Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (1) > Их век - XXI

                                                                                                                               Данила ДАВЫДОВ

ТЕЛЕСКОП

Иппельману повезло: взрыв уничтожил водителя и пассажиров автобуса - всех, кроме него. Эта удача, по всей видимости, объяснялась тем, что Иппельман стоял у задних дверей, собираясь через несколько минут выйти, а бомба (если это была бомба, а не что-то совсем уж невероятное) находилась в передней части салона. Иппельман в тот момент думал о духе соревновательности; раздался звук, слишком громкий, чтобы оказаться услышанным, что-то ослепительно вспыхнуло, автобус, кажется, перевернулся на бок. Иппельман увидел зелёные и оранжевые эллипсы, ощутил жгучую боль в глазах и упал, но не отключился, а, повинуясь инстинктивной жажде спасения, на ощупь обнаружил люк, будто бы специально для него открывшийся и бросившийся в иппельмановы судорожные объятия. Выползая из автобуса, Иппельман еще не очень хорошо осознавал случившееся; но, когда за его спиной раздался второй взрыв (огонь добрался до бензобака), он с необыкновенной ясностью понял, что ослеп. Скорее всего, осколки стекла попали ему в глаза через мгновение после взрыва, впрочем, Иппельман не решился бы спорить с тем, что слепота - результат контузии; слишком смутно он представлял себе действие ударной волны. Может быть, это просто шок, говорил он себе, успокоюсь и прозрею. И тут же понимал, что так не бывает. Он попытался выяснить, уцелел ли еще кто-либо, хотя и знал почти наверняка, что кроме него все погибли; раза четыре кричал, но не получил ответа  в какой бы то ни было форме. Было довольно холодно. Оставаться здесь нельзя, пришло в голову Иппельману, надо куда-нибудь двигаться. Городская черта находилась примерно в двух километрах отсюда; без ориентиров до города добраться довольно сложно. Самое простое, разумеется, - двигаться вдоль шоссе; но, вылезший из горящего автобуса, Иппельман не знал, по какую сторону дороги он лежит. Нужно идти, куда идётся, думал Иппельман, либо попаду в город, либо - в какой-нибудь посёлок по дороге. Главное двигаться, иначе можно погибнуть. Иппельман понятия не имел, от чего он может погибнуть, но вдруг вспомнил, что существует такая штука, как заражение крови, и утвердился в мысли, что этого-то ему и следует опасаться. Он попытался встать на ноги, покачнулся, потерял равновесие и осел на землю, потом попробовал ещё раз, встал, сделал шаг, другой. Кроме глаз, всё тело было в целости и сохранности. Надо идти, сказал он себе вслух. Ему понравилось, как это прозвучало, и он повторил, будто отвечая на рукоплескания воображаемой публики, рассевшейся в невидимых ему сумеречных кустах. Примерно получасовой поход происходил в полной тишине; наконец, Иппельман понял - у него нет сил. Он сел посреди дороги, надеясь, что его подберёт какая-нибудь проезжающая машина. Никто, однако, не проезжал, лишь сова, выискивая добычу, ухала во тьме. Понятно, думал Иппельман, часто ли машины ездят - во втором часу, в будний день, за городом? Сов стало две, они обнаружили друг друга и переругивались. Иппельман не знал, питаются ли совы человечиной. Ворóны - питаются. Но совы на ворон вроде бы не похожи и живут по ночам. Становилось холоднее. Неожиданно раздался звук подъезжающей машины; остановилась, дверь хлопнула, водитель подошёл к Иппельману, хмыкнул и со всей силы пнул ногой. Иппельман откатился на обочину, водитель сел в машину и уехал. Иппельман с трудом выбрался на дорогу и, покачиваясь, двинулся в неведомую сторону. Шёл он долго, очень долго. Несколько раз, обессиленный, сваливался на асфальт, потом решался продолжить путь. Боль в глазах не была невыносимой, как он с удивлением обнаружил, но забыть о ней всё же было невозможно. По расчётам Иппельмана, скоро должно было рассвести, и, даже если он избрал неверное направление, одна из проезжающих машин остановится -- не чтобы поглумиться над раненым, а чтобы помочь. В какой-то момент ему пришло в голову, что сообщение о взрыве в автобусе должно было уже поступить в органы правопорядка, что наверняка уже начали поиски оставшихся в живых, - значит, его скоро найдут. Но машин почему-то не было слышно, только разные мелкие твари скрипели и постанывали