Главная > Архив выпусков > Выпуск 5-6 (1) > Проза

Алексей ЗВЕРЕВ

СОПРОТИВЛЕНИЕ  СУДЬБЕ

П р е д и с л о в ие 

       У  каждого  крупного  писателя  есть  свой  главный  сюжет, своя  магистральная  тема. К  ней  писатель  возвращается  снова  и  снова, изменяя обстоятельства, персонажей, саму  атмосферу  действия. Но, в  сущности,  он  пишет  одну  и  ту  же  историю, которая  заставляет  задумываться  о  вещах, особенно  для  него  важных.

       Бернард  Маламуд  очень  рано  осознал, какая  история   ему  всего  интереснее. И  собственную  интонацию  он  тоже  нашел  сразу, уже  в  первых  новеллах, появившихся  вскоре  после  войны. От  этой  интонации  он  никогда  не  отступал, хотя  никто  не  назовет  его  книги  однообразными.

       По-русски  пока  издано  немного:  два  сборника  рассказов  -   "Туфли  для  служанки", "Идиоты  первыми",  -  два  романа, причем  один  из  них, "Квартиросъемщики",  надо  разыскивать  в  старом,  десятилетней  давности  номере  "Иностранной  литературы". Зато  второй, и  лучший, его  роман  "Мастер", появился только  что, с  опозданием  в  тридцать   пять  лет (издательство  "Лехаим"). И  прочитавшие  эту  книгу, а  потом   вернувшиеся  к  прежним  русским  публикациям  сразу  почувствуют, что   при  всем  многообразии  описываемых  событий  и  ситуаций  есть   в  прозе  Маламуда  что-то  постоянно  повторяющееся. Характерное  именно  для  этого писателя, ни  для  кого  больше.

       Вот  как  говорит  о  своем  типичном герое и  его  неотступных  заботах  сам  Маламуд:  "Это  человек, страшащийся  уготованной  ему  судьбы, связанный  ею, но  пробующий  с  нею  справиться". Очень  часто  такие  попытки  заканчиваются  печально  или   даже    трагически: препятствия, встающие  перед  героем, непреодолимы, а  сам  он, бросающий  вызов   силам, над  которыми  он  не  властен, становится  то  смешон, то  жалок. Однако  чувство  обреченности  -  абсолютно  далекое  ему  чувство.

       Жизнь  постоянно  напоминает  этому  персонажу  о  том, как  велика  мера  человеческой  несвободы, униженности, беспомощности  перед  лицом   катастроф, которые  подстерегают  одна  за  другой. Тем  не  менее  сопротивление  судьбе  остается  у  героев  Маламуда    упорным. Они  и  в  самых  безвыходных  положениях не  признают  капитуляции.

       Собственно, это  и  была  основная  тема  Маламуда:  сопротивление  судьбе.

       Он   много  раз  к  ней  возвращался  и  в  тех  случаях, когда его  просили  высказаться  о  том, для  чего  существует  литература. Вспоминается  большое  интервью  Маламуда, которое  он  дал  в  1974  году  по  случаю  своего  шестидесятилетия. Началось  оно  с  вопроса: есть  ли  сквозная  мысль, проходящая  через  все  его  творчество? Маламуд  ответил, что  ему  всегда  было  важно  понять  границы  необходимости, как  и  степень  нашей  свободы  от  нее. "Мы  связаны  необходимостью, мы смотрим  на  мир  через  решетку  необходимости  и привыкли  не  замечать  ее  прутьев. Эта  необходимость  может  принимать  форму  социального  гнета, или  отказа  в  понимании, или  душевной  апатии. Она  порождает  травмированность  пережитым  или  сознание   вины  за  былую  слабость  духа, она  порабощает  личность, парализуя  ее волю. Но  человек  никогда  не  примирится  с  нею  и  будет  все  так  же  добиваться  освобождения. Он  будет  изобретать  свободу   -   для  себя, а  значит, и  для  других",

