было особо нечего — Ольга писала из Крас­нодара редко и уже лет пять как не приезжала. Наконец Тамара спросила, что случилось.

—Желудок вот... болит, — сказала баба Шура. Ей хотелось рассказать про «котенка», про холодный пот по ночам и про страшную незнакомую бабку в ее собственном зеркале, но все это казалось чем-то личным, домашним, и было как-то неудобно говорить об этом здесь, в кабинете с блестящими крашеными стенами, клеенчатой кушеткой и столом, заваленным разбухшими карточками больных и бланками с нечитаемым профессиональным почерком. Тамара попросила раздеться и долго щупала холодными пальцами морщинистый живот бабы Шуры, потом сказала: «Одевайтесь» — и снова стала что-то писать, по ходу дела давая какие-то указания Лизке, медсестре, сидевшей напротив. Лицо Тамары ничего не выражало. Наконец она занесла ручку над оставшимся чистым бланком и подняла глаза на бабу Шуру.

—Александра Николаевна, вам нужно ехать в область, на рентген. Сделаем снимок — будет диагноз, сейчас сказать что-либо трудно. Когда вы сможете поехать?

В область... Это у бабы Шуры просто не укладывалось в голове. До обла­стного центра было километров двести — целый день дороги с пересадка­ми, и сил на такую дорогу не было, да и нельзя так надолго оставлять Борьку с Райкой, потому что кормить их некому.

—       А может, таблетки какие? — робко спросила баба Шура. — Или диета...

—       Александра Николаевна, — терпеливо повторила Тамара, — вам необходимо сделать рентген, и вас должен посмотреть специалист, понимаете? Так на какое число выписать направление? Учтите, чем быстрее — тем лучше. Послезавтра сможете?

Не было и речи о том, что удастся найти кого-то, кто отвезет ее в область послезавтра, но баба Шура кивнула — ей неудобно было отнимать у Тама­ры время, да к тому же она понимала, что нужно ей будет ехать послезавтра или через месяц, — дела это не меняет и вряд ли она сможет попасть к неведомому специалисту с рентгеном. Выходя из кабинета, баба Шура по­няла, что теперь ей придется научиться существовать вместе с «котенком», который уже подавал признаки жизни, — он не захотел оставаться на хуторе и поехал с ней сюда, в район, и теперь принялся терзать ее прямо посреди пропахшего карболкой коридора поликлиники.

Назавтра баба Шура сидела у телевизора, по экрану которого плавали неразборчивые пятна — трубка уже почти совсем сдохла, хотя звук был отличным, и баба Шура знала, что самое большое пятно — это Якубович, который весело торговался с кем-то по поводу приза. Вдруг за окном вспых­нули фары, и вскоре в сенях появился Валька. От него пахло бензином, сне­гом и слегка — водкой.

— Слышьте, теть Шур... Я тут завтра одного на «скорой» везу в область... Крыша у него поехала... И телевизор свой прихвачу — на гарантии он у меня, импортный, гад, а не пашет... Так мать мне говорит: «Возьми Александру заодно...» Вас то есть... Вам же надо?

— Надо... Прямо завтра?

— Ага... Утром часов в восемь заскочим — все равно тут мимо проезжать будем...

Валька еще посветил фарами в окна и уехал домой, в район, а баба Шура стала готовиться к завтрашней поездке. Она понимала, что по пустякам в область никого не отправляют и что завтра где-то там, в большой городской поликлинике, специалист подержит в руках пленку с загадочными черно-белыми разводами и скажет, не переставая заполнять свои многочислен­ные бланки, — как же теперь ей, бабе Шуре, быть на этом свете, да и быть ли вообще... И, доставая из комода латаное, но чистое белье, баба Шура уже и не знала, так ли уж ей повезло, что как раз сегодня у кого-то обострилась душевная болезнь и именно Вальке везти завтра этого несчастного в город.

«Рафик» защитного цвета, похожий на жучка с красным крестиком в белом кружке на боку, катился по волнистой дороге. Сквозь заляпанные стекла виднелись поля под белым зимним саваном, иногда мелькали посел­ки, коричнево-черные, с покосившимися заборами, над шиферными кры­шами курился синеватый дымок из труб.

