Главная > Архив выпусков > Выпуск 7-8 (Том 2) > Театр

Рахиль ДОКТОР (Германия)

ЕВРЕЙСКОЕ КАБАРЕ «ЛАПСЕРДАК» В БЕРЛИНЕ

П р е д и с л о в и е

Главы из воспоминаний Рут Клингер «Женщина в лапсердаке»^*1 посвящены существовавшему в Берлине в 1930-1933 гг. еврейскому литературному кабаре «Лапсердак» (Kaftan, Кафтан)^*2, основательницей и ведущей актрисой которого была сама Клингер.

В театральной жизни Берлина на закате Веймарской республики среди множества различных театров-кабаре - от откровенно-развлекательных до авангардно-художественных и сатирически-политических - оно занимало особое, безусловно, только ему принадлежавшее место. И этим местом был перекресток.

Дефиниция «литературное еврейское кабаре» соответствовала реальности. В тридцатые годы «Лапсердак» был единственным еврейским кабаре, признанным театром, то есть культурным учреждением - кабаре для понимающей идиш, но говорящей по-немецки искушенной публики большого города (большинство берлинских театров малых форм были созданы евреями или при их активном участии. Однако это были немецкие театры, «еврейский» юмор или обыгрывание еврейской темы были там возможны, но все исполнение в этих театрах шло на немецком языке^*3). Но, «вписанное» в немецкий культурный ландшафт, еврейское кабаре не только не порывало связи со своими корнями, но и настаивало на ней. К началу 1930-х гг. еврейский театр, возникший в восьмидесятые годы XIX века, успел пережить несколько этапов своего развития - от полупрофессионального театра с составленными из отдельных номеров программами до знаменитых уже к тому времени «Габимы» и ГОСЕТа. Уже возникли еврейские коммерческие театры в Америке, еврейское политическое кабаре в Вене, польский еврейский театр Э.-Р. Каминьской и «Виленская труппа». Ко времени возникновения «Лапсердака» еврейский низовой театр, еще существовавший как реальность, одновременно становился предметом стилизаций и рефлексий. Просвещенного зрителя, пришедшего на эти зрелища прямиком из благопристойных залов европейского театра, он ошарашивал. Это был театр, как бы не учитывавший достижений современного искусства, театр на обочине. Кричащая убогость и захватывающая эмоциональность, жанровая всеядность, легкость и быстрота перехода от пафоса к иронии, от сентиментальности к шутке, комизму вызывала смешанные чувства отторжения и притягивания. Еврейский театр с его примитивными изобразительными средствами, простотой и наивностью поражал, кроме всего прочего, своей публикой, которая попирала все представления о принятых в современном мире эстетических конвенциях. «Семейные» отношения между залом и сценой, непосредственность, спонтанность реакций вызывали у постороннего наблюдателя изумление, иронию и растерянность. Эта публика, громкая, бесцеремонная, готовая и к бурному сопереживанию, и к ссоре, была для них частью представления. Как правило, описания этих представлений принадлежат ассимилированным евреям, что отнюдь не случайно^*4. Театр еврейской улицы, близкий балаганному, ярмарочному представлению, открывал новые горизонты в искусстве и удовлетворял потребности в самоидентификации.

«Лапсердак» наследовал от еврейских варьете и маленьких театриков и музыкальные номера, и тексты, зачастую и самих исполнителей, и отчасти даже публику. Однако, кроме инсценированных народных песен, хасидских танцев и сценок из жизни местечка, в его программу входили и художественное чтение, и инсценировки классиков, и сатирические скетчи. Он был частью буйно-цветущего ландшафта кабаретного Берлина, в те годы несомненного лидера в этом жанре.

«Лапсердак» дает уникальную возможность рассмотреть и особенности жанра кабаре как такового, и взаимовлияния немецкого и еврейского кабаре^*5. 