       Трудно  определить   дух  и  пафос  творчества  Маламуда  точнее. Случалось,  формулу, предложенную  им  самим,  находили  неубедительной, верней, слишком  специфичной. Говорили:  так  воспринимать  драму  человеческого  существования  способен  только  писатель, вышколенный  особым  социальным  и  духовным  опытом   -  еврейским. С  этими  суждениями  Маламуд  никогда  не  соглашался,  заявив   в  том  же  интервью  1974  года: "Я  американец, я  еврей, и  я  пишу  для  всех".

       Он, конечно, был  прав, когда  отказывался  признать  себя  только  выразителем  того  ощущения  мира, которое   сложилось  как  следствие  еврейского  исторического  опыта. Однако   и  выбор  героя, и  характер  конфликта  сразу  позволяют  угадать, как  много  значили  для  Маламуда  его  еврейское  происхождение  и  память  детства, прошедшего  в  Бруклине, в  квартале, где  нечасто  можно  было услышать  английскую  речь.

       Его  отец  держал  там  маленькую  бакалейную  лавку, где  Маламуд  еще  подростком  -  времена  были  трудные, "великая  депрессия"  конца  20-х  годов  - начал  работать  то  за  прилавком, то  на  складе. Лавка  служила  и  своего  рода  клубом, сюда  приходили  потолковать  о   будничных  горестях  и  надеждах, а  потом  вспоминали   украинское  или  польское  местечко, откуда  все  были  родом. До  последних  своих  дней, до  последних  рассказов, напечатанных  уже  после  смерти  Маламуда  в  1986  году, эти  разговоры  и  люди, встреченные   в   ранней  юности, оставались  для  него  неиссякаемым   творческим  источником:  подсказывали  сюжеты, оживлявшие   тени  давно  ушедших.

          Маламуд    любил  повторять, что  для  него  творчество  -  это, во  всяком  случае, не  исповедь, оно, помимо  всего  остального, еще  и  преодоление  связанности   собственным  жизненным  опытом, попытка  понять  и  запечатлеть  другого.  Жизнь  характерных  для  него   героев, если судить  по  внешним  признакам, и  правда  не  имеет  почти  ничего  общего  с  биографией  их  создателя. Вопреки  всем  сложностям, Маламуд  сумел  получить  прекрасное  образование, многие  годы  преподавал  в  престижных   американских  университетах,  стал  писателем, добился  признания  -  правда, не  сразу. Но  живая  нить, которая  связывала  его  с  бруклинской   юностью, сохранилась.  Для  его  творчества  это  имело  намного  более  серьезное  значение, чем  литературная  школа, в  которой  своими   главными   учителями  он  считал  американских  и  русских  классиков  -  Марка  Твена, Чехова, Достоевского.

       Имена  еврейских  авторов   -  Шолом-Алейхема, Переца  -  им  тоже  упоминались,  хотя  всегда  с  оговоркой:  он  не  считает  себя  их  наследником. В  литературном  смысле  он  им  и  не  являлся, а   идиш  знал  недостаточно, чтобы  на  нем  писать, и  все-таки  было  у  Маламуда  немало  общего   с  традицией, обозначенной  этими  именами. Он  и  сам  говорил, что  лучше  всего  ему  известна  и  понятна  жизнь  иммигрантов  из  Восточной  Европы, принадлежавших  к  поколению  его  родителей,  тех, кто  не  понаслышке  знал, что  такое  черта  оседлости. За  исключением  "Мастера", где  этого  потребовал  материал,  Маламуд  никогда  не  воссоздавал  реальность, такую  знакомую  и  его  родителям, и  посетителям  отцовской  лавки. Однако если  присмотреться, почти  все  его  персонажи  духовно  близки  именно  этой  среде. 