До города оставалось еще часа три пути. Рядом с шофером сидел замглав-врача—он ехал в город на курсы. В салоне «рафика» было тесно. Основное пространство занимала картонная коробка, покрытая иностранными надпи­сями, внутри которой находился «непашущий» Валькин телевизор на гаран­тии. Баба Шура сидела на дерматиновой лавке, упираясь коленями в коробку. Рядом с ней теснилась Аня, молоденькая сестра из психкабинета районной поликлиники, сопровождающая больного. Сам больной, парень лет под трид­цать с лицом подростка, сидел напротив, зажатый между Валькой и собствен­ной матерью. Руки у больного были в наручниках, и все же милиционер и старушка крепко держали его за локти, потому что таблетки на парня уже не действовали, а уколоть его было нечем.

— В прошлом месяце повезла вот так же одного нашего, постоянного, — жаловалась Аня бабе Шуре, — а сопровождающего не дали. Приехали в город, шофер в магазин отошел, а у больного припадок. Я его еле держу, а шофера нети нет — оказалось, очередь... Почти час с ним боролась, пред­ставляете?

У матери психа было равнодушное лицо человека, отупевшего от ухода за безнадежным больным. Бесцветным голосом она рассказывала, как по­завчера вечером Саня пришел домой и был вроде нормальным — ну, то есть обычным, как всегда, а среди ночи вдруг встал и принялся стирать чистые, из шкафа, вещи, и мать уже поняла, что дело плохо, а когда попро­бовала успокоить его, уложить спать, Саня вдруг замахнулся и пригрозил убить ее, суку... Мать из дома убежала, заперев сына внутри, до утра сидела у брата—не спалось ей, а как поликлиника открылась, побежала за направ­лением, а что теперь в доме делается — вспомнить страшно, вот вернется— будет убирать, а куда ей убирать — ночь не спала, давление...

Саня внимательно слушал материн рассказ, кивал со зловещей улыбкой: мол, я еще и не так могу, а Валька поглядывал на него грозно из-под мыша­стой шапки с золотой кокардой да следил, чтобы псих неразумный не пнул случайно дорогущий телевизор...

—А у вас, Александра Николаевна, куда направление? — спросила Аня.

—Да вот... — Баба Шура, неловко поворачиваясь, полезла во внутренний карман пальто и достала сложенную вчетверо бумажку, в которую она сама даже и не заглянула — решила почему-то, что уж на «скорой»-то «помощи» знают, где это в городе рентген...

Аня быстро пробежалась глазами по закорючкам:

—       А, онкологический, на Варейкиса... Ну и отлично, мы вас там высадим, а сами — в Юго-Западный, Сашу сдадим в стационар — и назад, за вами... — И вдруг, увидев глаза бабы Шуры, запнулась: — Александра Николаевна, да вы что? Вы подумали, что у вас... Да нет, это Тома вас просто так в онкологический направила, у них там рентген лучше и специалисты опытные, раз поглядят— и все... Дане волнуйтесь, вылечат вам... язву, да? У вас же язва? Ну вот, ничего такого страшного...

Язва... Это у Степана была язва. Его тоже возили в область, где он глотал склизкие от вазелина шланги, поили таблетками, не велели есть то, другое, а уж про пить... Но разве можно не пить? Шесть лет назад, на свой юбилей, он крепко поддал. Была тогда Ольга с мужем и с детьми, был Валька со своими, был Николай, Степанов брат, еще кто-то... Хорошо мужики посидели, по-человечески — с разговорами, песнями, потом Николай даже с кулаками на Вальку кинулся, усмиряли его... Почти все гости остались до утра, благо места достаточно, а ночью Степану стало плохо, рвало кровью, и надо было срочно везти его в район, и машин-то во дворе полно, да все водители пья­ные в дым... Хорошо, что дело было летом и была жива еще Пантелеевна, соседка, а у нее дачники стояли, с «жигулем», и вот же добрые люди — согласились отвезти Степана в больницу, и поехали, да привезли уже мерт­вого...

