Главная > Архив выпусков > Выпуск 7-8 (Том 1) > Проза

Екатерина КОРОТКОВА-ГРОССМАН

НЕОЖИДАННЫЙ ГРОССМАН

Предисловие

Мне давно уже хочется написать о вопросах на первый взгляд камерных - новые формы реализма, психологические глубины в самых, казалось бы, заурядных бытовых ситуациях, прорывы автора к. новому, неожиданные для тех, кто хорошо знаком с его литературным стилем.

Василий Гроссман - автор романов идей, знаменитых политических романов и повестей - убежденный реалист. Золотой век русской литературы, для него самое дорогое, насущный хлеб. Он противопоставляет его серебряному и не в пользу последнего - «труд хлебопека» и «труд ювелира».

Стилистические изыски ему всегда были чужды. Но одно дело - изыски, другое - свойство истинного писателя, - прорыв нерациональный, от автора не зависящий, возникающий как бы сам собой. Впрочем, автор реализму не изменил, предлагаемые читателям альманаха «ДИАЛОГ» рассказы написаны в простом и ясном реалистическом духе. Но ничто подлинно творческое не существует в застывшем виде, обновляется и реализм.

Наиболее интересен в этом процессе рассказ «Мама», сразу охватывающий ощущением некой «плавучести», подводных течений в, казалось бы, крепко накрепко сколоченном реальном сюжете.

Кто здесь мама? И одна ли в рассказе мама? Евгения Хаютина хозяйка литературного салона и жена наркома Ежова, удочерившего ребенка репрессированных им людей, - «неплохая женщина, не злая, и девочку жалела, но все же она была странная».

Неужели весь этот рассказ, такой простой и горький, посвящен только ей, неясной, словно призрак, женщине?

В нем же есть другая, настоящая мама, та, что осталась в памяти пятимесячного ребенка накануне ареста - плеск волн в Ламанше, крик чаек. И потом: «тепло материнских рук, тонкие пальцы, ноготки, два серых глаза, широко глядящих на русские поля». Она приснится потом Наде, взрослой девушке, собирающейся замуж. Надя не признала в ней маму, но конечно ей приснилась мать.

И сама Надя, мечтающая о ребенке, - тоже мама, будущая мама, ведь не зря же ей приснился этот сон.

Няня Нади в доме Ежовых, Марья Дементьевна, которая проводит с заболевшей девочкой дни и ночи и готовится спасти ее от детприемника, увезти в деревню, конечно, подлинная мама, кто еще не спит над ребенком ночей и рискует свободой, а может быть и жизнью, защищая свое дитя. Тема няни - второй матери - вообще близка была автору.

И еще одна мама мелькнула на емких страницах небольшого рассказа старушка, штопанная перештопанная и уж такая робкая, что, казалось, не только говорить, но и смотреть боялась... Боязливая, она решилась войти в дом своего грозного зятя, чтобы попрощаться с дочкой навсегда.

В рассказе так много мам, что кажется, всмотревшись, найдешь еще каких-то, даже в детдоме. Тема «мамы» расплескалась по рассказу, милые лица, добрые глаза, плеск волн и чайки то ли из фильма, то ли той неведомой глубины, что зовется подсознанием. И странное дело. Жуткий, тупиковый рассказ о загубленных жизнях, одиночестве, задавленном таланте одновременно обдает смертным холодом и согревает теплом материнской любви.

Таких сильных прорывов к новому у автора, пожалуй, больше нет, не считая некоторых эпизодов в его крупных книгах. Однако сложность психологии человека его всегда привлекала, а привычка не искать у Гроссмана второго плана временами приводила к тому, что некоторые его вещи оставались непонятыми.

Рассказ «Маленькая жизнь» охотно печатали при советской власти и вырубили топором из перестроечного собрания сочинений, невзирая на мои бурные протесты. Его сочли советской агиткой. Писатель очень искренний, Василий Гроссман в 30-е годы писал повести и рассказы, которые печатали охотно. Его уважение к труду и людям труда, его вера в талантливость народа совпали с требованием эпохи.

Но «Маленькая жизнь» это совсем о другом. Грустный рассказ о странном и тяжелом человеке, советском служащим, с робкой, но поэтической душой, не сумевшим реализовать смутно тревожащую его поэтичность. Домосед, засевший в своей коммуналке, как заяц в норе, он не хочет гулять по праздничной улице, ходить в кино и уж конечно открестился от стенгазеты и всяческих кружков, да и жене запретил все это.

Разумеется, не правы советские дамы-сослуживицы, завидующие его супруге, как не прав и сослуживец героя, презрительно обозвавший его бабой. Он замучился сам и замучил жену, женщину хорошую и совсем не глупую, обыкновенную. Она ценит чистоту его души и доброту, но понять своего мужа не может. Он и сам себя не понимает. Пожалуй, лучше всех уловила его суть невоспитанная приютская девочка Ксенья, грубо брякнувшая: «малахольный». Он и в самом деле нажил некую фобию в постоянной внутренней борьбе.

Любовь к тому, что безвозвратно миновало, тяга думать, вспоминать, рассказывать о детстве, о красивом городе на Волге и прелести семейного тепла. И острое неприятие настоящего с его многолюдством и суетой.

Крохотный рассказ, вместивший в себя всю эту сумятицу человеческих отношений, муки непонимания, взаимные обиды и, несмотря на все это терпимость и любовь, по-моему, принадлежит к ряду самых интересных психологически тонких рассказов Василия Гроссмана.

В наше время, время острых социальных перемен рассказ с особой силой привлекает внимание. Мы на себе узнали, что перемены - даже самые желанные - это стресс. Что приспособиться к резкому изменению образа жизни для многих трудно.

Кто-то радостно спешит навстречу любой перемене. Но большинство отнюдь не с легкостью приспосабливается к новой жизни. А кто-то вообще не хочет жить в измененной реальности - не хочет и не может, она ему глубоко противна. И тяжко маются аутисты, сходные с «малахольным» дядей Левой, мучают своих близких и вызывают насмешку «нормальных».

Нам сейчас легко представить себе ситуацию 20-х годов, казалось бы, давно забытых.

Странный дядя Лева автору не симпатичен. Василий Гроссман и особенно молодой Гроссман был сторонником прогресса, движения, перемен. Но он всегда был шире общепринятой нормы. В его произведениях временами не сливаются философский и эмоциональный план. Своего героя он не любит, но понимает и жалеет.

А ностальгическое воспоминание о прекрасном городе детства и семейном тепле - это, вероятно, просто о себе. Здесь автор с героем сливаются.

И такие прорывы нерационального - самое ценное у писателя. Это и есть в высоком смысле слова художественная литература.

Так выходит, что нетипичный Гроссман - это настоящий Гроссман, ибо прорывы эти нередки и врезаются в память. Как эпизод с книжкой о козленке, припомнившийся в предчувствии гибели и Гитлеру, и еврейскому мальчику Давиду, входящему в камеру смерти.

Назад >