в траве на обочине. Внезапно Иппельман внутренне успокоился, расслабился. Вот как открывается второе дыхание, подумал он. Утренняя свежесть, если, конечно, утро уже настало, парадоксально гармонировала с резким, не желающим прекращаться по понятным причинам жжением в невидящих глазах. Где-то вдалеке раздалось кукареку, значит, всё-таки утро, всё-таки поблизости деревня. Радости не было, была пустота. И этой пустоты оказалось так много, что Иппельман переполнился ею и потерял сознание, не успев этого заметить. Он не заметил также, как очнулся, но заметил, почему - от прикосновения мокрой ладони ко лбу. Чё с тобой, -- тонкий голос не казался испуганным либо удивленным. Где я, спросил Иппельман, точнее, не спросил, а просто сказал. Здесь. Иппельман попробовал встать, но понял, что сил на это у него не хватит, да и сено под спиной вполне его устраивало. Лежи, голос рассмеялся, я сейчас молока принесу. Кто-то куда-то побежал, Иппельман слышал отчетливо, быстро вернулся. Пей. Холодное молоко было на редкость уместным. Тебе надо бинт наложить, а то, вишь, весь в крови. Как тебя зовут? А тебя? Я Иппельман, сказал Иппельман, почему-то гордясь своей памятью, в которой четко было прописано: он именно Иппельман, никто другой, кроме как Иппельман, - а потом, спустя минуту или две, понял, что думал вслух, экстатически выкрикивал собственную фамилию, вообще, вёл себя как кретин, ну, как совершеннейший кретин. Я кретин, да? Меня Лёхой зовут, голос опять засмеялся. Не, ты пойми, Иппельману было стыдно за несдержанное громкое самоименование, больно ведь, вот я сорвался. Да не, нормально всё. Назвавшийся Лёхой вдруг обнял Иппельмана, прижался к его груди, опять засмеялся. Ему лет двенадцать, решил Иппельман и спросил: сколько тебе. Бабка вот уехала вчера в город, а тут такое. Что - такое? и вообще отвечай, когда взрослые спрашивают. Голос Иппельмана не казался грозным, он и не был грозным, ни капли педагогичности в нем найти не удалось бы при всём желании. Там марля была, поищу сейчас. Опять убежал. Бабушка уехала вчера в город, подумал Иппельман, а тут такое, что - такое? Он начал представлять себе всяческие ужасы, вплоть до массированного нашествия инопланетян, но представлял неискренне, лениво, будто вспоминал перед сном последнюю серию малобюджетного сериала, чтобы заскучать окончательно и заснуть. Ты давай голову приподними, Иппельман и не заметил, как появился мальчик, я тебя сейчас перевяжу, уй, про йод забыл. А у тебя йод есть? Ну, может, зеленка, посмотрю щас, - и убежал опять, и очень скоро, как-то неестественно даже скоро вернулся, щедро залил глаза Иппельмана жгучей жидкостью, Иппельман выругался, а чего ругаться, подумал сразу же, жгучее к жгучему - это как минус на минус. Знаешь, что минус на минус дает? спросил он Леху. Знаю, обиженный недоверием мальчик начал обматывать голову Иппельмана бинтом, но про плюс так ничего и не ответил. А зачем ты здесь? Да вот, знаешь, ехал на звезды смотреть. А в городе нельзя было, там что, звезд нету? Иппельман на секунду задумался. Ну, как тебе сказать, есть то они есть, но там, понимаешь, светло очень даже ночью, ну, фонари, окна светятся, и так далее, а здесь неподалеку пригорок есть такой, и вокруг поля, никаких лесов, никакого жилища, со всех сторон горизонт, очень смотреть удобно. А зачем смотреть? -- вопрос мальчика мог показаться тупым, но Иппельману так не показалось, напротив. Он опять ненадолго задумался. Понимаешь, у меня есть телескоп, был точнее, до взрыва. Слушай, встрепенулся Иппельман, ты радио слушаешь? У бабки телек есть. Леха погладил Иппельмана по голове: ну чё, не больно? Не больно. Иппельману было больно, но он предпочитал думать, что это жжется йод, а вовсе не демонстрировал мужскую выдержку. А зачем телескоп? Это у меня такое хобби, ну, увлечение, понимаешь? я в телескоп люблю смотреть, в субботу езжу за город и смотрю всю ночь, спокойно так становится на душе. И добавил гордо: я планету открыл. Ну? Ну да. Правда? Ну да, правда. Леха опять прижался к нему, поцеловал в лоб. Она маленькая, конечно, пять километров в диаметре, такой огромный булыжник в космосе, зато - я первый, так ее и назвали: Иппельман. Знаешь, сказал Леха, там чё-то творится, по телеку передавали, а потом ты нашелся. Инопланетные захватчики? Не, голос мальчика