        Воспоминания отца   навеяли  и  сюжет  самой  известной  книги  Маламуда. Герой  "Мастера"  Яков  Бок  имеет  реальный  прототип: Менахем  Бейлис, которого  черносотенцы  пытались  обвинить  в  ритуальном  убийстве  ребенка,  доведя  дело  до   знаменитого  судебного  процесса, происходившего  в  Киеве  незадолго  до  Первой  мировой  войны. Об  этом  процессе,  о  самом  Бейлисе, уехавшем  в  Америку  после  того, как   присяжные  вынесли   оправдательный    вердикт, Маламуд  много  слышал    в  детстве. Слышал  и  о  том,   что  впоследствии  Бейлис  повел  себя  очень  двусмысленно: пытался  заработать  капитал  на  перенесенном  страдании,  а  с  другой  стороны, хотел  как-то  себя  отделить  от   еврейских  иммигрантов, стать  американцем  без  прошлого, которое  считал    постыдным. 

       Когда  десятилетия  спустя   Маламуд    принялся  изучать  для  своей  книги  газетные  отчеты  и  сборники  документов, оказалось, что  в  этом  даже  не  было  особой  нужды  -  и  персонаж, и  обстоятельства   были  ему  уже  ясны. И  он  не   стал   подробно  реконструировать   реальные  события, в  деталях  воссоздавать  портрет  реального  человека. Между  Боком  и  Бейлисом  различий  намного  больше, чем  сходства, поскольку  Бок  -  это  типичный  маламудовский  персонаж, который  сопротивляется  судьбе  в  ситуации, выглядящей  для  него  безнадежной. "Самое  главное,  -  сказал  Маламуд   по  выходе  книги,  -  что  тюрьма  становится  для  героя  духовным  освобождением". Он  преодолевает  страх  перед  жизнью  за  пределами  гетто, он  чувствует  в  себе  обретенную  моральную  твердость, и сознание  своей  нравственной   правоты  дает  ему  силы преодолеть   искушение  предательством  или  компромиссом, который  стал  бы  спасением,  но  и  проклятьем  навеки.

        Эта   же  ситуация, пусть  она  не  принимает  настолько  драматического  характера, очерчивается  во  многих  рассказах  Маламуда. Колорит  большинства  его  новелл  сумрачен: тяжелая, вязкая  будничность, которая  загоняет  человека  в тупик  и  требует  смириться  с  ее  жестокими  законами, покончив  с  мечтами  о  какой-то  иной, действительно  человечной  жизни. И  герою  Маламуда    нередко   приходится  подчиниться    давлению  обстоятельств, принять   свою  зависимость  от  них  как  непреложный  факт. Он  далеко  не  всегда  безупречен, этот  герой, он  для  Маламуда  существо, которое  заслуживает  не  только  сострадания,  но  и  насмешки. Он  пытается  перехитрить  собственную  участь,  но, конечно, проигрывает,  при  этом  укоряя  не  себя, а  других, вечно  обвиняя   в   своих  злоключениях  то  нескладный  порядок  вещей  в  мире, то   мифических  врагов  с  их  недобрыми  умыслами. Пластичность  этого  персонажа  невообразима,  он  способен  к  каким-то  спонтанным  и  даже ему  самому  не  очень  понятным  переходам  от  самоотверженности  к  низости,  а  от  убожества  к  героике. Никаких  возвышенных  иллюзий  на  его  счет  Маламуд  не  питает, слишком  отчетливо  видя  его  слабости, и  тем  не  менее  твердо  веря, что  есть  черта, которой  персонаж  не  переступит  ни  при  каких  обстоятельствах. Он  просто  перестал  бы  быть  самим  собой, если  бы  атрофировалось  присущее  ему  чувство  этической  правды  и  стремление  жить  по  правде, какой  она  ему  видится.

