Главная > Архив выпусков > Выпуск 9-10 том 1 > Поэзия

Светлана ШТЕЙНГРУД- АКСЕНОВА

ЕДИНОЕ ПРОСТРАНСТВО СЛОВА

Поэзия и поэты на страницах альманаха "ДИАЛОГ"

(продолжение)

Этой страшной судьбы избежал поэт и сказочник, фронтовик  Овсей Дриз, родившийся в украинском еврейском местечке в 1908 и умерший в Москве в 1971 году. Более того, его стихи, начиная с шестидесятых годов, достаточно широко издавались. Быть может потому, что Дриз писал не только лирические стихи, но и сказки для детей и взрослых. Один из его лучших переводчиков, сам отличный поэт Генрих Сапгир писал в предисловии к публикации Овсея Дриза (вып. 3-4, том 1, 2001/2002): «...Я любил  его песенную душу, которая смотрела на мир большими печальными глазами... Оригинальность и блеск таланта, мне кажется, заметны  даже в переводе с идиша на русский. А что касается стихов и сказок для детей, то ни в Израиле, ни в рассеянии не встречал я автора, равного Овсею Дризу». В «ДИАЛОГЕ» опубликованы «Хеломские Мудрецы» Овсея Дриза. Эту блестящую, полную юмора, тонкого лиризма поэму для детей и взрослых Генрих Сапгир перевел бережно и тонко. Сквозь прекрасный русский язык мы чувствуем пластику идиша, колорит еврейского местечка, над жителями которого Дриз так нежно и любовно посмеивается. Начинаются  истории давних лет с того, что  старый Фроим влез на чердак и нашел в стариной книге бисерную закладку с изображением Хелома. И мудрецы решили, что их родной Хелом, который был из «чистого бисера», таки украли. Что подтверждает и автор:

Когда я проездом

Был в этом местечке,

Я вечером встретил

Мышонка у печки.

Мышонок глядел

На меня независимо

Глазами

Из самого черного бисера.

Наверное, в ночь,

Когда Хелом украли,

Он прятался в самом глубоком подвале,

И ловкие воры

Во мгле и пыли

Две бусинки черных

Найти не смогли.

В разделе «Архивы, воспоминания» под рубрикой «Страницы семейных историй» (вып. 7-8, 2005/2006) поэт Елена Аксельрод продолжает рассказ о деятелях еврейской культуры. Ее родители - художник Меир Аксельрод  и  писательница Ривка  Рубина уцелели. А дядя - Зелик Аксельрод  погиб.  «Фактически, - пишет Елена,- уничтожение еврейской культуры, так победно завершенное после войны, началось в Белоруссии и на Украине». Изя Харик и другие жившие в Минске писатели были арестованы в 1937 году, Зелик Аксельрод - весной 1941. Его вместе с другими «политическими» расстреляли накануне взятия Минска фашистами. Елена цитирует стихотворение дяди «Расстрелянный» (в своем переводе). Зелик Аксельрод написал его в 1924 году, предсказав, как многие другие поэты,  свою судьбу:

Ночь, пустотой пудовой налитая,

Молчала. Город замерший молчал,

Не выстрелы недавние считая,

А имена убитых наповал.

В том же году Зелик Аксельрод пишет великолепный цикл о беженцах Первой мировой войны. И возникает тема поезда, которая станет одной из центральных в трагических стихах еврейских поэтов о Второй мировой войне, о Катастрофе и поездах смерти. И это стихотворение звучит как пророчество:

Куда-то убирают мертвеца,

Слепая пуля пролетает мимо.

Приговоренный вечер ждет конца

И дышит дымом...

Приговоренный вечер. Приговоренный язык... Мать Елены Аксельрод Ривка Рубина писала на идише и сама переводила свою прозу на русский. Ее уже нет в живых, но они  вновь встречаются  на страницах альманахов, мать и дочь.  В 3-4 выпуске «ДИАЛОГА» (2001/2002) опубликован рассказ Рубиной  о еврейском штетле «Пятно» и подборка стихов Елены Аксельрод, которая озаглавлена «Я не умею отмолить вину» (Памяти мамы).  Процитирую две строчки из  «Плача по непрочитанным книгам»:

Осколками желтых звезд город чадящий вспорот...