Уже в самом названии была заложена установка и программа. «Лапсердак» выполнял функции посредника, он представлял восточноевропейских евреев немецко-еврейской публике, большей частью уже ассимилированной, но помнящей свое родство или желающей его вспомнить.

Для понимания места еврейского кабаре в Берлине рубежа 1920-1930-х гг. нужно хотя бы в общих чертах обрисовать историю отношений между «коренными» немецкими евреями и евреями из Восточной Европы.

К началу ХХ века в больших городах Германии уже сложился целый слой еврейского бюргерства, сформировалась еврейская субкультура. В контексте еврейской общности в Германии, где общественный успех был высшей целью, приехавшие еще в XIX веке упорные, честолюбивые и старательные эмигранты из Галиции или Познани смогли стать активными участниками процесса ассимиляции. Поначалу с ними мирились как с неизбежностью, их активность вызывала опасения и страх, но постепенно они заняли свое место и в немецко-еврейском обществе. Нестабильность положения в обществе и, как следствие этого, гибкость, восприимчивость и социальная мобильность давала евреям преимущество перед традиционным немецким бюргерством, нередко позволявшее достичь достаточно высокого положения. Юристы, врачи, коммерсанты, банкиры, люди творческих профессий обладали, как правило, двумя качествами, необходимыми для того, чтобы быть принятыми в обществе: состоянием и образованием. Прогресс, разрушивший традиционную культуру, способствовал созданию нового слоя немецкого еврейства и выявил новые основания для их объединения. Люди одного круга, они посещали одни и те же премьеры, обсуждали одни и те же литературные и политические темы и обставляли свои квартиры в соответствии с требованиями современного стиля. Но, кроме того, их объединяло также сознание своей уязвимости, недоверие к окружению, общий опыт обид и унижений, необходимость постоянных усилий в достижении и сохранении своего положения. И если для первых поколений ассимилирующихся евреев борьба за «место под солнцем» была первостепенной задачей, то для их детей и внуков насущнее оказалась проблема «своего места», самоидентификации. Некоторые из них воспринимали свое еврейское происхождение как досадную помеху, чувствовали себя и были частью немецкого общества; другим еврейская самоидентификация не только не мешала участвовать в немецкой жизни, но и, наоборот, способствовала рефлексии на эту тему в рамках немецкой культуры; для третьих обретение еврейских корней означало отказ от всего немецкого.

В этой пестрой, разнообразно направленной жизни еврейские беженцы из Восточной Европы, именуемые в ту пору в Германии «ост-юде» (Ostjude) были для немцев и немецких евреев отнюдь не умозрительно-теоретической проблемой. «Ост-юде» были реальностью, с которой приходилось считаться. В сознании немецкого обывателя и, соответственно, немецкого еврея они присутствовали постоянно. Эти люди носили другую одежду, занимались мелкой спекуляцией и торговлей, относились к самым низшим слоям общества, часто служили предметом презрения, недовольства, шуток, насмешек. Обыгрывалось все: акцент, одежда, жесты, манера поведения. Бесправные, смешные, плохо говорящие по-немецки, они, по мнению многих ассимилированных евреев, компрометировали своих «братьев по крови», могли вызвать новую волну антисемитизма в немецком обществе и потому провоцировали на антисемитские высказывания самих немецких евреев, стремившихся доказать свою лояльность. Беженец из Восточной Европы, «ост-юде», и был тем самым фольклорным бородатым евреем в лапсердаке, образ которого позднее так активно использовался нацистской пропагандой в борьбе с вполне благопристойными «немцами Моисеева Закона» - владельцами банков, издательств и магазинов, адвокатами и врачами. В то же время «ост-юде» были «еврейскими евреями», сохранявшими традиции и религию в гораздо большей степени, чем их ассимилированные соплеменники. Они были укором и напоминанием об утраченных корнях.