Но за все то время, что Степан лечился от язвы, — вернее, его лечили, а он матерился, выкидывал рецепты в мусор и не являлся на осмотры, вместо этого опрокидывая запретную стопку со словами: «Лучшее лекарство! Не пьянки ради, но здоровья для! Дед прожил до девяноста лет, и я проживу, без докторов без этих...» — за все это время ни разу его не направляли в онколо­гический — ни на рентген, ни за чем-нибудь еще. Ни разу.

...Очередь бабы Шуры приближалась медленно, хотя на каждого больно­го уходило не больше пяти — семи минут. Люди один за другим выходили из кабинета, держа в подрагивающих руках направления на разного рода анализы. В очереди сидели на жестких стульях и стояли вдоль стены несколь­ко десятков мужчин и женщин — стариков и помоложе, ухоженных горо­жан и неважно одетых приезжих. Почти все молчали, а если и говорили, то в основном о биопсии — «биопсия показала, что все в порядке», «вот сде­лают биопсию, и все станет ясно», и баба Шура решила, что это какое-нибудь новое лечение, и даже немного приободрилась: если даже и вдруг что — сделают биопсию... Какая-то старушка просилась без очереди — говорила, взять рецепт на морфий для мужа, но ее не пустили, сказали: ты для мужа, а мы, больные люди, сами, на своих ногах стоим — и обругали ее. Старушка встала последней, прислонилась к темно-зеленой крашеной стен­ке и замерла, глядя в безнадежно-белый потолок.

Из кабинетов то и дело выскакивали взмыленные медсестры, на попытки заговорить с ними не реагировали, а на особо назойливых посетителей ры­кали на ходу. Баба Шура поглядывала на круглые часы на стене и волнова­лась, что Сашу сдадут слишком быстро, потом починят телевизор и приедут за ней, а она еще не освободилась...

Но наконец зашла в кабинет и она. Усталый врач ничего не спрашивал и раздеваться не велел — вглядевшись в Тамарин почерк, он выписал бабе Шуре направление на рентген.

—        С результатом зайдете без очереди. Всего доброго. — И даже не посмотрел на нее.

Наверное, ничего серьезного, думала баба Шура, занимая очередь пе­ред массивной дверью с красной сигнальной лампочкой на притолоке. Зря это Томка всполошилась, вон сколько людей теперь суетятся. Сейчас быст­ренько сфотографируют, и...

На рентген очередь была небольшая, где-то на полчаса. В темном каби­нете высокая худая женщина с презрительно сжатыми губами отдавала ко­роткие приказания —раздеться до пояса, лицом сюда, не двигаться...

—        Ждите, — бросила она, выпроваживая бабу Шуру обратно в коридор. Ожидая результата, баба Шура смотрела в окно. С низкого неба падал мелкий снег, сквозь его завесу был виден лечебный корпус напротив, в котором кое-где светились желтым окна палат. Между рамами стояли банки и кулечки с едой. На некоторых окнах изнутри были закреплены листки с крупно написанными номерами.

Вдруг, краем взгляда, баба Шура уловила какое-то движение и посмотре­ла налево. По коридору шла старуха в старом домашнем халате и шлепан­цах, — наверное, больная из лечебного корпуса. Было непонятно, откуда она появилась — шла она из тупика, где и дверей-то никаких не было. Бабе Шуре почудилось что-то знакомое в ее сутуловатой фигуре и шаркающей походке, она вгляделась пристальней в неизвестную, и, когда та повернула к ней исхудавшее, морщинистое лицо, баба Шура узнала ее, и внутри у нее все остановилось. Это была та самая бабка, что смотрела на нее в после­дние дни из старого мутного зеркала, но только в глазах ее не было сейчас боли и тревоги, а горели они мрачным огнем, и нездорового цвета губы кривились в усмешке. А костлявые старухины руки прижимали к плоской груди котенка — черного, с зелеными круглыми глазами, и когти зверька судорожно вцепились в потерявшую цвет ткань халата...