Куда они подевались - те, кто тебя читали?

А кто читал Бориса Могильнера, который, по выражению автора предисловия  и переводчика его стихов поэта Германа Гецевича, «последний еврейский писатель минувшего столетия...» (вып. 7-8, 2005/2006). Он писал прозу и стихи на идише, в 1943 году попал в сталинский концлагерь, затем вернулся, был реабилитирован. Первая книга стихов была издана только в 1985 году, когда автору было уже шестьдесят пять. «ДИАЛОГ» возвращает из забвения много талантливых имен и строчек, в том числе эти:

С веток свисает сосулек стеклянная прядь,

Мерзлое яблоко телу изгнанье пророчит,

Дерево жаждет - губами коры закричать,

Только никто одолжить ему голос не хочет.

Но голос выкорчеванного дерева литературы на идише продолжает звучать, хотя корни этого некогда плодоносного дерева исчезли вместе с еврейским местечком, его жителями, его своеобразным колоритом. Специальная рубрика альманахов так и называется - «Кадиш по местечку». В последнем (7-8 выпуске)  - кадиш по Витебску в стихотворении Владимира Друка, ныне жителя США. Оно посвящено памяти Марка Шагала. В нем - о пожаре, случившемся в ночь, когда родился великий художник, о войнах, революциях, погромах, разрушающих не только землю, но и небо:

А за окном в разделе "разное",

Висит луна четырехфазная.

Видны сквозь дырки в занавеске

Ее обломки и обрезки.

Впрочем, эти страшные пожары, погромы начала века после Катастрофы европейского еврейства выглядят почти бутафорскими. Катастрофа  - одна из главных тем ХХ века, и она - общечеловеческая, а не только еврейская.  Впервые полное уничтожение целого народа стало национальной программой другого народа. Вопрос вопросов - религиозный, нравственный, философский: как человечество допустило это? Как Б-г  позволил? «Трагедия нашего века, - когда-то сказал  в интервью мне израильский писатель Бен-Цион Томер, - состоит в том, что не выродки, а обыкновенные (в массе своей) люди совершали чудовищные злодеяния. Произошла прежде всего катастрофа всех духовных ценностей человечества».  Бен-Цион Томер написал потрясающую поэму «Письма из страны Мертвых» после посещения Освенцима, зловещего места, о котором один из героев поэмы говорит: «Если Бог все-таки выжил, то здесь он совсем утратил свой облик». Поэт родился в Польше, чудом уцелел во время Катастрофы, подростком в 1943 году попал в Палестину. И вот, приехав во главе делегации израильских писателей в страну своего детства, в лагерь смерти, где невозможно отыскать следы исчезнувших родных и близких, он  испытывает потрясение, остро ощущая фантасмагорию несоответствия места и того, что произошло здесь:

И как здесь красиво. Ужасно красиво.

Если это красиво - назвать красивым

такое ужасное место.

И какая тишь, остров, забытый сердцем,

как все крики,

зеленая  кафедраль тишины - пустая, ни человека, ни Бога.

Это ощущение зияющей пустоты, молчания Бога не покидает поэта и после отъезда, и он бесстрашно признается в очень страшных вещах:

Оттого,  что не знаю, где рассеян их пепел,

целый мир для меня - мир мертвых.