был очень серьезен, -- война, кажется. Он поцеловал Иппельмана взасос, начал стягивать с него брюки. Что это ты, не смей, хорош, хорош. Когда они проснулись, Леха сказал: ты здесь лежи в сарае, - Иппельман обрадовался своей догадливости, он был уверен, что это сарай, - а то там бабка может вернулась, если ее как тебя не накрыло, или еще чё хуже. Убежал. Иппельман решил думать о звездах. Сообщение о войне не взволновало его, он чувствовал себя павшим на поле боя и мог позволить своим мыслям быть отрешенными и неземными, мог им позволить оперировать астрономическими масштабами, но размышление об астрономии сразу же покатилось не по тому руслу, Иппельман, сам того не желая, представил армаду инопланетных захватчиков, именно армаду, а не самих захватчиков, ведь он мыслил в данный момент масштабно, пришелец как таковой представлялся ему незначительным, не то что целая галактическая флотилия. Хана бабке, сказал Леха, войдя в сарай, будешь колбасу, пока не пришел кто? А кто может прийти? Ну, они. Кто они? Враги. Ты не темени, не темни, говори, что слышал. Да вот, сказали, война. Знаешь, Иппельман не без труда поднял спину с сена, я тут думал и понял: не случайно всё это. Чё? Война, взрывы, то, что бабушки твоей нет всё еще, что я здесь лежу. Да уж. Я думаю, Иппельман увлекся, это не просто война, это какая-то особенная война. Почему? Ну, видишь ли, так просто ничего не бывает. Давай я тебе бинт поменяю. Ты погоди, успеешь. Иппельман, увлеченный картиной мирового катаклизма, заговорил со ртом, полным колбасы: это захват, понимаешь, захват из космоса, очень простой расчет, никто не поверит, а они тут как тут, стремительно всё захватывают, и только тут начнут очухиваться, но поздно уже. Дожевал колбасу. Я думаю, они уже всё захватили, в смысле, все крупные центры, всё у них под контролем. Мальчик расхохотался, прыгнул на Иппельмана. Ты полегче. Помогая Иппельману одеваться, Леха приговаривал, ну чудак, ну чудак, какие на хрен пришельцы, это враги, а ты говоришь, а в космосе нет никого, я по телеку слышал, это китайцы, наверно. Да, подумал вслух Иппельман, может быть, китайцы. Но, - это он подумал уже про себя, - пришельцы как-то героичнее, так что будем держаться этого курса, тем более - всё равно уже кто, и так и так слепой, будут убивать - не увижу. Лёха, ты смерти боишься? Чё, а, ну да. И я боюсь, только мне всё равно уже. Тут он заплакал, несмотря на бинт, несмотря на раненые глаза, и только спустя час или даже больше понял, что плачет, значит, глаза на месте, просто не работают, а значит, есть надежда, хотя, впрочем, он не офтальмолог, не разбирается в этом ни капельки, и вообще вряд ли у пришельцев полевые госпитали предназначены для землян. Лёха содрал с него бинт, слизывал слезы, а потом пришли пришельцы, взяли его за руки и за ноги, понесли, понесли, положили куда-то, Иппельман слегка удивился, что именно положили, очень, кстати говоря, аккуратно, а не кинули как корм для их инопланетных собак, и повезли, повезли, потому что это куда-то, куда его принесли, оказалось машиной, запахло бензином, машина подскакивала на неровностях асфальта, и тогда Иппельман опять заплакал, причитая, где мальчик, Леха, где ты? я люблю тебя, слышишь, я люблю тебя. Спокойно, голос был неожиданно человеческим, потерпите. Значит, всё-таки китайцы, подумал Иппельман, чувствуя унижение, ведь если пришельцы, то не стыдно, а если китайцы, то это другое дело, они соразмерны и лишены космических масштабов. Что, желтопузые, победили? -- завыл Иппельман. Дядька тронулся, произнес голос. Болевой шок, сказал другой. Ничего, сейчас в райцентр его, в больницу, там поправят. Сволочи, плакал Иппельман, сволочи, оккупанты, гады. Мальчик, прятавшийся от санитаров за сараем,  пока скорая не скрылась за поворотом, побежал домой. Ба, чё такое телескоп? Драть тебя надо, вот что. Не, правда. Не знаю. Ба, а война будет? Сейчас доспрашиваешься у меня. Ба! Иди подои корову. Ба, а кто сильнее, наши или китайцы. Наши, а то как, а будешь хулиганить, отцу твоему скажу, приедет - отдерет как сидорову козу. Ба! Увидев выражение бабушкиного лица, Лёха опрометью бросился из избы, но, разумеется, не в сторону хлева, а к сараю, туда, где под сеном была запрятана эта штука, похожая незнамо на что.

Ноябрь 2000 - январь 2002

      Назад >