Старуха медленно прошла мимо и исчезла за поворотом. Никто из сидя­щих в очереди не поднял взгляда, не повернул головы — баба Шура была наедине со страшной прохожей. Та уже скрылась, а баба Шура сидела, все пытаясь унять дрожь, сотрясавшую тело. Наконец она смогла встать и мед­ленно пошла прочь от кабинета, неуверенно переставляя ноги. За ее спиной лязгнула, открываясь, дверь, и голос медсестры дежурно произнес:

—   Пантелеева, результат!

«Это я — Пантелеева, — думала баба Шура, не оборачиваясь. — Это меня зовут... Хотят сказать мне... Убить меня хотят... Не нужна я им, мешаю... Никому не нужна... То ж смерть за мной приходила... А они ее впустили...»

На каменных ступенях диспансера чавкала бурая каша из соленого сне­га. Баба Шура стояла, подставив лицо холодному ветру и дыша сложной смесью городских запахов. Не пойду, думала она. Не хочу. Не буду...

«Рафик» затормозил у самого крыльца, открылась боевая дверь, высу­нулся Валька в сбитой на затылок шапке — веселый, белозубый.

—Ну, теть Шур, готово?

—Да, — смогла выговорить она.

—Та садитесь, поехали!

За грязными окнами машины город жил своей жизнью. Баба Шура смот­рела на нее, как смотрит космонавт из иллюминатора на пейзаж чужой планеты. Чужие люди толпились на чужих улицах, заходили в чужие магази­ны с огромными, во всю стену, витринами и крутящимися прозрачными Дверями. Баба Шура не понимала, как и для чего столько людей живут в одном месте, дышат отравленным воздухом, мешают друг другу...

Ей мучительно хотелось домой, в тишину своего двора, к уютному по­хрюкиванию Борьки и озорному мемеканью Райки, к нетронутой белой простыне зимнего огорода — туда, где нет рентгенкабинетов и старух с котятами на руках...

—Ну что вам сказали, Александра Николаевна? — Это Аня.

—Мне? Да сказали... На той неделе, сказали, за ответом зайти.

—       Как это — на той? Рентген ведь сразу делают! У вас же на направлении было написано — «срочно»! Вы снимок сделали?

—Сделала...

—А врачу его отнесли?

—Врачу?.. Снимок?..

«Зачем она меня пытает? Она молодая, здоровая, она не видела эту ста­руху, она не понимает, как мне страшно...»

—Та вам шо, теть Шур, опять ехать? — Это Валька свесился через спинку переднего сиденья. — А кто ж вас повезет?

—Да ладно... Я уж как-нибудь...

—Ну-ну. — Валька пожал плечом и повернулся к шоферу. — Я тебе говорю: у «Дэу» трубка лучше! Мне сейчас мастер так и сказал — сносу ей, говорит, нету...

Аня тоже перестала допытываться, вздохнула только и сказала: «К Тама­ре обязательно зайдите». Мама психа снова начала монотонно рассказы­вать, как Саня стирал чистое белье, а в прошлый приступ слышал какие-то голоса... Починенный телевизор, все в той же коробке, сползал то в одну, то в другую сторону, придавливая собой ноги сидящих. Наручники, снятые с психа, теперь висели под потолком, позвякивая, будто сережки великанши. Город за окном кончился. До Поплавского оставалось еще несколько часов холодной скользкой дороги.

Баба Шура лежала в постели, стараясь уснуть, пока не пришла Боль. Ти­кали ходики, приближая будущее, которое не обещало ничего хорошего. Услышав какой-то шорох, баба Шура открыла глаза—или ей только показа­лось, что открыла. Облитый лунным светом, к ее кровати крался котенок. Глаза его сверкали зелеными искорками, он беззвучно разевал пасть, белея клыками, а его когти остро цокали по давно уже облупившемуся и не мыто­му деревянному полу. Баба Шура хотела закричать на него, швырнуть чем-нибудь, но сил на это у нее уже не было.

 << Назад к содержанию