Увы, эта метафора стала реальностью: Бен-Циона Томера уже нет среди нас. Мне выпала честь быть знакомой с этим замечательным человеком, переводить его стихи, в том числе «Письма из страны Мертвых». Но с творчеством философа и поэта Пауля Целана, писавшего на немецком языке, впервые  познакомилась на страницах альманаха "ДИАЛОГА". Я не знаю, читал ли Томер Целана (он знал много языков) и слышал ли Целан  что-нибудь о Томере. Но в переводе на русский язык они вступают в незримый диалог на страницах «ДИАЛОГА». И Целан  как бы отвечает своему соплеменнику и коллеге Томеру в стихотворении «Псалом»: «Тычинок прах из пуст-небесья...». Небеса пусты, и потому: «Нас вновь из глины и праха не вылепит Никто». Публикация Натальи Мавлевич, посвященная Паулю Целану, вместе с переводами его стихотворений, выполненными самой Мавлевич, а также Ольгой Седаковой и Марком Гринбергом - несомненная удача альманаха (вып. 3-4, 2001/2002). Судьба Целана, еврейского юноши, родившегося в Черновцах, уцелевшего в нацистском лагере, бежавшего от советского режима, преподававшего в Сорбонне, как пишет Мавлевич, «зеркало истекшего столетия, его имя звучит рефреном к трагическим мотивам ХХ столетия». Он, как Бен-Цион Томер - на иврит, переводил на немецкий, французский, румынский  многих выдающихся поэтов и прозаиков, в том числе русских - Чехова, Блока, Мандельштама. Судьбы этих двух людей вообще причудливо перекликаются, с той лишь разницей (существенной!) что Томер обрел свою родину, а Целан так и остался чужаком. Но и этот космополит, впитавший космос мировой культуры, прежде всего принадлежит своему народу и его судьбе. Вновь и вновь возвращается он к теме Катастрофы: «Еврейская прядь, ты не будешь седой»; «Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые». Пытаясь понять и объяснить стихотворение Целана «Тодтнауберг», посвященное встрече поэта с немецким философом Хайдеггером, французский философ, социолог, переводчик Филипп Лаку-Лабарт в своей книге "Поэзия как опыт", отрывок из которой включен в публикацию Натальи Мавлевич, пишет: «Вот о чем идет речь в «Тодтнауберге»: о языке, которым говорил Освенцим, который договорился до Освенцима». Здесь же  опубликован и фрагмент из книги бывшего узника Бухенвальда французского писателя Хорхе Семпруна «Литература или жизнь».

Тема Катастрофы звучит в  каждом выпуске альманаха, но особенно мощно -- во 2 томе  выпуска 7-8. Под общим заглавием «Мировая литература о Холокосте» опубликован журнальный вариант книги «Опечатанный вагон», где, как пишет  составитель книги и автор предисловия к ней  Зоя Копельман, «О Катастрофе европейского еврейства говорят поэты и писатели разных лет и разных стран». В стихах многих поэтов, особенно старшего поколения, ассоциации, связанные с библейским текстом. Всем знакома эта фраза: «И сказал Бог: создадим человека по образу Нашему, по подобию Нашему». Израильский поэт, ученый Дан Пагис, родившийся в Вене, мальчиком прошедший сквозь ад концентрационного лагеря, в своем цикле «Опечатанный вагон» с жесткой трагической иронией пишет (перевод с иврита Гали-Даны Зингер):

Нет, нет, они, без сомнения, были людьми:

Мундир, сапоги.

Как объяснить: они были созданы по образу и подобию...

А я был тенью,

У меня был другой создатель.

Или история об Иосифе и его братьях, которые завидовали его полосатой рубашке, подаренной отцом. После Холокоста, как отмечает Копельман, эта  одежда «избранничества евреев на уничтожение» стала в израильской поэзии устойчивым мотивом. Вот строчки из стихотворения  Авнера Трайнина «Одежда узника»: «К рубашке из цветных полос/ Никто не ревновал». (Перевод Елены Аксельрод).  Катастрофа изменила и восприятие прежде привычных, обыденных слов - таких, например, как слово поезд.

В стихах многих поэтов оно становится символом смерти. Поэма Ицхака Каценельсона «Сказание об истребленном еврейском народе» пережила своего создателя. Поэт, педагог, драматург, участник восстания в Варшавском гетто, а затем узник Освенцима и концентрационного лагеря Витель (во Франции) погиб вместе с семьей в конце войны. А его поэма, написанная там же, спрятанная в бутылку и закопанная под деревом (о фантастические, голливудские реалии мировых трагедий!) была извлечена из бутылки, напечатана, переведена с идиша на многие языки и  обжигает наши сердца и сегодня (перевод Ефима Эткинда):

Как поезда страшны!.. И как вагон прожорлив!..