       Современный  шлемиль, простак  посреди  чрезмерно  искушенного  и  уже  ни  во  что  не  верящего  мира, всегдашний  неудачник, которому    никак  не  удается  покончить  со  своими  старомодными  представлениями  о  порядочности  и    бескорыстии  как   естественной  норме  отношений, -  таков  человеческий  тип, прошедший, с  бесконечными  модификациями, через   все  книги  Маламуда.

       Национальная  характерность  этого  героя  оставалась  для  писателя  вне  сомнений  еще  с   его  ранней  повести  "Помощник", получившей  в  1957  году  Национальную  книжную  премию. Там  описывалась  лавка  вроде  отцовской  и  ее  владелец, бедствующий   маленький  человек, для  которого  заповеди,  усвоенные  из  Ветхого  завета, остаются  непререкаемыми, хотя  жизнь  то  и  дело  подсказывает, что  надо  бы  ими  поступиться  или  хотя  бы  на  время  о  них  не  вспоминать, чтобы   в  очередной  раз   выкарабкаться  из  ямы. Какой-то  беспутный  молодой  итальянец, парень  с  темным  и, похоже, криминальным  прошлым, поступает  в  эту  лавку  разнорабочим  и  долго  не  может  взять  в  толк, каким  образом  удается  держаться  на  плаву  хозяину  с  его  глупой  доверчивостью  и   непреклонной, смешной  честностью, с  этими  его   дикими, на  посторонний  взгляд, религиозными  обрядами и  неистовой  заботой  о  дочери, не  видевшей  в  жизни  ничего, кроме  своей   улицы  с  обшарпанными  домишками  да  магазинчика  с  жалким  ассортиментом.  Сталкиваются   совершенно  разные  характеры,      вступают  в  конфликт  несочетаемые   системы  ценностей  -  и  побеждает  та, которая  олицетворена  в  старике-бакалейщике,  поначалу   таком  чужом  и  нелепом  для  его  нового  помощника.  Исподволь, без  всяких  усилий   он  приучает  итальянца  превыше  всего  дорожить  отзывчивостью, милосердием, ощущением  правоты  перед  собственной  совестью. И  на  последних  страницах  итальянец  читает  еврейские  священные  книги, готовясь  принять  веру, казавшуюся  ему  бесконечно  далекой.

       В  том, как  рассказана  эта  странная  история, нет  никакой  патетики. Родной  стихией  Маламуда  был  трагифарс, иногда  чуточку  сентиментальный, чаще  -  с  остро  выраженным  элементом  гротеска. Он  умел  быть  подкупающе  правдивым, воссоздавая  течение  будней, но, когда  этого  требовала  художественная  задача,  придумывал   события  почти  неправдоподобные, смело  вводя  фантастические  образы  или  прибегая  к  откровенному  парадоксу. В  прозе  Маламуда   соединились  точно  воссозданные  реалии  повседневности, шарж, лиризм, притча  -  сплав, который так  и  остался  уникальным. Смешение  комического  и  грустного, такое, как  у  Маламуда, тоже   осталось  его  фирменным  знаком.

       Однажды  ему  задали  вопрос: способна  литература  принести  какую-то  реальную  пользу  обществу  или  она  остается  занятием  для  одержимых  и  пищей  для  гурманов?  Маламуд  сказал, что  в  нем  напрасно  пытаются  увидеть  моралиста -  у  него  нет  готовых  ответов  на  бесконечно  сложные  вопросы, которые  предлагает  жизнь, и  он  не  стремится  учить  своих   читателей  мудрости, так  как   и  под  конец   пути  ею  не обладает.  Но  литература  все-таки  всегда  для  него  была  серьезным  занятием, у  которого  есть  свое  бесспорное  оправдание: "Она  обогащает  и  возвышает  дух, она  способна  изменять  людей, а  значит,  объяснить  им,  для  чего  они  живут. Случается, она  даже  заставляет  кого-то  пересмотреть  всю  свою  жизнь. А  если  ей  по  силам  и  такое, значит,  она  необходима".

Назад >