__________________________________________

^{*1 Klinger, R. Die Frau im Kaftan. Gerlingen, Bleicher Verlag, 1992}

^{*2 В данном случае немецкое слово «Kaftan» означало отнюдь не одежду русского крестьянина или «верхнее долгополое мужское платье», как сказано в словаре Даля. Здесь его русскоязычным эквивалентом может быть только одно слово - «лапсердак», название традиционной одежды евреев из восточно-европейских местечек. Именно «лапсердаками» именовали в Германии евреев из Восточной Европы, а синонимами были слова «поляк», «галициец», «русский», «schnorre» («шнорре», попрошайка) и т.п. Ими пользовались не только немцы, но и немецкие евреи. Кафтаном назвал В. Меринг героя своей пьесы «Берлинский купец» - галицийского еврея, приехавшего в Берлин «крутить дела». Спектакль по этой пьесе, поставленный Э. Пискатором в 1929 г., вызвал негодование и левой, и праворадикальной прессы. Пискатора и Меринга обвиняли одновременно и в антисемитизме, и в антипатриотизме. И, конечно, у берлинской публики имя этого героя было на слуху.}

^{*3 Автор рекомендованной нацистской цензурой в библиотеки, идеологически выдержанной, расистской книги «Образы евреев на немецкой сцене» Элизабет Френцель пишет об этом откровенно и неодобрительно: «Комические роли евреев поселились в театрах миниатюр, стали её основой. Достаточно прочитать тексты для конферанса, собрание анекдотов и разговоров о театре Робинчека, Пауля Моргана, Макса Эрлиха, либретто ревю и оперетт Голлендера, чтобы понять, какую огромную роль играли в кабаре еврейский дух и еврейская среда. И в еврейском кабаре "Лапсердак", и в "Кабаре комиков" ощущали достаточно твердую почву под ногами, чтобы дать волю врожденной еврейской иронии» (Frenzel E. Judengestalten auf der deutschen Bьhne. Mьnchen, Deutscher Volksverlag, 1942. S. 239).}

^{*4 Современный немецкий историк театра Петер Шпренгель так объясняет этот феномен: «Восхищение Кафки и его друзей еврейским театром не в последнюю очередь питалось противопоставлением бургерской высокой культуре. Как альтернатива официальному искусству, репрезентативному современному театру "Кафе Савой" для авторов Пражского кружка выполняло роль, которую кабаре или варьете играло для других группировок модернизма и впрямую для экспрессионизма. Демонстративное обращение к субкультуре было важно не только как путь к обретению культурно-религиозных традиций угнетенного и подавленного национального меньшинства, но и как эстетическое средство, с помощью которого здесь - в тесном помещении и в скромных декорациях - осуществлялся театр. Простота вела к концентрации, примитив делал возможным абстрактность, которая привлекала Кафку» (Sprengel P. Scheunenviertel-Theater. Jьdische Schauspielintruppen und jiddische Dramatik in Berlin (1900-1918). Berlin, Fannei & Walz, 1995. S. 18).}

 ^{*5 Трудноуловимый для дефиниций жанр кабаре (первоначальное значение слова «кабаре» - блюдо с ассорти, подававшееся в кафе) - это театр, в котором отсутствует единое драматическое действие, театр «из кусочков», из номеров остросовременной тематики, того, что «висит в воздухе». Кабаре предполагает особого рода публику, отличающуюся от зрителей варьете, шоу или других составленных из самостоятельных номеров зрелищ, и особого рода контакт с ней. Здесь важно ощущение своей избранности или изгойства (часто и того, и другого одновременно), сознание своей «инаковости», инородности по отношению к общей массе, толпе. Однако характерный для кабаре непосредственный, почти интимный, контакт с залом вовсе не всегда означает единение, поскольку скандал, конфронтация, вызов часто входят в намерения кабаретистов. Художественные, литературные, политические, национальные установки кабаре должны отличаться от того, что принято считать нормой в обществе. Кабаре должно нарушать табу.}

Далее >

Назад >