Он ненасытен, он опять разинул пасть...

Туда, сюда, туда...Крик застревает в горле,

Проклятый поезд, он опять нажрался всласть,

И вот он снова пуст. Бездонная утроба...

И слово дым, связанное, особенно для  человека, воспитанного в русской культуре, с приятными воспоминаниями - дымом домашнего очага, дымом отечества, приобрело после Холокоста совсем иной, зловещий смысл. Как и слово звезда - такое поэтичное, небесно-лирическое когда-то... В трагическом стихотворении лауреат нобелевской премии Нелли Закс (родилась в Берлине, писала на немецком, умерла в Швеции) восклицает (перевод Владимира Микушевича):

О печные трубы

Над жилищами смерти, хитроумно изобретенными!

Когда тело Израиля шло дымом

Сквозь воздух,

Вместо трубочиста звезда приняла его

И почернела

Ей вторит на иврите Дан Пагис (перевод Якова Хелемского):

А касательно желтой звезды: ее срежут немедленно

с вашей груди

и вышлют

в небо

В  томе первом  этого же выпуска (7-8) под рубрикой «Судьба поэта в зеркале эпохи» опубликованы стихи самого Якова Хелемского - с предисловием поэта Константина Ваншенкина и заметками  писательницы Галины Дробот «Поэт шагает по войне (из воспоминаний однополчанина»).

Яков Хелемский не попал ни в гетто, ни в концлагерь. Он был в числе освободителей и написал в 1944 году (когда и Каценельсон!) стихотворение о еврейской трагедии. «В предместье Риги - вымершее гетто» - так начинается стихотворение. И развивается, углубляется тема трагедии:

Здесь каждая стена Стеною Плача

Навеки стала в ночь глухую ту,

Когда прошли по улице незрячей

Каратели, взрывая темноту...

Читаю публикации таких разных, непохожих, пишущих на разных языках, «на двух разных концах земли», воспитанных в разных культурах поэтов, и меня одолевает почти мистическое чувство не случайности  совпадений в мироощущении, в закономерности диалога, о котором сами авторы подчас не подозревают. Но составители-то ведают, что творят! Родственные души рифмуются - сквозь время, пространство, странствия. Вот еще одна из удач «ДИАЛОГА» (вып. 3-4) - публикация стихов двух замечательных поэтов, двух патриархов - российского и израильского: Семена Липкина и Иегуды Амихая. Грустный мудрец, тонкий лирик, Семен Липкин долгое время был известен как переводчик. И только последние десятилетия мы познакомились со стихами поэта, которые он почти всю свою долгую жизнь писал «в стол». Иегуда Амихай родился в Германии, а когда ему было двенадцать лет, семья бежала в Палестину.  Ему везло: избежал Катастрофы. Не погиб, сражаясь против фашистов в составе еврейской бригады британской армии. Не пал в войне за Независимость и других войнах Израиля. И его соплеменник, собрат по перу Семен Липкин  не погиб в войне с фашизмом, не сгинул в сталинских лагерях, прожил долгую жизнь. И в главном они совпадают, как, очевидно, совпадают все истинные поэты: почувствовать чужую боль как свою собственную, рассказать о своих личных переживаниях так, что они становятся достоянием другого - человека, народа, мира. В 1967 году Семен Липкин пишет потрясающее стихотворение «Зола». Хочу процитировать его полностью:

Я был остывшею золой

Без мысли, облика и речи.

Но вышел я на путь земной

Из чрева матери - из печи.

Еще и жизни не поняв

И прежней смерти не оплакав,

Я шел среди баварских трав

И обезлюдевших бараков.

Неспешно в сумерках текли

«Фольксвагены» и «Мерседесы»,

А я шептал: «Меня сожгли,

Как мне добраться до Одессы? 

<< Вернуться - Далее >>

Назад к содержанию >>